Как это было – я не помню, потому что был мне от роду год. У казаков, из которых наша семья происходит, есть такой обычай: когда мальчишке исполняется год, его сажают в седло. И со мной так было. Друг моего деда (они еще в первую мировую вместе служили) привел лошадь и посадил меня, а все соседи, родственники и знакомые смотрели, что я буду делать. Мне потом не раз в подробностях все это рассказывала бабушка, потому что я не заревел, а уцепился изо всех сил за гриву, что считалось хорошей приметой. Вторая встреча произошла лет пять спустя и могла вообще отбить у меня охоту подходить к лошади. Я попал в колхозную кузницу, где подковывали старую рабочую конягу. Лошадь была привязана в специальном станке, чтобы не могла ударить кузнеца.

Кузнец Алексей Касьяныч, глухой после фронтовой контузии, подмигивая мне и улыбаясь, длинными щипцами выхватил из огня раскаленную докрасна полоску железа и резкими ударами молотка стал делать из нее подкову.

Хозяин лошади поочередно поднимал ей ноги и специальным ножом с острым лезвием зачищал копыта, чтобы на каждом было что-то вроде клина, похожего на римское V. Лошадь нервно переступала, трясла всей кожей, и хозяин кричал на нее страшным голосом. Новую подкову специальными четырехгранными гвоздями – «ухналями» – приколотили к самому краю копыта, чтобы животному было не больно. Но лошадь все равно боялась и нервно пофыркивала. Еще бы не бояться: молот стучит, в горне огонь полыхает, и черный кузнец что-то там делает с твоим копытом, зажав его между колен!

Я далеко стоял, меня не подковывали, и то было страшновато. Поэтому лошадь мне стало жалко. Когда ее, мокрую от пота, вывели из кузницы, привязали к телеге, где был насыпан ячмень с овсом, и она стала жадно им хрупать, я подошел к ней, благо возница увел ковать вторую лошадь, и тихонько погладил по задней ноге и животу – выше я достать не мог. И тут лошадь ударила меня новенькой подковой! Прямо в грудь! Когда я вырос, то понял, что лошадь была старая, умная, и только тихо оттолкнула меня. Ударь она как следует – мне бы не писать этой книги. Но тогда я задохнулся от боли и от обиды. Отлежавшись в траве, наплевавшись вдоволь розовой слюной, я пошел домой, дав себе слово никогда не подходить к этому неблагодарному «зверю». Но слово это я скоро нарушил.

Зиму мы жили в Ленинграде, а весной опять двинулись на Дон. Было трудное послевоенное время: вокзалы набиты людьми, попасть на поезд – подвиг. И вот после толкотни, истерик в толпе, давки и духоты в вагонах мы выходили на тихой станции. И дед Хрисанф, тот, что сажал меня на коня, отдавал нам честь, приложив левую руку к козырьку казачьей фуражки. Правой руки у него не было – оторвало в гражданскую, поэтому казалось, что дед все время ходит боком.

Скрипела телега. Под впечатлением того, что мы приехали из Ленинграда, дедушка запевал: «Как в столице Петербурге, в Зимнем каменном дворце там при каждом при покое караул донцы несуть…» Я очень люблю эту песню. Дед ее замечательно пел и еще свистел в конце каждого куплета, а мама, сняв платок, подпевала ему низким голосом, каким никогда не пела в городе. Она делалась сразу красивее, и даже седина ей шла. Так изморозь не портит степную траву. «…И-и-их, да там при каждом при покое стоять казаки на часах…» – выводил дед умопомрачительной сложности мелодию. А дальше рассказывалось, как «царица Катерина выходила погулять», как она увидела «молодого кавалера при дворцовых при дверях». И был он такой бравый и красивый и так стоял – не шелохнувшись, – что царица остановилась и спросила: «Из какого, казак, войска? Из станицы из какой?» Но казак устав помнил твердо. «Ничего ей не ответил. потому как службу знал, ничего ей не ответил, даже глазом не сморгнул». И тогда царица, тоже, вероятно, вспомнив устав караульной службы, «положила к его ногам медаль»…Дед пел, а мне казалось, что это он про себя, что он – молодой, статный лейб-казак гвардеец в красном чекмене, в высокой папахе со звездой, султаном и шлыком – стоит в роскошной дворцовой зале…

Вокруг нас медленно поворачивалась весенняя степь. Сочная, до синевы с белым налетом трава исполосована ярко-алыми маковыми реками. Они как сказочные дороги убегали за горизонт, а там уже показывался багрово-оранжевый край солнца.

И вдруг в это весеннее великолепие из-за холма вылетели два коня. Один – снежно-белый. второй – гнедой. На них не было никакой сбруи, они шли широким галопом, алые маки взлетали красным облаком из-под копыт и плавно кружились на фоне ослепительного синего неба. И меня охватило такое ощущение свободы и счастья, что я тоже запел во всю силу голосовых связок. И уже тогда я почувствовал, что никогда не забыть мне ни этих коней, ни этой степи, ни всей нашей прекрасной земли… А кони все скакали, скакали, словно уплывали в мои сны…

И с тех пор, если бы меня спросили, какое чувство я испытываю к лошадям, я бы ответил – восторг! Много раз я клялся бросить, оставить их! Как часто, возвращаясь с тренировки, потирая синяки и смазывая жгучей зеленкой ссадины, я говорил себе, что не могу больше, что это было в последний раз! Что кони мешают всей моей остальной нормальной человеческой жизни!..Но наступал следующий день, и стоило мне увидеть лошадь, пусть даже не породистую, а просто какого-нибудь Савраску или Машку, везущую утиль, как восторг заставлял меня забыть все зароки!

Второе чувство – чувство удивления! Все, что связано с лошадьми – удивительно, удивительны они сами, удивительна их история, удивительны люди около лошадей.

Но начнем все по порядку, начнем рассказ о лошадях хотя бы с того обстоятельства, что предок современной лошади, одного из крупнейших животных на земле, был ростом… с кошку.

Если события каждого года записывать всего на одной страничке, то человеческая жизнь займет средней величины тетрадку, а если такую летопись вести много лет, получится огромная книга. Если бы события, о которых пойдет речь, были записаны в этой книге, то толщина ее достигла бы тысячи четырехсот метров – вот как давно это происходило. Пятьдесят миллионов лет назад!

Тогда и планета наша выглядела совсем по-другому. Суша имела иные очертания, а климат был теплый и влажный. Везде росли тропические болотистые леса. По этим лесам и бродило маленькое существо – эогиппус – древнейший достоверный предок лошади. Ископаемые останки эогиппуса обнаружены в Северной Америке в отложениях нижнего и среднего эоцена. Имел рост 30-50 см, довольно большую голову с вытянутой лицевой частью. Удлиненные тонкие передние конечности заканчивались четырьмя пальцами, задние – тремя. Имел бугорчатые зубы, приспособленные к питанию сочной растительной пищей.

Был он горбат, полосат. На передних ногах имел четыре пальца, на задних – три. По естественному мосту, что соединял тогда Скандинавию, Исландию и Канаду, эогиппус, родившийся в Северной Америке, проник в Европу, и здесь его сменил огромный палеотерий. Тоже один из пра-пра-предков лошадей. Тяжеловесный, как носорог, огромный палеотерий чем-то природу не устроил. Палеотерии быстро вымерли. Эогиппус, оставшийся в Америке, тоже не сохранился. От него произошел орогиппус, от кого, в свою очередь, 30 миллионов лет назад – трехпалый мезогиппус. Он был больше, чем предки – ростом с овцу.

Превращения, происходившие очень медленно – на протяжении миллионов лет, – вызваны изменением природных условий. Менялся климат, а вместе с ним менялся и животный мир. Леса исчезли. Огромные прерии зеленым одеялом покрыли Землю. Бедный мезогиппус оказался окруженным врагами, всевозможными хищниками, в том числе предками волков, а спрятаться от них некуда. Единственное спасение – быстрые ноги.

Уцелели только те виды, какие смогли существовать в новых условиях. 10 миллионов лет назад появились трехпалые миогиппусы, парагиппусы, меригиппусы и анхитерии.