– Я вас не понимаю, ваша светлость, – бестревожно ответила мастерица. Кисточка в её руках двигалась всё так же спокойно, как и раньше, и приятно касалась кожи Рудены.

– Понимаешь. Злишься на меня? Хотелось бы узнать, почему.

– Ну что вы, ваша светлость, на что я могу злиться.

– Твоё дело, девочка. Держи свои обиды при себе, раз тебе хочется. До них, кроме тебя, дела по большому счёту ни у кого нет.

К её удивлению женщина ответила.

– Дело совсем не в обидах, ваша светлость, и не в злости. Просто, честно сказать, я в недоумении.

– В чём? В недоумении? Теперь ты меня действительно заинтересовала. Говори.

На этот раз молчание длилось дольше. Закрыв глаза, Рудена наслаждалась спокойными, размеренными движениями кисти. Ей нравилось, что при всём том напряжении, которое чувствовалось в мастерице, она способна была работать аккуратно и приятно.

– Я не хочу потерять работу, ваша светлость.

– Зачем тогда было начинать разговор?.. Ладно, девочка, если будешь учтива, ничем плохим этого разговор для тебя не закончится – обещаю.

– Боюсь, быть учтивой в этом деле будет трудно.

– А ты попытайся! Ну… – Рудена даже рассмеялась – но едва слышно. – Я постараюсь бы снисходительной, договоримся так. Ты воспламенила моё любопытство. Говори.

– Извольте, ваша светлость. Всё как есть. О вас говорили, что вы готовы действовать и защищать интересы женщин. На самом высоком уровне. Об этом действительно много говорили.

– Вот как? Много?

– Да, упоминали, я об этом слышала.

– И?

– Я, когда услышала об этом, подумала, что могла бы умереть за такого человека. Пожертвовать всем ради нашей общей надежды… Это странно звучит, я знаю. Может быть, даже глупо. В том, чтобы умирать за будущее таких же людей, как я, нет ничего особенного. Но в наших усилиях нет никакого смысла, пока нет хоть какой-то поддержки сверху. И ваше имя показалось нам настоящим воплощением благого будущего. Но на деле оказалось, что вы не делаете ничего.

Рудена приоткрыла глаза и взглянула на собеседницу. В глазах той была искренность, и это с одной стороны подкупало, а с другой – успокаивало. Герцогиня в этом смысле мало чем отличалась от других людей – она плохо относилась к обвинениям и не терпела оправдываться, особенно перед теми, кто не имел над ней власти. Но и по откровенным беседам стосковалась настолько, что пошла на слепую встречу с незнакомым мужчиной. В этом смысле общение с мастером макияжа было в разы безопаснее.

Само собой, первая мысль была: «Может быть, провокация»? На этот случай она мысленно набросала простенький план – обычное дело. Но на провокацию походило мало. Она наперечёт знала всех, кто мог бы попытаться её спровоцировать, и никому подобная конструкция не пришла бы в голову. Слишком абсурдно, может и быть правдой.

– Вот оно что. Ваши усилия? И много вас таких?

– Да. Нас очень много. Есть за что бороться, все хотят жить хорошо, или хотя бы чтоб лучше жили их дочери. На нас человечество не заканчивается, как и сам женский род. Но пока мы не видим никакого просвета.

– И всё это только потому, что бездействует герцогиня Азиттийская?

– Нет. Я же всё понимаю… Просто, знаете, стоит появиться значимой женщине, и возникает надежда. После того как ваше имя прозвучало, это дало надежду, и потом трудно было смириться с разочарованием. Нет, всё понятно, жизнь супруги императора – совсем иная, чем жизнь простой женщины. Высокородной даме действительно есть что терять.

– Ты ничего не знаешь о моей жизни.

– Да. Но если бы вам было трудно, разве бы вы не боролись?

– А из чего ты делаешь выводы, что не борюсь?

– Я полагаю, было бы видно. Если результатов нет, и если госпожа герцогиня не предпринимает зримых шагов…

– Ну-ка, проследи за языком. Кто ты, чтоб так меня называть?.. Помни о том, кто ты, и об учтивости.

– Да, простите, ваша светлость. Простите, я не хотела нагрубить, поверьте…

– Осторожнее, ты можешь меня оцарапать… Не хотела нагрубить, но нагрубила. Ну-ка, скажи, как по-твоему должны выглядеть зримые шаги?

– Я не знаю, но… Возможно, должны быть какие-то законодательные инициативы? О каждой из них обязательно объявляют, даже если обсуждение ещё не прошло.

– Допустим. А теперь расскажи, как по твоему мнению господа аристократы мужского пола отнеслись бы к чему-то подобному?

Мастерица помолчала с полминуты, мягко работая кисточкой над правым веком.

– Полагаю, им бы это не понравилось.

– Хорошо. И как, ты думаешь, они поступили бы?

– Э-э… Я полагаю, они попытались бы от вас избавиться.

– Правильно. И что в таком случае я вообще смогла бы сделать? Если бы от меня избавились?

На этот раз собеседница молчала намного дольше.

– Но если следовать этой логике, тогда делать нельзя ничего.

– Нет, девочка. Делать можно. Но делать нужно с умом. Действовать всегда нужно с умом. Что именно делать, я тебе, разумеется, не скажу. Сперва ты должна заслужить моё доверие. Но если тебе хочется отдать жизнь с пользой для твоего пола, то у тебя, разумеется, будет такая возможность. Это единственное, в чём действительно можно быть уверенной.

Она снова приоткрыла глаза и взглянула на мастерицу. Та замерла. В её зрачках плясало пламя фанатизма, и для Рудены это было лучшим доказательством искренности. Нельзя изобразить этот огонь и нельзя скрыть его, если он пылает в душе. Он выдаёт человека, как акцент, как привычка молиться богу, усвоенная с детства.

Но это не значит, конечно, что искреннего человека не может использовать кто-то другой, совершенно неискренний. И на этот случай у герцогини была пара заготовленных шаблонов.

– Я готова, госпожа.

– Я ещё не сказала, что хочу быть твоей госпожой. Сперва докажи, что действительно готова служить. Но об этом позже. Ты закончила?

– Да, ваша светлость.

– Лалла, позови ко мне Валаду. И помоги одеться… Валада, я хочу, чтоб ты побеседовала с этой девушкой. Послушай её, а потом скажи мне, как тебе кажется – чего она на самом деле хочет. И что предлагает, тоже спроси.

– Сделаю, госпожа.

– Кстати, я не спросила тебя – как твои дела? Ты решила вернуться к мужу?

– Ещё не решила.

– Твои родители настаивают на этом?

– Нет. Теперь уже не настаивают. Они хотят мои доходы, так что им, наверное, и не нужно, чтоб я снова жила с мужем.

– Я же обещала, всё будет устроено, и тебе не нужно будет отдавать им заработок. Теперь постарайся разговорить эту девицу. Но не слишком наседай, меня устроит поверхностное впечатление. А после этого побеседуй с господином Магнером. Мне нужно знать, есть ли новости о переговорах. Учти, это срочно.

– Поняла. Не волнуйтесь.

Облачённая в бледно-зелёное шёлковое платье, великолепное само по себе, Рудена спустилась по главной дворцовой лестнице, внутренне готовясь к общему вниманию, которое обрушится на неё через несколько мгновений. Свет и люди заполняли подступы к бальному залу и сам бальный зал. Здесь ждали фотографы и журналисты, кое-кто из чиновников, которые рассчитывали на внимание его величества, а также десятки слуг и сопровождающих, которым на бал за своими господами из числа аристократии идти было нельзя, но можно было хоть краем глаза посмотреть. Мало кто из них хранил скучающее многоопытное выражение лица. Большинство не скрывало оживления и любопытства.

Сейчас Рудена Обийе Азиттийская сама по себе была лишь символом своего положения, богатства своих владений и власти того мужчины, который пожелал жениться на ней. В этот момент она и вовсе не существовала как человек – только образ, одетая и украшенная соответственно. И образу предстояло соответствовать. Улыбаясь, Рудена встала на последнем пролёте лестницы, позволила сфотографировать себя, а потом уступила место следующей супруге государя, Араме Хидиан. К ней внимания было намного больше, и это понятно – о беременности давно известно, и вся империя нетерпеливо ждёт известия о рождении мальчика. Герцогиня вздохнула с облегчением – о ней забыли в один момент.