«Вы знаете меня? Кто вы?» — мне стало страшно. Мысли о полете, о Рейне и смерти на время меня покинули, зато чувство самосохранения вернулось, и я попятилась назад, продолжая всматриваться во тьму.

Он появился как будто из тумана — сначала явившийся из ниоткуда белый пар окутал скалу, а затем рассеялся, и вот передо мной уже стоял мужчина. Я думала, что узнаю его, раз он назвал меня по имени, но его лицо казалось мне совершенно незнакомым.

«Ты часто приходишь сюда и стоишь часами на скале, вглядываясь вдаль. И разговариваешь сама с собой».

«Не с собой, с Рейном. Ты… ты ведь и есть Рейн, да?» — неожиданная мысль озарила меня.

Мне показалось, что он усмехнулся. Посмотрев на меня еще раз — долгим внимательным взглядом, он подошел ближе, и я увидела длинные клыки, совершенно нечеловеческие… Ну, ты знаешь, — быстро проговорила Мицци, смутившись.

«Не думаю, что твое самоубийство принесло бы кому-нибудь пользу, — проговорил он, подходя ближе. — Я знаю способ лучше».

Я в ужасе вскрикнула, и сделала еще несколько шагов назад. Последний из них оказался роковым.

Я не помню, как летела вниз, но, думаю, это не было похоже на тот воображаемый полет чайки, что я мысленно рисовала себе. И уж конечно, думая о том, что я упаду в объятья Рейна, я и не представляла, что не долечу до него каких-то пару метров, упав на выступ в скале. Мне показалось, что ад наступил. Я знала, что самоубийство — это грех, но не думала, что расплата настигнет меня так скоро. Это было… больно. Я больше не могла думать ни о чем, кроме всепоглощающей кошмарной боли, которая пронзила все мое тело. Потом она стала отступать, и это было еще хуже — я не чувствовала ничего, ни единого ощущения; я попыталась пошевелиться, но не смогла, попыталась закричать, но рот не открывался и не производил ни звука. Последнее, что я увидела прежде, чем зрение меня покинуло, была большая черная птица — или летучая мышь — летящая ко мне. Она все приближалась, увеличивалась, а потом — потом отказало и зрение.

«Мицци Фогель, ты хочешь жить?» — требовательный мужской голос звучал совсем тихо, как будто он говорил откуда-то издалека. Я почти не слышала, и ничего не понимала.

«Спасите меня, пожалуйста, я не хочу умирать, нет, я не готова», — то были не слова, произнесенные вслух, то были даже не мысли, это было желание, мечта, единственное, что еще держало меня в умирающем теле, разбитом, словно у сломанной куклы.

«Глупая, ты все равно умрешь. Скажи, ты хочешь жить? Я предлагаю тебе другую жизнь, Мицци».

«Я хочу, хочу, ХОЧУ!»

А потом я умерла.

Когда я ожила вновь, мое тело все еще было мертво. Чтобы вернуть его в прежнее состояние, вампир приносил мне живых людей — в основном это были дети, чтобы вернуть силы и оживить тело. Со временем, медленно, но все же я смогла сначала слышать, потом видеть и говорить, а через неделю уже вставала и ходила — неуверенно, как ребенок, который делает свои первые шаги. Я была для него как дитя; не любовницей, не любимой женщиной, но ребенком, о котором надо заботиться и кормить, учить всему и оберегать от любых опасностей. Он называл меня своей маленькой глупой девочкой, и это звучало так нежно, как не звучали никогда даже признания в любви. Но его убили совсем скоро. Слишком много людей стало пропадать, ведь для восстановления сил мне нужно было много крови, и эти исчезновения стали замечать. Охотники — такие, как твой Люк и его приятель — найдутся на каждого вампира, и вот моего учителя, моего нового отца, моего самого дорогого и любимого человека убили. Убили из-за меня. В тот день я впервые вышла на охоту сама. Знаешь, кто стал моей первой жертвой?

— Я не желаю этого знать, — передернул плечами Артур. — Ребенок? Случайный прохожий? Какая разница для тебя?.. Это отвратительно.

Она кивнула, соглашаясь.

— Я знаю. И все же, я так живу. Но в тот день жертва была особенно сладка — как моя месть. Я незаметно пробралась в замок — тот самый, с низкими круглыми башенками, стоящий на высокой скале. Сначала я убила его. Он спокойно спал на своей широкой постели со своей женой-герцогиней, давно забыв обо мне. Красивый… Я провела пальцем по его щеке, и он проснулся.

«Тихо», — прошептала я и привлекла его к себе, целуя сначала в губы, а затем — в шею. Теперь я думаю, что смерть его была слишком тихой и приятной, под сладким вампирским дурманом он и не заметил, как я высосала всю его кровь, а тело бросила к подножию кровати. Потом настала пора его жены. Она и правда была красавицей — тонкие аристократические черты лица, белая кожа, сквозь которую проступали голубоватые вены, светлые длинные волосы, нежная кожа… Прекрасный выбор. Она никогда не знала меня, в отличие от меня она была чиста и целомудренна, когда выходила замуж, и любила своего мужа всем сердцем. Тогда я научилась через кровь читать жизни людей, и эта девочка — совсем еще молоденькая — отдала мне свою жизнь, даже не сопротивляясь. Мне было почти жалко ее, но не настолько, чтобы оставить в живых.

Ее призрак чаще всего навещает меня. Он почти невидим, прозрачен, ее голос звучит в моей голове тихим шепотом, но я слышу его отчетливее колоколов Нотр-Дама. В отличие от остальных она не проклинает меня, не обещает мне гореть в аду и не желает вечных страданий.

«Почему ты это сделала, Мицци?» — иногда спрашивает она, глядя на меня своими грустными голубыми глазами, немного стеснительно, как будто боясь побеспокоить меня.

А иногда мы просто разговариваем. Она так мало видела за свою жизнь, эта бедная девочка. Всякий раз она говорит о замке в Шлезвиге, где жила со своей семьей, о холодном северном море, которое любила так же, как я — Рейн, повторяет одно и то же, день за днем, год за годом, вот уже сто лет.

Такая вот сказка, Артур. У нее не могло быть счастливого финала, даже сказочная принцесса, приехавшая из далекой страны — и та умерла у меня на руках.

Артур встал, отодвинув от себя Мицци, которая вновь прильнула к его плечу, тихо и осторожно, в надежде, что он не прогонит ее.

— Лучше бы я умерла, ты ведь об этом думаешь? — вампирша всего лишь озвучила его мысли.

— Нельзя понять и простить убийства, даже если ты совершаешь их лишь для того, чтобы выжить. Твоя жизнь давно закончилась, хватит отбирать чужие!

— Я не могу. Я… я не хочу, понимаешь? Я не готова расстаться с жизнью — и не была готова тогда, стоя на скале над Рейном. Артур, пожалуйста, пойми… — она протянула к нему руки, и тот подошел к ней. По своей ли воле или под гипнозом, он уже и сам не понимал. Он обнял вампиршу, хотя хотел оказаться как можно дальше; он поцеловал ее, хотя желал ей смерти.

— Я никогда не пойму этого, Мицци, — шептал он, нежно гладя ее кожу, прохладную и тонкую, но не ледяную. — Неужели нельзя как-то иначе?

— Нельзя…

Она стала терять свои очертания, как мираж в пустыне, допустивший путников слишком близко к себе, пока не превратилась в полупрозрачный туман, заполнивший комнату.

— Нельзя…

Туман исчез, растворился, и Артур практически физически почувствовал, что теперь находится в номере один.

— Лорелея, заманивающая мужчин в свои сети, и губящая их, вот ты кто, — грустно усмехнулся он, глядя за окно, где уже забрезжили первые отблески рассвета, а тьма из всепоглощающе черной становилась грязно-серой, как стены парижских домов.

Он заснул, и всю ночь ему снилась молоденькая шлезвигская герцогиня, беспомощно смотрящая на него огромными испуганными глазами и говорящая: «Она убила меня, ведь убила, но за что?». К ее тоненькому голосу присоединился гул других голосов — мужских, женских, детских, говорящих на разных языках, плачущие и кричащие, спокойные и злобные… Теперь они обращались к Артуру, гневно вопрошая его: «Ты! Как ты можешь общаться с этим чудовищем, этой ведьмой, вампиршей? Ты должен убить ее, убить, убить!»

Стоит ли и говорить, что утро выдалось тоскливым, и погода за окном в унисон с настроением Артура испортилась: небо заволокло темно-серыми тучами, и непрекращающийся дождь монотонно стучал по карнизу, возвращая юношу в реальность.