Мицци вновь засмеялась. И снова было похоже, что она знала больше него, и это злило.

— Что еще такое? Он был прав!

— О да, Люк… А ты ведь не знаешь, да? — она пытливо посмотрела на него. — Ну конечно, стал бы он рассказывать! Но это такая милая история, — вновь хихикнула вампирша, — тебе она должна понравиться.

— Ты что-то знаешь про Люка? Но откуда?

— Все это случилось совсем недавно, по мне — так вчера. Но люди ведь быстро растут… взрослеют. Стареют. Вот и Люк тогда был твоим ровесником, может чуть старше. Представь себе эдакого пылкого французского юношу, еще ничего не знающего о вампирах, еще ничего не видевшего в жизни. Его любили женщины, он любил женщин… Немного философ, немного поэт, вечный студент.

— Ты точно имеешь в виду того же Люка, что и я?

— Артур, не смейся! — строго произнесла она. — Все мы меняемся… Может быть, я немного преувеличиваю, но не это важно! Я пытаюсь дать общую картину, не придирайся к деталям. Я ведь давно его знаю, с тех самых пор. С ним было намного проще общаться, когда он еще не помешался на вампирах. Но сейчас рассказ не обо мне, как ни странно.

Каждая парижская весна похожа и не похожа на другую одновременно. Цветут каштаны, светит солнце, и распускаются цветы, а ты сам открыт новым приключениям, и сердце зовет любовь… Как все знакомо, правда? Ничто не изменилось за двадцать лет.

Представь хотя бы на мгновение, что и Люк поддался этому сладкому искушению первых весенних дней и не устоял перед чарами одной девушки — милой и жизнерадостной, настоящей парижанки во всем ее изяществе и грации, соблазнительном взмахе ресниц и сладком, как мед, голосе. И были танцы в Мулян-де-ла-Галетт, когда ее кринолин взметался, на секунду обнажая стройную ножку и сводя с ума… Но не все танцы заканчиваются скорой помолвкой.

— Подожди, подожди, — Артур замотал головой, обескураженный посетившей его мыслью. — Это была ты? Люк влюбился в тебя?

— Артур, я бы поразилась твоей проницательности, но нет. Я же сказала, что она была истинной парижанкой, а я с Рейна. Но Моник — назовем ее так — была мне близкой подругой, и у нас было нечто общее… Впрочем, ты уже и сам понял.

— Она была вампиром, — обреченно произнес Артур. — Почему-то меня это не удивляет. Все кругом в какой-то момент оказываются вампирами!

Мицци кивнула.

— Но, как и люди, мы хотим развлекаться, общаться, жить — в своем роде. Просидев в одиночестве месяц и разговаривая лишь с голосами в своей голове, начинаешь сходить с ума. Моник же, как я сказала, была веселой девушкой, и отказываться от той легкой и беззаботной жизни, что она вела раньше, не собиралась. Люк был для нее, возможно, развлечением. Все эти танцы и театры, смех людей вокруг, модные магазины и мимолетные интрижки помогали ей чувствовать себя все еще живой. Разве можно ее винить?..

— Кхм, — резонно заметил Артур.

— Это был риторический вопрос. Она ничего не хотела от Люка, пусть он и нравился ей. Нравился настолько, что готова была отпустить. Я имею в виду — оставить в живых. И дать уйти.

— Это кажется лучшим, что она могла сделать.

— Да. И мне жаль, что я не могу сделать того же. Но эта история ведь не обо мне. Моник говорила, что она уже развлеклась с ним достаточно, и из симпатии к молодому человеку решила не забирать его жизнь, благо поиски пропитания в Париже никогда не были особой проблемой для вампира. Но случились две непредвиденные вещи.

Сначала Люк влюбился в нее. Или возможно даже — полюбил. По-настоящему, как никогда еще в жизни — и никогда потом.

А потом он узнал, что та, кому он готов посвятить свою жизнь, та, кого он боготворил и готов был целовать землю, по которой она ходила… оказалась вампиром. Никогда до этого он ничего не слышал о нас — как и ты, как и остальные люди.

Последнее поразило его до глубины души. Каково было узнать, что девушка, которую он мечтал видеть своей женой и подумывал, каким именем крестить первенца, оказалась немертвой. Фольклором, как ты сказал.

Только вот Люк представлял себе все по-другому. Не знаю, что творилось у него в голове и что за образ он создал, но Моник в его фантазиях представлялась теперь уже не просто женщиной, а бессмертной богиней, что-то вроде индийской Кали, а ее вечная жизнь — почти недостижимым, но вожделенным состоянием, к которому человек может только стремиться, но никогда не притронуться… И он загорелся идеей получить ее дар. Стать бессмертным. Вампиром.

— Люк? Но он же…

— Такие вот шутки преподносит иногда жизнь, — усмехнулась Мицци. — Любовь, смерть, жизнь… Как видишь, взгляды на эти вещи меняются. В случае с Люком — кардинально. Но то, чего он хотел от Моник, ей совсем не нравилось, но ее игра уже перестала быть игрой.

Она могла бы его просто убить, но юноша был ей слишком симпатичен. Мы не такие жестокие существа, как ты думаешь! Хотя, быть может, лучше бы она действительно покончила с ним. Моник хотела уйти, но не смогла — Люк убил ее. Не знаю, в чем был его мотив: разочарование ли в любви или обида из-за того, что она не подарила ему вечную жизнь.

— Невероятная история, — Артур задумчиво посмотрел на вампиршу. — И все же он сам говорил мне другое. Люк так искренне ненавидит вампиров теперь, что трудно поверить, что когда-то хотел стать одним из вас. В это вообще трудно поверить!

— Что же ему оставалось? Лишь только возненавидеть то, что когда-то любил. Кого когда-то любил.

— … И говорил, что вампиры неспособны на чувства, — продолжил Артур.

— Возможно и так. А, возможно, потому он так и говорил, что его любимая, его мечта не ответила взаимностью. То, что не было для нее никогда серьезнее развлечения, перевернуло его жизнь, сделало из Люка другого человека. Конечно, Моник не любила его. Никогда ничего не обещала. Хотела уйти… Но он успел быстрее. Наверное, просто пришел днем в ее дом — она не пряталась, по крайней мере, от него. Что тогда произошло, останется лишь в памяти Люка. Сомневался ли он или решительно пронзил ее тело осиновым колом? О чем думал, что чувствовал в тот момент? Не знаю, каково это было — убить ту, в кого был влюблен. Может быть, если ты встретишь Люка еще раз, ты спросишь у него? Что заставило его выбрать этот путь — стать охотником на вампиров? Ненавидеть тех, кем однажды мечтал стать. Ненавидеть тех, в кого однажды был влюблен.

Мицци замолчала. Внезапно тишина заполнила все купе и, если бы не затихающий стук колес, стала бы абсолютной. Посчитав свой рассказ законченным, вампирша поправила растрепавшиеся волосы и произнесла как ни в чем не бывало:

— Кажется, это уже Ницца. Пора собираться, а не то итальянский поезд уедет без нас.

За сутки путешествия с Мицци в одном купе Артур уже почти привык к своей соседке. И да, он все же заснул — вскоре после того разговора с ней, когда он еще и представить себе не мог, что способен расслабиться и сомкнуть глаза в присутствии вампира. Но стук колес убаюкивал, и Артур не заметил, как провалился в неровный, поверхностный сон, почти не отличимый от яви. Один из тех, которые хуже кошмаров: там чудовища хоть и пугают, но все же остаются лишь несуществующими творениями твоего подсознания. Чудовище же в его сне было вполне реальным, оно сидело напротив и улыбалось своими острыми зубами, и говорило что-то на итальянском (что тоже было по-своему кошмарным, потому что Артур едва ли представлял, как будет общаться с римлянами, не зная их языка). Сон услужливо подкидывал ему те картины, которых он избегал в реальной жизни, стараясь не думать, что будет дальше. Что вообще может быть у них общего, когда они приедут в Рим? Он будет вновь водить Мицци по музеям? Какая глупость!

Во сне они любили друг друга в самом плотском смысле этого слова.

Во сне он прекрасно понимал, что представляет собой вампирша, видел настоящую ее сущность и все же…

Во сне они были вместе. И это пугало больше всего. Потому что он понимал, что никуда не денется от нее, а она — от него. Пока, по крайней мере.