В отличие от африканцев, галлы не боялись леса. Многие из них, устав спотыкаться, зажгли факелы. Однако пятна дрожащего света бросали длинные тени, делали темноту еще более пугающей и искажали пространство. Остальные солдаты сердито закричали, потребовав затушить огни. Они боялись, что свет выдаст их врагу и спровоцирует атаку римлян. Затем какой-то олух обронил факел на землю и поднял его недостаточно быстро. Пламя побежало по сосновой хвое, перескочило на сухие ветви деревьев и его языки, как стая проворных белок, помчались вверх по стволам. Через несколько мгновений лес загорелся над головами людей. Лошади понесли. Скот вырвался из-под контроля погонщиков и попытался скрыться в темноте. Но мрак еще больше напугал животных. Они с ревом и блеяньем вернулись на свет.

Большую часть ночи Силен блуждал по лесу, выставив руки перед собой, чтобы защитить лицо от хлестких ударов ветвей. Иногда он останавливался и подносил ладони к вискам, пытаясь успокоиться. Все шло неправильно. Им следовало оставаться на открытой местности подальше от реки. Даже если бы они ошиблись с направлением, то одолели бы большее расстояние, чем сделали этой ночью. Он знал, что Гасдрубал разделял его мнение. Генерал буквально разрывался на части. Он носился по лесу среди деревьев, кричал, выталкивал из темноты потерявшихся людей и указывал им курс на предгорья. Несколько раз, подгоняя солдат, он промчался в брызгах по речному мелководью, и только сила его голоса помогала воинам сохранять благоразумие.

Гасдрубал не спал всю ночь. Он был истощен и опустошен. Его тело онемело от продолжительных и непрерывных усилий. Однако на следующее утро он имел бодрый вид, чего Силен давно уже не видел. Казалось, он черпал силы в нелег кой ситуации. Близость врага помогла ему одолеть меланхолию, терзавшую его зимой.

Когда Силен отметил это, Гасдрубал ответил со всей серьезностью:

— Да, я сильно тосковал. Но теперь мне хочется опечалить Рим. Пусть он помучится вместе со мной.

Тем же утром Гасдрубал объяснил солдатам, что они попали в окружение. Римляне шли на них с трех сторон. Наверняка в этот день им предстояло сразиться с легионерами. Если им не хватит мужества и они побегут, то их попросту убьют — всех до единого. Сам он больше не хотел убегать от римлян. Гасдрубал повел свое войско от реки на холмистую местность, не зная, что его судьба уже решена. Как только солдаты вышли из леса, они увидели перед собой ожидавшую их армию. Огромная численность римлян подтвердила истину слов перебежчика. Легионеры находились на позициях в боевых формациях.

Гасдрубал призвал своих солдат приготовиться к битве. Пока солдаты выстраивали передние ряды, он шагал перед ними с обнаженным мечом. Генерал казался выше ростом. Его фигура напоминала статую, неуязвимую для любого физического вреда. Он не стал надевать поножи и наплечники. Его мускулистые руки и ноги подрагивали от скопившейся энергии. Мышцы шеи напрягались, как веревки, когда он, приподняв подбородок, выкрикивал приказы. Генерал велел сузить переднюю линию, поскольку два холма теснили их фланги.

Затем, словно прощаясь, Гасдрубал посмотрел на грека. Прежде чем тот успел махнуть ему рукой, генерал отвернулся, и битва началась. Силен стоял на холме, на большом расстоянии от командной позиции Гасдрубала. Впрочем, вид, открывавшийся перед ним, был тем же самым. Две армии столкнулись, словно каждая из них ничем не отличалась от варварской орды. Римляне, как обычно, сделали несколько выверенных по времени залпов, но Гасдрубал велел солдатам использовать эти моменты для быстрых перебежек, чтобы выйти на короткую дистанцию. Порядок войск тут же был нарушен, и дальше о боевом искусстве не могло быть и речи. Ничто в этой битве не напоминало об изяществе, тактике или стратегии. По обе стороны царила чистая и беспощадная паника — люди пытались убить противников до того, как те убьют их самих. Галлы выкрикивали боевые кличи и дули в свои трубы, украшенные головами животных. Они размахивали длинными мечами и вертелись с такой силой, что косы хлестали их по плечам, как плети. Ливийцы демонстрировали невероятное мастерство ближнего боя. Они вели себя, как тихие коварные убийцы, и разили врагов копьями в шеи, лица и плечи. Вытаскивая оружие из ран, они проворачивали наконечники, срывая римскую плоть с костей и сухожилий. Иберийцы сражались обоюдоострыми мечами. Они кромсали руки и ноги врагов до костей — и даже через кости. Их клинки вспарывали незащищенные животы легионеров, вываливая на землю скользкие петли кишок. А римляне отвечали им тем же.

Так могло бы продолжаться еще несколько часов, пока одна из сторон не склонила бы баланс сил в свою пользу. Но Нерон сделал тактический ход, который в одно мгновение изменил течение битвы. Римский консул заметил, что его отряды на правом крыле, примыкавшем к реке, сконцентрировались на пересеченной местности. Им не с кем было сражаться, и они стояли, сохраняя формацию. Он отвел их назад, переместил на другой фланг и направил в атаку на карфагенян. Их массированная поддержка нанесла большой урон африканцам и вбила клин в их ряды. Волны хаоса и паники распространились до самого центра. Исход битвы больше не вызывал сомнений. Римляне поняли, что преимущество оказалось на их стороне. Они стали сражаться еще ожесточеннее.

Силен перевел взгляд на ближний участок сражения и попытался найти Гасдрубала. Какое-то время он не видел его. Затем грек заметил знакомый штандарт и фигуру Баркида. Рядом с ним был Ноба. Они оба уже примкнули к рукопашной схватке. Горло Силена напряглось с такой силой, что он едва мог дышать. Впервые в своей жизни он попросил богов вмешаться и доказать свое существование. Он молил их спасти Гасдрубала от хищной стаи римлян. Он даже хотел отвернуться и закрыть глаза, чтобы боги могли явить свое могущество. Но, с другой стороны, Силен старался рассмотреть все подробности битвы, чтобы позже описать их в своей летописи. Кроме того, ему было уже пора бежать — со свитками, прижатыми к груди. В принципе, он мог бы заняться личным спасением прямо сейчас, позволив кривым ногам унести его от поля битвы на максимально возможное расстояние.

Однако он не мог сдвинуться с места. Силен стоял как вкопанный, глядя на шлем Гасдрубала, мелькавший рядом с львиным штандартом. Он наблюдал, как генерал бросился в гущу сражения и быстро стал центром всей битвы. Римляне узнали его по одежде и роем накинулись на него. Грек видел, как Гасдрубал в конце концов исчез в толпе легионеров. Сначала десять, затем двадцать и даже больше вражеских солдат окружили то место, где он упал наземь. Они били мечами и копьями тело, лежавшее под их ногами. Руки и локти римлян мелькали в воздухе, касаясь друг друга. Солдаты пронзали плоть Баркида снова и снова, как будто боялись, что он поднимется и тогда они уже не смогут удержать его.

Ганнон однажды посещал ливийскую столицу Цирту. Тогда он был еще ребенком. Теперь же, когда квинкверема вошла на веслах в гавань, город выглядел несравнимо меньше, чем в далеком прошлом. Он прижимался к земле, а не тянулся вверх, как Карфаген. Он не поражал красотой своего местоположения, как многие крепости Иберии. Тусклая и серая, под цвет почвы, Цирта почти не имела украшений. Лишь несколько стен были инкрустированы раковинами, и только несколько домов выделялись ярко-красными и оранжевыми коврами, которые висели над входом, не пропуская жар солнца во внутренние покои. За последние годы мощь ливийцев возросла, но, по мнению Ганнона, они еще не освоили градостроительства и не совсем отказались от своих кочевых традиций.

Все это место с самого начала вызывало у него презрение, хотя подобные чувства объяснялись скорее причиной, приведшей его сюда. После разгрома, учиненного Публием, он и Магон лишились союзников. Баркидов прогнали из Иберии и силой лишили страны, которую их отец некогда называл своей империей. По крайней мере, они сопротивлялись как могли. Никто не мог винить их за поражение. Они не сдались. Несмотря на неудачу, они оба взялись за выполнение новых миссий. Когда Ганнон покидал Иберию, Магон и Масинисса готовились отплыть на Балеарские острова. Они надеялись набрать там солдат, вдохновив их историями о победах Ганнибала. Затем Магон собирался перевезти свою армию на итальянское побережье. Ганнону предстояло вернуться в Африку. Он хотел обратиться за помощью к Сифаксу и вовлечь в войну его многотысячную армию. Ливийские наемники давно служили хребтом карфагенских войск, однако Ганнон намеревался добиться еще большей поддержки, выпросив у Си-факса не только солдат, но и его личное участие. После этого он мог вернуться в Карфаген и доложить совету о сложившейся ситуации. Если его не распнут и не обезглавят, он сделает все, чтобы отправить в Рим еще одну армию. Ему казалось, что именно теперь он кует победу нации — лучше, чем когда-либо прежде. Карфагенский народ так много потерял, что уже не имел иного выбора, кроме продолжения войны.