Как только его корабль коснулся каменной пристани, он спрыгнул на берег и направился в город. Внезапно вид двух кораблей остановил его. В гавани Цирты стояли римские галеры. Он никогда не думал, что увидит подобное зрелище. На миг ему захотелось вернуться на судно и уплыть в Карфаген. Но прежде чем Ганнон успел принять решение, к нему навстречу вышли царские сановники. Их пышную процессию, состоявшую из плотной группы знатных людей, окружали многочисленные слуги, которые прокладывали путь в толпе горожан и при каждом шаге махали над своими господами пальмовыми опахалами. Сановники не проявляли признаков беспокойства. Судя по всему, их не смущал визит римских кораблей. Ганнон направился к ним позади своей процессии. Его люди несли дары для ливийского царя. К сожалению, он заранее распределил все богатства, вывезенные им из Иберии. Сейчас ему хотелось иметь при себе нечто большее.

Через несколько часов он оказался в самой странной ситуации, какую только мог представить себе. На званом обеде, где Ганнон должен был встретиться с Сифаксом, его познакомили с человеком, чье лицо он столько раз воображал в своих грезах. Воображение постоянно изменяло его, но оно всегда оставалось ненавистным ему по тысяче причин. Теперь он видел перед собой реальное лицо: с тонкими губами, крючковатым носом, со слегка косыми, но умными глазами. Темные волосы обрамляли и сглаживали его черты, делая их более симпатичными, чем они выглядели бы в отдельности. Ганнон смотрел на мужчину до тех пор, пока тот не заговорил с ним на латыни.

— Поверь, генерал, я удивлен не меньше твоего, — сказал Публий Сципион. — Как и ты, я выполняю здесь дипломатическую миссию. Давай будем оставаться государственными деятелями, а не воинами. Пусть наши прежние отношения не влияют на эту встречу.

Ганнон осмотрел помещение. Сифакс еще не появился. По залу гордо прогуливались его знаменитые коты. Эти крупные и упитанные животные недалеко ушли от диких предков. Они носили на шеях колокольчики, которые позвякивали при каждом движении. Коты лизали лапы, зевали или хватали куски мяса со стола. Остальные гости, приглашенные на пир, держались поодаль и скромно жались к стенам. Их уклончивые взгляды и робкий шепот вызывали у Ганнона презрение. Зная, что его громкий голос разнесется по всему залу, он спокойно ответил:

— Договорились.

Он сел на подушки у низкого стола и осмотрел чаши с финиками и виноградом. Его ум перескакивал с одной мысли на другую, с вопроса — на следующий. Ганнон знал, что Публий, вернувшись в Рим из Иберии, был избран консулом. Но что он делал в Африке? Что, что, что? Неужели с Ганнибалом стряслась какая-то беда, и он перестал быть угрозой для Рима? Неужели Сифакс осмелился на сделку с врагом? Стоит ли ему гостить в логове предателя? Отпустят ли его живым отсюда? Неужели Рим имел теперь виды на Африку?

— Мне кажется, тебе нравится греческий стиль жизни? — развязным тоном спросил Публий. — Не так ли? Я вижу это по твоим глазам.

Словно в опровержение, Ганнон поднял взгляд и посмотрел на консула.

— Когда-то он мне нравился, но теперь уже нет. Теперь я радуюсь жизни только в те моменты, когда убиваю врагов моего отечества.

Консул засмеялся.

— Тогда ты воистину несчастлив...

Так и не закончив фразу, Публий поднял руку в жесте извинения.

Сифакс вошел в зал в окружении слуг — людей разных возрастов. Некоторые из них были с оружием, другие обла чились в мантии гражданских советников. Ганнон повернулся и посмотрел на царя. Этот невысокий человек имел широкие плечи и мощную грудь, которая проступала под тонкой тканью одежды. Крапчато-коричневые глаза и кожа были того же оттенка, что и стены города. Казалось, их сделали из одинакового материала. Из головы царя торчали пучки туго сплетенных курчавых волос. Борода представляла собой полоску из крохотных шариков, которая тянулась под подбородком по всей нижней челюсти.

— Прошу садиться, — с усмешкой сказал он на родном языке.

Его грудь украшали ожерелья из бусин и золотая цепь, говорившая о царском достоинстве. С плеч свисала шкура гепарда. Коснувшись ее, он громко произнес:

— Мы все здесь равны друг перед другом, поэтому давайте говорить как равные. Возможно, Сифакс однажды прославится как миротворец между Карфагеном и Римом.

Никто из гостей не улыбнулся в ответ на шутку Сифакса. Услышав перевод, Публий сердечно поблагодарил царя и сказал, что Рим не настолько озабочен трениями с Карфагеном, чтобы говорить о них сейчас. Ганнон вообще промолчал. Сифакс, явно забавляясь сложившейся ситуацией, велел начать пир.

Во время ужина Публий охотно и весело поддерживал беседу. Он осыпал хозяина комплиментами, шутил и тактично обходил стороной любые вопросы о войне. Вопреки себе и к своему удивлению, Ганнону понравилась компания Сципиона. На краткий миг он даже забыл о том, с кем делил праздничный стол и какие страдания ему довелось пережить от рук римлян.

Царь, со своей стороны, не проявлял большого интереса к светской беседе. Напившись любимого густого пива, он стал болтливым и сентиментальным. Основной темой его речей было самовосхваление. Тыльные стороны его ладоней пестрели сложными татуировками — стилизованными рисунками, которые казались Ганнону очень знакомыми. Но он не мог рассмотреть их детально. Руки Сифакса все время находились в движении. Царь потирал ладони, поворачивал их то так, то эдак, и во всем этом было что-то кошачье и дикое. Хотя его гости не выражали открытого желания заключить с ним союз, царь не раз заявлял, что предчувствует большую выгоду, которую сулит ему будущее, — причем выгода будет столь велика, что вся его прошлая жизнь потускнеет в сравнении с ней.

— Знаете, я всегда был амбициозным человеком, — сказал он гостям. — Даже будучи ребенком, я старался выделиться чем-нибудь среди других детей. И мне не нравился один мальчик, который всегда превосходил меня и сверстников в наших играх. Ловкий и быстрый, он поражал нас развитой мускулатурой. Фактически он выглядел мужчиной еще до того, как у него отросли волосы в паху. А вы, надеюсь, представляете, какую сильную ненависть может испытывать один мальчик к другому?

Двое гостей кивнули головами.

— Вот такую ненависть я и чувствовал. Однажды у меня появилась идея опозорить его. Немного грубо, верно? Но мне тогда было не больше шести-семи лет. Однажды на дворцовой площади я увидел, как Маркор приближается ко мне. Вокруг собралось много людей. Все ожидали выхода царя. Ия решил осуществить свою идею. Когда он проходил мимо меня, я сделал ему подножку. Мне хотелось застать его врасплох. Я думал, он растянется на камнях и заплачет от боли. Но его ноги оказались крепче моих. Казалось, что я лягнул ствол дерева. Дело кончилось тем, что я к своему позору сам растянулся на плитах. Маркор посмотрел на меня, как на идиота. Он понял мои намерения, но удивился, что я оказался настолько глупым в своей надежде вывести его из равновесия. Он протянул мне руку и помог подняться на ноги.

Когда царь замолчал, Публий негромко спросил:

— И что стало с этим Маркором? Он вырос и превратился в отважного воина? Я чувствую, что сейчас последует какая-то мораль.

Сифакс задумался над словами консула. Он повертел массивное кольцо на большом пальце, потянул его на себя, затем снова повертел.

— Видишь ли, — наконец, ответил царь. — Он превосходил меня во многом. Действительно во многом. Но не в том, что являлось самым важным. Он не был сыном моего отца. Поэтому в тот день, когда ко мне перешла власть над народом, я велел обезглавить Маркора. Его тело насадили на кол и оставили гнить за стенами города. Стервятники клевали его губы. Гиены и шакалы глодали его труп. Так что через пару дней от Маркора не осталось ни плоти, ни костей, в которых могли бы завестись личинки. Поэтому я могу сказать, что все-таки сбил его с ног.

— Да, это поучительно, — согласился консул.

— Ну что ты заладил! — проворчал Сифакс. — Мораль! Урок! Мне все равно, есть тут мораль или нет. Это просто случилось, понимаешь? На свете многое случается само по себе.