– Ты, кажется, принимаешь меня за выходца из старого Я сам все это знаю.

– Я не считаю тебя хуже того, что ты есть.

– Да ведь живой я человек?

– Волнуйся! Но говорить при этом глупости вовсе не обязательно. Ты даже не знаешь, что решит завтра сессия, а уже авансом сыплешь гром и молнии.

– Побыла бы ты в моем положении хотя бы две декады…

– Но, Павел… Ведь это же исключительное положение. Сейчас, когда остро встал вопрос об энергетике, нечего даже и обижаться на коллектив, если он не сочувственно отнесется к твоей работе. И, наконец, решающее-то слово принадлежит тебе. Ты можешь работать, вопреки воле коллектива. В материалах тебе не откажут. Этого бояться нечего.

– Хорошо. Я буду работать, а на меня станут смотреть, как на волка? Спасибо.

– Так ты хочешь получить общественную поддержку, игнорируя интересы общества? Я так тебя поняла?

– Ох, оставь пожалуйста. Я сам не знаю, чего хочу. У меня голова идет кругом.

– Тогда - прекратим этот разговор.

– Хорошо! - покорно сказал Павел.

Они замолчали.

На другой день все шестьдесят подъездов дома Совета ста принимали делегатов всех клубов Республики. Гигантские стены розового мрамора поднимались в небо. В огромных стеклах, точно в тихих заливах плескалось солнце. Толпа людей перед домом-гигантом была похожа на полчища муравьев.

Пневматические лифты-экспрессы безостановочно курсировали между этажами. В стеклянных, залитых солнцем галереях катилась толпа, не останавливаясь ни на одно мгновенье.

Павел вошел вместе с делегатами в подъезд и поднялся на второй этаж, где находился амфитеатр для гостей, а также для тех, кто был лично заинтересован в решениях сессии по тому или иному вопросу.

До открытия оставалось десять минут, но зал был почти заполнен.

Заняв свободное место, Павел поднял голову вверх, к прозрачному куполу дома Совета ста, уходящему в голубую синеву, в которой растворилось стекло крыши, создавая впечатление пустоты. Плывущие над куполом белые облака усиливали это впечатление еще больше.

Павел посмотрел по сторонам.

Сверху, почти от самого купола, уступами спускались кольца амфитеатров, заставленные пюпитрами.

Пюпитры бежали с головокружительной высоты вниз, наступая широкими потоками на середину. И только у самой середины, где на глыбе мрамора стоял изогнутый в подкову огромный стол с массивными креслами сзади, они смыкали свои ряды, охватив глыбу мрамора строгим полукругом.

Шумная, густая толпа делегатов катилась в проходах, заполняя свободные места перед пюпитрами. Бесчисленное множество усилителей, точно рассыпанные пуговицы, чернели всюду, где только останавливался глаз.

Прямо перед собой, над глыбой мрамора, Павел увидел спокойного и сильного Владимира Ленина.

Суровое, с гранитным чертами, лицо Иосифа Сталина бесстрастно поднималось над шумными амфитеатрами.

Знакомые с детства лица всех борцов за социализм стояли плечо в плечо с вождями партии. Вся задняя стена представляла собою изумительное произведение скульптуры, на этой стене тысячи художников воспроизвели барельефные портреты громадной ленинской партии, положившей начало социалистическому строительству.

…До открытия сессии оставалась одна минута. Члены Совета ста, один за другим, появлялись на возвышении, обходили стол и усаживались на свои места.

Вот вынырнул суетливый Коган. Наклонив голову вниз, он тыкался то в одно, то в другое кресло, потом, присев с краю, быстро вскочил и побежал в другой конец стола.

Вот появился Молибден. Сохраняя свой обычный вид, - высокий и большой, - он, как всегда, прямо держал крупную голову, как всегда, размеренно и бесстрастно прошел мимо стола и опустился в кресло.

За Молибденом шел Владлен Осипов. Это был маленький, необыкновенно подвижный человек, с глубоким взглядом блестящих странно-голубых, словно прозрачных глаз. За его спиной появился Неон Берг, казавшийся совсем молодым человеком. Под шапкой серебристых седых волос светились глаза, в которых метался лихорадочный огонь. С грустным, сосредоточенным видом просеменил Феликс Родэ.

Прошел к своему месту высокий, с величественной осанкой, Ларион Федин.

Подняв перед собой тяжелую могучую руку с тонкими холеными пальцами, медленно двигался старый Андрей Ермаков. И, точно медведь, лохматый и взъерошенный, прокатился перед столом шумный Гамов. Он упал в кресло, сжался в комок и, запустив одну пятерню в голову, другую в бороду, принялся рассматривать делегатов маленькими, колючими глазами.

Один за другим занимали места члены Совета ста, старые знакомые всей Республики.

Самое лучшее, самое талантливое, лучшие из лучших, цвет и гордость Страны советов - было представлено здесь, за столом.

Убеленные сединами, имеющие за плечами крупные заслуги, выдающиеся научные работы, они готовились отчитаться перед Республикой в работе и поделиться мнениями по различного рода экономическим вопросам, по вопросам быта, по вопросам культуры.

Наступила гулкая тишина.

Из-за стола поднялся и подошел к микрофону Максим Горев. Его магнетические, словно завораживающие зрачки блеснули под высоким, чистым лбом, затем пропали, утонув под тяжелыми и длинными ресницами.

Полтора миллиона человек встали и, точно ранее сговорившись, грянули «Интернационал».

Сессия открылась.

– Товарищи! - негромко обратился к присутствующим Горев, - сегодня, вопреки традициям, Совет ста решил открыть сессию докладом по энергетическому вопросу.

Одобрительный гул взлетел под купол.

– Предоставляю слово Василию Иванову.

Из-за стола порывисто поднялся юноша лет 19. Этот самый молодой член Совета ста, несмотря на свой возраст, был известен Республике, как гениальнейший теоретик-энергетик. Его имя означало школу. Его работы с почтительностью встречались ученым миром СССР. К его мнению прислушивались. С ним считался весь коллектив. Его гениальность опрокинула традиции. Не имея даже 18 лет, он, вопреки установленному правилу, был выбран членом Совета ста.

Самым молодым, каких только видел Совет ста в своей среде, был до него Мюнценберг, попавший в Совет, имея за спиной 30 лет и 150 научных работ.

Юноша занял место Максима Горева.

Наступила немая тишина. Все глаза устремились на него. Вот тот, который должен был сообщить нечто необыкновенное.

Василий Иванов окинул зал спокойным взором и, не теряя понапрасну времени, приступил к докладу.

Он не умел говорить и впервые выступал с такой ответственной речью перед таким собранием. Тем не менее, голос его был чист и звучен, и в нем не было заметно ни малейшей дрожи, когда он заговорил.

– Товарищи! Я выступаю здесь по поручению Совета ста. Я хочу познакомить вас с той работой, которую мы выполнили коллективно в области планирования дальнейшего развития нашего энергетического хозяйства. Мой доклад таким образом представляет собой суммированные данные коллективной работы Совета ста.

Он кашлянул, положил на пюпитр листки с цифровыми материалами и продолжал:

– Я отниму у вас пять минут для небольшой экскурсии в прошлое. После того, как мы воспроизведем в памяти некоторые, весьма интересные цифры, мы с должной внимательностью познакомимся с нашим настоящим. Попробуйте представить себе конец девятнадцатого века с его нарождающимся энергетическим хозяйством…

В одной из хозяйственных график 1875 года вы легко можете обнаружить, что количество потребляемого каменного угля равнялось в тот год 260 млн. тонн… На этой цифре я попрошу вас задержать свое внимание.

260 миллионов тонн. Что может вызвать эта цифра, кроме иронической улыбки? Но крошечные 260 миллионов уже в то время вызывали среди ученых страх. Ученые той эпохи с карандашами в руках и с тревогой в сердце подсчитывали… Смешно, товарищи, но они подсчитывали, насколько хватит запасов каменного угля, если промышленность будет «пожирать» такие чудовищные, по тем масштабам, порции. После некоторых подсчетов ученые успокоились. Математические вычисления говорили о том, что запасов угля вполне достаточно на 10 тысяч лет, при чем тут уж принималось во внимание также и постепенное увеличение потребления.