– Не шути, Нефелин! Мне тяжело сейчас! Подумай, выбыть из строя на месяц, когда именно этот месяц должен решить судьбу работы. Нет. Это не легко. Сидеть в дурацком городе, не принимать участия в борьбе за самого же себя… Я не понимаю, как ты можешь шутить?!
– Ну, хорошо! Я заплачу!… Ты похож на ребенка, Павел. Право, слово! А что ты думал? Я уже говорил тебе, что им надо отдать справедливость, действуют они умно.
– Но не честно!
– Ступай, скажи им! Они тебе ответят, что честность понятие относительное. Они тебе скажут: все разрешено для блага Республики.
– Благо?
– Ступай убеди их!
– Мне хочется плакать, Нефелин!
– А мне хочется драться! Уезжай! Я буду биться за троих! Да и все мы - ты только посмотрел бы - готовы к самому страшному. Я не ручаюсь, но может быть рядом с нами сидят члены нашего клуба и точат ножницы. Они клянутся остричь бороды консерваторов и уже расписываются по этому поводу на пергаменте кровью.
– Ты все шутишь!
– Я весел, Павел! Весел от того, что приводит тебя в печаль. Чудак ты, право!… Подумай хорошенько: что заставило этих бородачей порхать из Москвы в Магнитогорск? Что побудило их сплавить тебя с поля битвы?
– Ну?… - с надеждой протянул Павел.
– Сознание бессилия. Ручаюсь головой, что ситуация в Совете ста более благоприятна для нас, чем для консерваторов. Если бы они чувствовали за собой силу, их действия были бы иными. Уезжай, Павел! До сессии еще полтора месяца! А что большой срок для нас. Большинство будет с нами. Вот увидишь!
– Если они не придумают…
– Пускай, пускай! Пусть придумывают все, что им покажется удобным. Мы все равно победим.
– Я начинаю бояться их!
– А, ерунда… Верь мне, что не позже нового года ты будешь трудиться на Луне, открывая банки с консервами. А я… Ну, я буду посылать тебе с Земли воздушные поцелуи… Ну, давай обнимемся на прощанье! В случае чего, я буду писать тебе… Прощай, дружище! Будь весел! Поправляйся. А главное - не унывай! Можешь быть уверен, что в любое время дня и ночи твои друзья действуют и за себя, и за тебя, и за ослепительную идею, за старую мечту человека!
* * *
Ободренный и успокоенный немного, Павел вернулся в лечебницу.
В белом вестибюле, залитом светом, он застал Майю, которая стояла в дорожном пальто около распределителя.
Она тянулась к автомату с надписью «Больных один», стараясь повернуть выключатель, но рычажок выключателя был поставлен так высоко, что до него касались только кончики пальцев Майи. Услышав шаги Павла, она повернулась к нему и сердито сказала:
– Безобразие! Установщик, очевидно, сам решил вести регистрацию! Помоги, пожалуйста!
Павел подошел и, протянув руку через голову Майи, поставил в автомате слово: «свободно».
– Так?
– Спасибо! - сказала раскрасневшаяся Майя и протянула Павлу руку:
– Ну…
– Ты уезжаешь?
– Я ждала тебя! Ты знаешь о последнем решении Бойко?
– Отправиться сегодня? Знаю!
– Ну, вот и прекрасно! Я возвращаюсь в Ленинград!… Желаю тебе поправиться и… Словом, выздоравливай поскорей!
– Спасибо!
Они замолчали. И так стояли, почему-то избегая смотреть в глаза друг другу. Павел чувствовал, что ему нужно что-то сказать, но какое-то странное замешательство вымело из головы все мысли.
Наконец, подавив смущенье, он пробормотал:
– Я… я, знаешь ли… привык к тебе за это время… То есть… ты была очень добра… Да… Очень добра…
Майя вздохнула.
– Мы еще… думаю… встретимся…
– Возможно, - отвернулась Майя.
Павел пожал ее крепкую, узкую руку.
– Ну, конечно встретимся. Ведь мы же ленинградцы.
– Да!…
Майя неестественно закашлялась:
– Ну, что ж… Пойдем!… Нам пока по пути!
Они вышли на улицу, но тут, вспомнив что-то, Майя вернулась обратно:
– Чуть было не забыла!… Одну минутку!
Она вернулась с письмом в руках.
– После твоего ухода приходил Молибден. Он просил передать тебе это письмо и вот эту записку.
Павел с недоумением и тайной робостью взял записку и, развернув ее, прочитал:
Дорогой Павло! Заходил извиниться за резкость. Не застал. Думаю, впрочем, - простил. Никак не привыкну. Отрыжки старого. Нервы. Не обижайся на старика. Исправляю: жму руку, хотя заочно. В. Солнцеграде найди мою дочь. Передай письмо. Другой способ не подходящ для содержания. Это касается только ее. Секрет. Сам не могу. Занят. О твоей химере буду думать. Может быть… В общем - после поговорим. Навести старика перед сессией. Потолкуем. Поправляйся. Молибден.
Письмо не было запечатано.
– Он так торопился, что позабыл даже запечатать! - сказала Майя.
– Ну, что ж, исправим его рассеянность!
Павел попытался заклеить конверт, но это оказалось невозможным делом. Края конверта были не пригодны для склеивания. И тут Павел понял, что письмо оставлено Молибденом умышленно открытым. Очевидно, старик питал надежду, что Павел может заинтересоваться содержанием письма и прочитать то, что, по мнению Молибдена, Павлу следовало знать.
Павел покраснел.
«Какая гадость, - пронеслось в голове Павла, - он мог подумать, что я окажусь нескромным и…»
Горячая краска еще гуще залила его щеки.
Сунув конверт в карман и выдернув быстро руку, Павел пошел рядом с Майей, по направлению проспекта Энтузиастов.
* * *
Он не захотел войти в салон.
В небольшой кабине скорого самолета он просидел несколько часов, безучастно рассматривая плывущие за иллюминатором облака.
«Что замышляет он? - думал Павел о Молибдене, - почему я должен прочитать письмо, адресованное его дочери?»
Размышляя о поступке Молибдена, Павел решил, что Молибден имеет какое-то, правда очень странное, намерение включить в борьбу против звездоплана свою дочь.
«Для чего ему это? И почему он так сильно надеется разрешить в благоприятном для себя смысле вопрос о моей работе с помощью дочери?»
Неожиданно в сознании Павла пронеслась робкая мысль, заставившая его покраснеть:
– Нет, нет! - вскочил Павел, - он не думал этого… Я слишком плохого мнения о Молибдене.
Тогда тайный голос вкрадчиво прошептал:
– Прочти, и ты будешь знать все. Ведь он же именно с этой целью вручил тебе письмо.
Павел сунул руку в карман, но тотчас же выдернул ее обратно, как будто пальцы его коснулись оголенного электрического провода.
– Нет! - громко сказал Павел, - ты напрасно думаешь, что я суну голову в расставленные тобою сети. Того, что хочешь ты, я не должен хотеть!
Но тайный голос снова зашептал вкрадчиво:
– Ты просто боишься его. Ай-яй-яй! Взрослый мужчина. Открой и прочти. Ведь он же хотел этого! Докажи, что ты его не боишься!
– Нет, - закрыл глаза Павел.
– Не понижаю, - заметил тот же голос, - ничего не понимаю в твоем поведении. Ведь, это же не подглядыванье в замочную скважину. Он хотел, чтобы ты прочитал. Неужели тебе не ясно? А ты прочти и посмотри, чего хочет Молибден, но сделай так, чтобы этого не было.
Рука Павла опустилась в карман, пальцы схватили конверт. Резким движением Павел достал письмо и быстро выдернул листок бумаги из конверта, но тотчас же почувствовал, как горячая кровь брызнула к его щекам.
Ему стало душно.
Кинув письмо на диван, Павел выбежал из кабины.
Он прошел по коридору и остановился в застекленном проходе. Прижав пылающие щеки к стеклу, он глядел вниз на летящие под ногами поля и фруктовые сады, среди которых белели агропункты. От яркого солнца поля горели разноцветным пламенем, и люди, точно микроскопические частицы пепла, носились внизу, устанавливая машины, сверкающие никелем.
Павел вспомнил, что вот уже три года прошло с тех пор, как ему последний раз пришлось целый месяц жить и работать в агрогороде.
Рядом с Павлом стояла пожилая женщина, разговаривая с мальчиком, которого она, очевидно, сопровождала в детский санаторий. Мальчик был бледен и часто кашлял.
