Оба пса были теперь гораздо слабее, чем в то более теплое утро неделю назад, когда Рауф в последний раз завалил овцу на Булл-Крэге. Теперь у беглецов все сильнее болели стертые лапы, их мужество иссякло, они уже почти ни на что не надеялись. Нынешней ночью, когда взошла луна, друзья обшарили в поисках пропитания целый склон, но обнаружили только скелет, давным-давно обглоданный дочиста. Лишь мокрая шерсть, разбросанная кругом, говорила, что когда-то это была овца.

Отчаявшись что-либо поймать, друзья повернули к югу и пересекли ручей Гринап-Гилл, съехав с крутого заснеженного берега прямо в обжигающе-холодную воду, покрытую тонким ледком. Тут они сообразили, что снова оказались возле Булл-Крэга, и тогда-то черный пес вновь подумал про лиса. У Рауфа были в полной мере развиты такие исконные собачьи качества, как чувство долга и верность: недаром ему было стыдно, что он сбежал из Лоусон-парка и не дал белым халатам окончательно утопить его в стальном баке. Теперь он винил себя в том, что поссорился с лисом, и говорил, что рыжего бродягу непременно нужно найти и уговорить вновь охотиться вместе. Рауф полагал, что лис, возможно, вернулся в их старое логово, и ближе к заходу луны друзья пустились в путь по уже знакомым местам — от Браун-Хо к Коу. На следующие сутки, к полудню, холод сделался совершенно нестерпимым. Недалеко от Леверс-Уотера они остановились на отдых, и Надоеда, на которого, как иногда бывает, посреди несчастья накатил приступ веселья, весь остаток дня без умолку болтал обо всем, что приходило ему в голову, — в то время как большой пес спал, укрывшись от ветра у подножия большой скалы.

— Как думаешь, Рауф, мы станем привидениями? — извиваясь в каком-то щенячьем восторге, спросил терьер. — А, Рауф?.. Я, например, совсем не хочу сделаться привидением. И других собак пугать не хочу… Смотри, какое облачко там плывет! Розовое! Оно выше тех белых птиц! Спорю на что угодно, там Кифф!.. Вот бы нам уйти туда, откуда прилетели те птицы! Там, наверно, тепло, и их человек-пахнущий-табаком раздает им… Рауф, смотри, как высоко я писаю на скалу!.. — Не удержав задранной лапы, терьер кувырнулся и вскочил, неся на голове белый шлем из мокрого снега. Надоеда взялся было отряхиваться, но потом остановился и с изумлением огляделся. — Рауф, да Рауф же! Слушай, я понял, куда нас занесло! Помнишь тот день, самый первый день после нашего побега? Ну, когда мы гоняли овец, и пришел тот человек, пастух, и его собаки так на нас рассердились? Так вот, это все прямо здесь было! Вода, скалы, ручей — все на месте! Странно, почему я раньше не сообразил, а только сейчас? И, кстати, куда подевались все овцы? В небо улетели, наверное? А, Рауф?..

Пока он так говорил, солнце на мгновение показалось в разрыве облаков, воспламенив далекое озеро. Донесся запах раскуренной сигареты, потом — скрип снега под башмаками. Возникла движущаяся синяя тень, а в следующий миг из-за угловатой грани утеса вышел человек — тот самый, о котором говорил Надоеда. Он остановился спиной к псам, пристально глядя через озерную гладь. За человеком следовала одна из овчарок, что когда-то так яростно налетели на беглецов, защищая своих овец. Заметив Рауфа с Надоедой, пес замер и негромко зарычал. Человек повернул голову и тоже их увидел.

Рауф медленно вылез из ямки, которую примял телом в снегу. Отошел, хромая на плохо гнувшихся лапах, подальше, чтобы человек не смог достать его палкой, и неуверенно остановился, приготовившись защищаться. Надоеда, напротив, повел себя так, словно встретил незнакомца на прогулке по парку: весело, вприпрыжку, сделал к нему несколько шагов и завилял коротким хвостом.

Человек тотчас попятился прочь, выронив сигарету, и та, угасая, громко зашипела в снегу, словно подавая сигнал тревоги. Надоеда остановился, мужчина же замахнулся на него палкой:

— Пошел, пошел прочь!..

После чего быстро повернулся, побежал в другую сторону и скрылся за скалами. С перепугу он даже забыл про своего пса. Он не позвал его за собой, и тот остался на месте, напряженно глядя на Рауфа.

Выждав какое-то время, овчарка настороженно, но без особой враждебности проговорила, глядя на отпечаток в снегу:

— А ты долго, похоже, тут пролежал! Продрог небось?

Рауф промолчал. Надоеда подошел к пастушьей собаке и смирно стоял, пока та его обнюхивала.

— Странный у тебя запах, — завершив знакомство, сказала черно-белая овчарка. — Где это ты побывал?

— Нигде, — проворчал Рауф.

Вид у овчарки сделался озадаченный.

— Это как? Вы что, ночевать тут собрались?

— Это значит, что нам некуда идти, — сказал Надоеда.

Черно-белый пес растерянно переводил взгляд с одного на другого.

— Ферма-то ваша где? — спросил он затем. — Вы, ясное дело, не туристовы. Те толстые, гладкие, а вы оба — кожа да кости. Что вы тут вообще делаете?

Возникла пауза.

— Мы в сарае живем, — вдруг быстро проговорил Надоеда. — Там розовые облачка, словно цветущие рододендроны. Я знаю, это звучит глупо, но, если я сотру со своих глаз паутину, ты сразу сам увидишь, что я имею в виду. Правда, это дело будущего, пока там мышка хозяйничает… Слушай, а ты можешь сказать, почему твой хозяин так нас испугался? Он так удирал… Он ведь удирал, да?

— Что верно, то верно. Я его в таком страхе раньше только раз видел, это когда мы встретили одну собаку и он решил, что у нее бешенство. Знаете, совсем юный щенок, и хозяин решил, что у нее судороги. Пена из пасти, все такое…

— Бешенство? — удивился Надоеда. — А это как?

— Неужели не знаешь? Это хворь такая, вроде чумки, от нее собаки тоже мрут, только иначе… Редкая болезнь. Я так понимаю, хозяин и решил, что ты бешенством заболел. Пахнет от тебя довольно странно, да и голова выглядит как крысиное брюхо, когда зубами его вспорешь…

— Но ты-то, похоже, нас не боишься?

— Я? Нет. Я влет разнюхал, больной ты или здоровый. Ни бешенства, ни чумы у тебя нет, но человеку это поди объясни! Вот он и сбежал.

— А куда овцы-то подевались? — задал Рауф актуальный вопрос.

Овчарка вновь не могла скрыть удивления.

— Овцы?.. Так кто же их снаружи держать будет, когда снег?.. Их еще вчера в овчарни загнали. Во работка была, я вам доложу, да все на холоде! Думаешь, чего ради мы тут с хозяином бродим? Ищем, не спустилась ли еще какая с верхних лугов…

— Ясно, — сказал Надоеда. — То есть нам вряд ли… Ну да, я понял.

— Значит, вы так и живете на склоне? — спросил черно-белый. — Кочуете то вверх, то вниз? Совсем вы от такой жизни отощали, бедолаги. А у тебя еще и мозги набекрень, — добавил он, обращаясь к Надоеде. — Смотрите, тут под открытым небом и помереть можно… Ну да ничего, выше нос! Завтра будет оттепель — чуете в воздухе?

В это время издалека долетел зов:

— Ко мне, Лентяй! Живо ко мне!..

И черно-белый пес, не добавив ни слова, метнулся прочь со стремительностью форели, идущей против течения. Заснеженный склон, простиравшийся от подножия утеса до самого озера, вновь опустел.

— Он не узнал нас, — немного помолчав, проговорил Надоеда. — И он явно считает нас неопасными.

— Какая уж там опасность, — хмыкнул Рауф.

— У меня лапы замерзли, — пожаловался фокстерьер.

— Замерзнут совсем и отвалятся, если здесь будем торчать. Надо подыскать какое-никакое логово. Может, к утру все и растает, но до тех пор у нас глаза льдом успеют покрыться!

— Грустное получится зрелище, — согласился Надоеда. — Я же ничего ими видеть не смогу, правда? Ни личинки не рассмотрю, ни мышки, ни помойки за домом… Ладно, Рауф, не будем унывать! Может, мы еще лиса найдем, а может, вовсе забредем в такой уголок мира, который никому, кроме нас, нужен не будет. А придет черед умереть — разве ты не предпочел бы встретить смерть здесь, чем в баке с водой у белых халатов? По мне так лучше уж тут… И так у нас с тобой не много достоинства осталось. Знаешь, из всего, что отняли у нас белые халаты, это мне почему-то дороже всего остального. Будем же надеяться, что хотя бы умрем в одиночку, как подобает приличным зверям!