Вскоре к воротам подбежала фермерша, с рук которой текла мыльная пена. К тому времени Надоеда, завывая от ужаса, успел проскочить мост и умчаться ярдов на двести вверх по продуваемому ветром склону Хард-Нотта. Поджав хвост, вытаращив глаза, он мчался так, словно удирал из преисподней.

После этого-то и началось самое скверное.

«А что, — думал Рауф, — одному, пожалуй, вроде как даже и проще…»

Второй раз за неполные сутки он пересекал Даннердейл.

«Хватит уже прятаться по углам и шарахаться от каждого звука. Я найду Надоеду, где бы тот ни был. И домой его отведу… если только он еще жив. И я пойду кратчайшим путем, хотя бы меня там десять раз обнаружили. Не ровен час, он там в беду попал или бродит кругами в одном из своих припадков… А если кто-нибудь, будь то человек или зверь, вздумает остановить меня, — пожалеет!»

Однако все это время его мысли упорно избегали одного вопроса. Так пес держится на расстоянии броска от человека, держащего в руке камень. И вопрос этот звучал так: а что теперь будет с ними обоими без лиса?

Они расстались, не сказав друг другу ни слова. Рауф просто ушел, а лис остался лежать в зарослях вереска, положив подбородок на переднюю лапу и насмешливо глядя ему вслед. Так, может, было даже и лучше, потому что малейшая подначка заставила бы Рауфа вернуться и задать ему хорошую трепку.

Рауф пересек северо-восточное седло Коу, держа путь прямо через вершину, через заброшенные сланцевые карьеры под Уолна — и далее через луга фермы Танг-Хаус. Здесь он остановился передохнуть, не заботясь о том, видит кто-нибудь его или нет. Потом он обошел Трэнг и пересек болотистый Танг, спустившись на дорогу пониже моста Биркс-Бридж. Ему показалось, что на дороге многовато машин, во всяком случае для такого пустынного места. Однако люди, сидевшие внутри, были слишком заняты своими делами, чтобы обращать внимание на большого пса, который одиноко бежал по обочине.

Изначально Рауф намеревался пройти назад по своим же следам, но, достигнув места, где они пересекали дорогу, он не смог заставить себя нырнуть — да еще в одиночку — в бурный Даддон. Сама мысль о новом погружении в воду казалась невыносимой. Несмотря на усталость, Рауф решил добраться до моста, возле которого они с лисом в минувшее утро перебежали Даддон по мелководью.

Он был уже в двухстах ярдах от ручья Кокли-Бек, когда его внимание привлекло скопление машин и людей. Рауф остановился, вглядываясь и принюхиваясь. Рауф мало что знал о повадках людей за пределами исследовательского центра, но даже ему в поведении собравшихся здесь почудилось нечто странное. У них не было ни намерения, ни цели, они вообще ничего не делали, просто толклись на одном месте. Рауфу стало не по себе: он понял, что они встревожены чем-то весьма необычным, что вывело из привычного равновесия. Он осторожно приблизился, прижимаясь к сухой каменной стене; при этом его ошейник зацепился за торчавший из нее камень, и пес высвободил его резким рывком.

Прямо перед ним люди в темно-синей одежде стояли у большой, заметной издалека белой машины. Они негромко переговаривались, время от времени поглядывая на землю, где лежало что-то неподвижное, укрытое одеялом. Чуть поодаль виднелась группа людей в рабочей одежде, все они были с ружьями. Судя по их запаху и одежде, это были фермеры, причем те самые, за которыми они с лисом наблюдали нынче утром.

Узнав их, Рауф непроизвольно шарахнулся прочь, отстранившись от каменной стены. Один из мужчин тотчас вскинул руку, указывая в его сторону, и закричал. Еще секунда, и по камням возле самой его головы защелкала дробь. Визг рикошета слился в его ушах со звуком выстрела. Рауф перескочил к противоположной стене, пронесся по лугу, с разбегу нырнул в Даддон, рывком выскочил на другой берег и скрылся в зарослях ольхи.

Понедельник, 8 ноября

Шум автомобильного движения, доносившийся с голой, лишенной травы и деревьев улицы, заставлял держать не слишком чистые окна закрытыми. Впрочем, внутри помещения все равно было шумно: все время звонили телефоны, стрекотали пишущие машинки, негромко урчал кондиционер, оттягивая часть сигаретного дыма и подмешивая к оставшемуся выхлопные газы с улицы. Наружный свет проникал в огромную комнату с двух сторон, но тем, кто трудился за столами, стоявшими («располагавшимися», как выразились бы сами сотрудники) ближе к центру, все равно было темновато; поэтому весь рабочий день под потолком ярко горели электрические лампы. Еще эта комната чем-то напоминала клетку с волнистыми попугайчиками: то же постоянное движение, время от времени — приглушенные, дабы не мешать окружающим, разговоры. На каждом столе стояла табличка с фамилией сотрудника, у каждого работника был свой телефон, свой журнал для записей, свои письменные принадлежности, своя настольная лампа, свои мыло, полотенце, чайная чашка с блюдечком и запираемый выдвижной ящик. На некоторых столах виднелись фотографии в рамках, на других — пыльные растения в горшках, неухоженные и несчастные, но не менее цепкие и живучие, чем их владельцы.

Как ни странно, это заведение вовсе не было делом рук доктора Бойкотта, и здесь не проводился эксперимент по исследованию пределов выживаемости и способностей к адаптации. Это была всего-навсего часть Англии, населенная такими же психами, как он, образчик современной организации труда, редакция ежедневной газеты «Лондонский оратор» — главного печатного органа всемирно известного издательского дома «Айвор-стоун-пресс». «Оратор» служил сторожевым псом свободы, колыбелью канцелярской рутины, рассадником легкого порно, крокодиловой слезой над современной моралью, а также акульей глоткой и разводным ключом сэра Айвора Стоуна. Снаружи, над главной дверью, при которой состоял швейцаром отставной полковой старшина О’Рурк, служивший некогда в Ирландском гвардейском полку (и, пожалуй, единственный честный человек во всем заведении), красовался герб сэра Айвора и его замысловатый девиз: «Primus lapidem iaciam»[26]. Еще выше выступал изящный эркер небольшого конференц-зала, где, освежаясь напитками из небольшого коктейль-бара, оформленного под книжный шкаф, заседали важные посетители — в частности, главные рекламодатели «Оратора». Там же собирались редакторы различных рангов, чтобы в узком кругу обсудить политику издания.

Именно это сегодня, в погожее ноябрьское утро, здесь и происходило. Далеко за пределами Лондона алые и золотые буковые листья падали в озеро у Бленхейма, возле Поттер-Хейхэма кормились огромные щуки, а на просторах Ланкашира дул западный ветер с острова Мэн… Но зря ли говорят, что кто устал от Лондона, тот устал от жизни[27] (хотя, проведи доктор Джонсон несколько дней в «Ораторе», возможно, он переменил бы свое мнение). Загляни в окошко, читатель! Здесь, в зале, стены, имитирующие дубовую отделку, над председательским креслом — портрет сэра Айвора кисти Аннигони[28], в камине — уютный живой огонь, разожженный на бездымном твердом топливе (что поставляет сэр Дерек Эзра с подельниками), на боковом столе — всевозможные справочники: «Кто есть кто», «Берк», «Крокфорд», «Уизден», наконец, справочник департамента местного самоуправления; письменный стол с канцелярскими принадлежностями и подписной фотографией, где изображена мисс Готовность Эффингби, популярная киноактриса (которая некоторое время назад торжественно открыла это здание — с той же непринужденностью, с какой она, говорят, раздвигала ноги, отдыхая и восстанавливаясь между третьим и четвертым браками), звонок (действительно работающий, ибо по его сигналу тотчас появляется слуга), потолок с гипсовой лепкой, дорогой и безвкусный ковер, а также… Впрочем, довольно! Давайте обратимся к разговору тех троих, что собрались сейчас в конференц-зале.

— Штука в том, — произнес мистер Десмонд Симпсон (иногда называемый подчиненными на ветхозаветный лад Симпсоном-Борцом — за привычку до такой степени забалтывать любое дело, что окружающие начинали биться головами о стену), — что если мы бросим на это дело энергичного репортера и раздуем шумиху — ну скажем, ежедневные сводки типа «От нашего специального корреспондента в Камберленде», «Последние новости», «„Оратор“ предоставляет слово читателям» и тому подобное, — кто поручится, что на полпути все не кончится пшиком? Как бы тиражи не упали…