Дигби Драйвер в очередной раз преуспел. Ему удалось разыскать Энни Моссити.

На самом деле это оказалось не так уж трудно. Репортер просто воспользовался информацией, которой поделился с ним мистер Пауэлл, пока они возвращались из Бротона в Конистон. Он запросил в «Скорой помощи» и полиции городка Барроу-ин-Фернесс сведения о случившихся в последние недели дорожно-транспортных происшествиях, в которых фигурировали бы грузовик, пожилой человек и собака. И всего лишь через несколько часов Дигби Драйвер располагал координатами миссис Энн Мосс, некоей дамы из Далтона, которая приходилась сестрой и ближайшей родственницей потерпевшему хозяину пса, местному юрисконсульту мистеру Алану Вуду.

И вот теперь репортер сидел в небольшой, довольно зябкой гостиной, у электрического камина, где над пластиковыми углями трепетало фальшивое пламя, под удивительно скверных цветов репродукцией картины, на которой были изображены двое смуглых, италийского вида детей с преувеличенно огромными слезами на щечках. На колене Дигби Драйвер держал телесного цвета чайную чашку в форме перевернутого усеченного конуса.

Против него сидела хозяйка дома — Энни Моссити. Это была крепкая и полная женщина с ничем не примечательным лицом и неухоженными волосами, крупными руками и ногами и выражением плохо скрытой враждебности к окружающему миру на лице. Дигби Драйвер, по обыкновению очень чутко цеплявшийся за любые приватные обстоятельства жизни собеседника (особенно те, что касались страха, беспокойства, семейных и сексуальных проблем), уже успел выяснить, что, во-первых, детей у нее нет и что, во-вторых, мистер Мосс, хотя и пребывает еще среди живых, в ее жизни давно отсутствует. Репортера это не слишком удивило. Здесь и у золотой рыбки вид был несчастный, и волнистый попугайчик боялся пискнуть; к сожалению, у них не было возможности последовать за мистером Моссом.

— Вы, наверное, испытали большое потрясение, — сказал Дигби Драйвер, — когда выяснилось, что пес, вырвавшийся из вивария Лоусон-парка, — тот самый, которого вы туда продали?

У него хватило благоразумия оставить свой репортерский блокнот в кармане пальто, и теперь он рассчитывал на то, что его собеседница будет до известной степени откровенной.

— Ну, — ответила миссис Мосс, — на самом-то деле ничего наверняка не известно, так ведь? Я лично не верю, что это тот самый пес. Откровенно вам скажу, мистер Драйвер: как по мне, вы тут только зря время теряете. Знал бы про все это мой брат…

Ей была свойственна та бездумная непосредственность, которая помимо воли говорящего производит впечатление неискренности и коварства.

— Поверьте, миссис Мосс, собака именно та. Это уже доподлинно установлено. Видите ли…

— Тогда почему бы вам не обратиться напрямую к ученым? — довольно резко перебила его миссис Мосс. — Уж они-то точно могут вам рассказать все как есть. А я совсем не хочу, чтобы меня впутывали в…

— Я уже обращался, — не моргнув глазом соврал Дигби Драйвер. — Но вам, конечно, известно… то есть, если вы читали «Оратор», — что из представителей центра лишнего слова клещами не вытянешь. Они совершенно не расположены к сотрудничеству, им плевать на общественные интересы, но тем не менее…

— Я тоже не хочу это обсуждать, — отрезала Энни Моссити. — Надеюсь, вы сами вскорости убедитесь, что эта история никоим образом меня не касается. И что та собака — вовсе не пес моего брата.

Репортер любезно улыбнулся.

— Ну что ж, — сказал он. — Вы правы, миссис Мосс, давайте не будем касаться этой стороны дела. Собственно, я и не требую, чтобы вы непременно сказали мне «да» или «нет»! Сойдемся на том, что у нас нет стопроцентной уверенности, что одним из Чумных Псов стала именно та собачка, которую вы продали на опыты в…

— Господи боже, их что там, целая стая?! — воскликнула женщина.

— Всего две, но, скажем так, на целых две больше, чем следовало бы… Впрочем, нам с вами это тоже не особенно интересно. Подсчитывать каких-то там собак — конечно же, не ваше дело и не мое. Про них и без нас вскоре все выяснится — так или иначе. Я к вам сюда вовсе не за этим пришел. Миссис Мосс, не могли бы вы мне что-нибудь рассказать про вашего бедного брата и его собаку? Надо думать, его гибель стала для вас страшным ударом?

Пока он договаривал последнюю фразу, на лице Энни Моссити появилось недоверчивое выражение, тут же сменившееся явным облегчением. Она немного помедлила с ответом, что-то обдумывая про себя, и наконец, напустив на себя самый решительный вид, произнесла:

— Да, это был ужасный удар. Такая страшная потеря… Мистер Драйвер, простите, мне так трудно об этом говорить…

— Что вы, что вы, это вы простите меня, — поспешно проговорил репортер. Обычно в таких ситуациях слезы тех, кто понес утрату, были ему только на руку. Расплакавшись, человек теряет контроль над собой и начинает изливать душу; слезы размывают все заградительные барьеры, оставляя жертву репортера полностью беззащитной. Сейчас, правда, Дигби Драйверу такой эффект не был нужен. Ему требовались не эмоции пострадавшего, а конкретная информация. — Миссис Мосс, я был бы очень вам признателен, если бы вы мне немного рассказали про эту собачку. У вас, случаем, не найдется ее фотографии?

— Вот еще, — ответила хозяйка дома. — Я была рада-радешенька наконец избавиться от этого пса.

— Очень интересно, — сказал репортер. — Не поясните ли, отчего так? Только из-за того, что пес послужил причиной смерти вашего брата? Или была другая причина?

— Он… ну… как вам сказать…

Нельзя сказать, чтобы у Энни Моссити совсем не было совести — хотя бы в психологическом смысле. На деньги, вырученные от продажи Надоеды, она купила себе отороченные мехом сапожки и зимние перчатки, и еще не успела об этом забыть. Однако благодаря глубоко укоренившемуся себялюбию и привычке лгать самой себе Энни не сознавала переполнявшей ее ревности к фокстерьеру, которого так любил ее брат, и уж тем более не сознавала своей ненависти ко всему, что олицетворял этот пес: к счастливому бардаку в доме брата, ведшего холостяцкую жизнь и вполне этим довольного, к его плохо скрытому неприятию ее пустоголовой манерности, к отсутствию всякого желания видеть ее в своем доме и выслушивать нотации насчет того, что ему необходимо остепениться. Надоеда, как и сам Алан, кое-как терпел ее, при случае поддразнивал и даже впадал, насколько это возможно для собаки, в смертный грех жалости. И поскольку и хозяин, и собака здесь отсутствовали и ничего не могли возразить, Энни Моссити обрисовала репортеру лишь свое видение ситуации:

— Он… ну… как вам сказать… этот пес… он был…

— Как его звали? — спросил Дигби Драйвер.

— Мой брат обычно звал его Надоедой. Как я уже говорила, это было агрессивное и крайне непослушное животное. Именно его непослушание и привело к несчастному случаю с моим братом, с моим бедным братом…

— Я правильно понял, что псу была свойственна постоянная агрессивность? Вы боялись его? Он пытался на вас напасть?

— Ну… вообще-то он не… Нет, по-настоящему пес на меня не нападал. Но характер у него, мистер Драйвер, был просто жуткий! После несчастья с моим братом никто не захотел взять к себе это вредоносное животное. Я одна его приютила, но только на время. Сами посудите, могла ли я его здесь держать? После того как моего бедного брата…

— А на других животных он нападал?

— О да, он был сущей грозой окрестных котов. Бывало, как разойдется! Лает, бросается…

— То есть вы не особенно удивились, когда он недавно прославился как убийца овец?

— Да пожалуй, не особенно. Если вдуматься, я совсем не удивилась. — Она подумала и решительно покачала головой: — Да, нисколько.

— Значит, вы допускаете, что он мог оказаться одной из тех двух собак, нападающих на овец?

— Ну… я как бы… — Энни Моссити сообразила, что Дигби Драйвер поймал ее на слове. — Я только могу сказать, что это не исключено.

— Понятно. Но ведь это был совсем небольшой пес, если я правильно понимаю? Как по-вашему, он способен разделаться с овцой?