— Верно, господин парламентский секретарь, и мы постараемся держать вас в курсе дела. Багуош, вероятно, начнет с эксгумации давно похороненной истории о том, как было выдано разрешение на строительство в Лоусон-парке. Потом заявит о неадекватной реализации правительством рекомендаций Саблонского комитета — и далее станет сыпать обвинениями в халатности: дескать, как могло случиться, что псы сбежали, и почему ничего не было предпринято после их побега.
— Да, полагаю, его доводы примерно такими и будут, и в обычной ситуации от них было бы не так уж трудно отбиться. Но должен сознаться, Морис, есть во всем этом один аспект, который лично меня сильно настораживает. Очень надеюсь, что вы сумеете дать мне ответ… Видите ли, в данный момент все выглядит — или может быть представлено — так, будто мы пытались что-то скрыть. Даже более того — будто мы пытались скрыть все, и весьма неудачно.
— Я знаю, — ответил замминистра и глубокомысленно кивнул, показывая, что ничуть не меньше парламентского секретаря осознает (как только дело достигло его уровня) прискорбную некомпетентность своих подчиненных.
— Я вот что хочу сказать, — дружески улыбнулся мистер Форбс, оторвав взгляд от бумаг на столе. — Сначала собаки открыли вольер и выбрались на свободу. Ну ладно, с кем не бывает. Но затем, когда побег был обнаружен, эти яйцеголовые почему-то решили никому ничего не сообщать — и продолжали играть в молчанку даже после того, как стало известно, что удравшие животные нападают на овец и вообще разгуливают по национальному парку, точно два диких шакала. По-моему, это какая-то невероятная глупость. Что скажете, Майкл?
— Сегодня все именно так и выглядит, господин парламентский секретарь. Но справедливости ради нужно сказать, что на тот момент молчание выглядело довольно разумной тактикой. Никто не ожидал, что события примут такой оборот. Казалось куда более вероятным, что собак по-быстрому пристрелят или что вся эта история тихо сойдет на нет каким-то иным образом.
— Возможно, вы правы, — бегло покосившись на тропических рыбок, сказал мистер Форбс. — Но что вы скажете об их следующем проколе? В Ж.О.П.А. все-таки решили обнародовать заявление, где признавалась пропажа собак. И надо же было умудриться сделать его в тот самый день, когда в «Ораторе» выходит статья о том, что беглые псы, возможно, заражены бубонной чумой! Наш центр тут же снова запирает рот на замок и не опровергает газетную утку. В результате все выглядит так, будто в своем пресс-релизе они намеренно умолчали сенсационную подробность. Что скажете?
— Обвинение, выдвинутое «Оратором», слишком смехотворно, чтобы воспринимать его сколько-нибудь всерьез и тем более оправдываться.
— Хмм… Такая мелочь, а разбудила большую лавину, — задумчиво проговорил парламентский секретарь. — Что меня действительно расстраивает, так это почему мы — министерство — не вмешались в ситуацию раньше. Почему центр сразу не сообщил нам о случившемся? Почему обнародовал свой пресс-релиз, не согласовав его с нами? А мы — почему мы мгновенно не опровергли всю эту болтовню о чуме? Не обратились в министерство сельского хозяйства с просьбой как-то умиротворить местных фермеров, обозленных пропажей овец? Министр ведь обязательно захочет в этом разобраться.
Подняв глаза, помощник министра вновь встретил напряженный взгляд заместителя. Вообще-то он ждал, что тот заговорит, — ибо когда, как не сейчас, капитану следовало бы прийти на помощь члену команды. Но замминистра напустил на себя такой вид, словно вместе с парламентским секретарем ждал ответа именно от него. В кабинете повисла пауза. Ошеломленный помощник, не веря в то, что происходит, подыскивал какие-то слова. Он барахтался, как неопытный пловец на глубине, — а на него выжидающе взирал тот, кто при желании мог легко его вытащить. Мистер Форбс вежливо выжидал. Замминистра опустил глаза, принялся было рисовать на листке бумаги кружки и квадратики, потом снова устремил на подчиненного внимательный взгляд.
— У вас существует формализованная система связи с научным центром? — как бы кидая спасательный круг, спросил мистер Форбс.
— Мы… собственно… как раз сейчас ее разрабатываем, сэр.
— Вот как… что-то уж очень нескладно все получается, Майкл, — дружелюбно проговорил парламентский секретарь. — Надеюсь, вы в самом скором времени представите мне согласованный протокол? Хотя, конечно, все это напоминает запирание дверей конюшни после того, как лошадь уже ускакала…
— Майкл не далее как сегодня днем отправляется на место событий, господин парламентский секретарь, — заговорил наконец заместитель министра. — («Вот те раз. Только что я должен был отбыть туда в понедельник».) — Я не сомневаюсь, Майкл, что вы утрясете там этот вопрос самым безотлагательным образом.
— Вот и отлично! — сказал мистер Форбс таким тоном, будто с чем-то их от всей души поздравлял и вообще они тут веселились, точно ягнята на лужайке. — Что ж, пожалуй, у нас как раз остается время просмотреть предложенный вами весьма убедительный черновик ответа на депутатский запрос Багуоша… Итак: «Спросить министра… и так далее… при каких обстоятельствах двум инфицированным собакам удалось покинуть виварий исследовательского центра в Лоусон-парке… Намерен ли он сделать по этому поводу заявление?» Я, наверное, начинаю глупеть, но мне почему-то кажется, что третий пункт тут лишний…
Минут десять спустя, когда они уже шли по коридору, замминистра сказал:
— Вам, Майкл, следовало бы успеть на ближайший поезд. Основных задач у вас, если помните, две. Во-первых, нужно выяснить, можем ли мы со всей определенностью уверить членов кабинета, что собаки никоим образом не могли контактировать с биологическими материалами, зараженными чумой. Ну и, во-вторых, необходимо, пусть и с опозданием, выработать протокол взаимных оповещений и консультаций.
У самых дверей лифта помощник министра наконец обрел дар речи.
— Сейчас мне необходимо посетить адвоката, Морис, по поводу одной апелляции. Так что я сейчас откланиваюсь, а перед отъездом еще к вам загляну.
Выскочив из лифта на следующем же этаже, помощник министра прямиком кинулся в уборную — и там на него накатил такой приступ слепящей ярости, что на некоторое время у него потемнело в глазах.
«Ну это надо же, какой гад! Сидел там против парламентского секретаря и молчал! Ни единого слова не произнес, пока меня разносили за то, в чем я виноват не больше, сколько в каком-нибудь насморке! Тоже мне Итон и Бейллиол[73], — и выставил меня виноватым перед Форбсом, вменяемым в общем-то мужиком, которого мы вдобавок все любим… Дрянь, сволочь, вонючий слизняк!»
И он со всего маху врезал ладонью по кафельной стенке.
— Простите, сэр, у вас все в порядке? Вам нехорошо?
Помощник министра оглянулся и не сразу узнал курьера по фамилии О’Коннелл. Это был честный ирландец, когда-то работавший у него — еще в те дни, когда он только-только начинал восходить по карьерной лестнице.
— Здравствуй, О’Коннелл. Рад снова тебя видеть! Нет, спасибо, я в порядке… Это я так просто — слегка пар выпускаю.
— То-то я и смотрю, сэр, вы входите, и на вас просто лица нету. Я так и понял, что вас кто-то сильно обидел!
— Спасибо за заботу, О’Коннелл. Только ведь старого солдата так запросто не обидишь, верно я говорю?
Это была их общая шутка. Оба — и помощник министра, и министерский курьер — каждый в свое время служили в армии и несколько раз обменивались армейскими воспоминаниями.
— Ну, сэр, иным даже нас достать удается. И меня, честно говоря, ваш пришибленный вид совсем не порадовал. Держитесь, сэр!
— Спасибо на добром слове, О’Коннелл. До чего же это хреново, когда с тобой поступают несправедливо, а ты не можешь дать сдачи.
— Эх, сэр, такова уж жизнь наша, будь ты зверь, птица или человек — знай терпи весь век, — отозвался О’Коннелл. — Знаете, как один тип в газетке выразился? Я сам читал, вот: «Раздача несправедливостей всегда производится справедливой рукой». Лучше не скажешь, правда?
