(«Если старику Симпсону понравится эта идея, Боб Гризли их ему за полчаса намалюет. Жаль, до сих пор ни одной фотографии нет! Без картинок никак, их детки любят рассматривать, а с одним текстом — это только взрослый контингент. Если деток не задействовать, по-настоящему крупной шумихи не будет…»)

— Уф-ф! — завершив праведные труды, Дигби Драйвер выглянул в окно, за которым тихий дождь кутал закатную гладь озера Уллсуотер. — Так, первым делом нужны телефон, два-три сухих мартини… не помешал бы также большой стейк или, на худой конец, яичница с беконом. Никакого веселья в этом захолустье, так хоть желудок порадовать!

Надоеда проснулся ужасно голодным. Дождь наконец перестал, и за Уллсуотером взошла луна. В эту звездную ночь спокойные воды озера были столь прекрасны, что поэт Вордсворт или романист Уолпол едва ли могли желать большего. И, конечно, не красота природы вызвала у фокстерьера смутное чувство тревоги. Поднявшись, он высунул голову из норы и прислушался. Что-то его разбудило, и это был не привычный звон в голове. Надоеда напрягал слух, но не слышал ничего, кроме легкого шепота ветра, касавшегося полуразрушенных камней старой трубы. Пес осторожно выбрался наружу и встал у входа в укрытие, оглядывая залитую лунным светом долину. По-прежнему не доносилось никаких звуков, лишь ветер переговаривался с далеким ручьем. Примерно в миле к юго-востоку высилась громадная симметричная пирамида холма Кэтстикэм, чьи склоны круто уходили вниз от остроконечной вершины. Далекая макушка холма величаво плыла под луной, нависая над неуютным убежищем двух безнадзорных, оголодавших собак…

«Интересно, каково там, на самом верху? — задумался Надоеда. — Не удивлюсь, если именно оттуда взлетели в небо те овцы. А может, там Кифф сидит? Он всегда говорил, что станет на облачке путешествовать…»

И тут фокстерьер напрягся, навострив уши. На сей раз никакой ошибки быть не могло! Издалека еле слышно, точно доносимый порывами ветра говор ручья, слышался чей-то плачущий лай — то ли лисий, то ли собачий.

— Это лис! — вскричал Надоеда. — Лис! Он нас ищет! — Он прыжком сорвался с места и помчался на звук, быстро спускаясь по длинному склону к ручью Гленриддинг-Бек и взлаивая на бегу: — Лис! Лис! Я здесь!

Ответа не последовало, но терьер продолжал бежать. Через четверть мили он остановился и, поскольку ветер дул с севера и был сейчас бесполезен, принялся обшаривать взглядом россыпи скал. Ручей находился теперь совсем близко, и пес явственно видел внизу стрелку, образованную другим ручьем, поменьше, впадавшим с востока в Гленриддинг-Бек, и на этой стрелке — каменную овчарню.

Потом в глаза ему бросилось некое движение среди папоротников. Надоеда вновь гавкнул и теперь явственно разглядел суку той же породы, что и он сам, выглядывавшую из гущи стеблей. Ее внешность тотчас вызвала массу воспоминаний о прежних деньках, когда Надоеда жил дома, с любимым хозяином. Собака явно не была пастушьей — по крайней мере, она ничем не напоминала тех недружелюбных овчарок, на которых они с Рауфом напоролись у озера Леверс-Уотер в первый же вечер после побега.

— Ты кто? — пролаял Надоеда.

Сука ничего не ответила, но перебежала вперед, сокращая разделявшее их расстояние. В ее движениях было нечто робкое и диковатое, и это весьма озадачило Надоеду.

«Что-то с ней не так, но вот что?» — задумался фокстерьер. И вновь подал голос:

— Не бойся, я тут один!

Он тут же спросил себя: «А она?» — и быстро огляделся кругом, ища человеческий силуэт. Нигде никого! «Так что же она тут делает-то? Не с пастухом же ходит, в самом деле? Да еще в такой глухой час».

Следя за приближением суки, Надоеда напряженно ждал окрика или свиста. Однако все было по-прежнему тихо.

«Куда же это ее занесло, одну-одинешеньку? И почему я вижу ее как-то смутно? Правда, когда в голове начинает вот так гудеть и звенеть, я и видеть начинаю хуже… До чего ж не вовремя! — И тут его посетила неожиданная мысль: — Она точно не с пастухом; а что, если она — как мы? Тоже откуда-нибудь сбежала? Вот и хорошо, у нас опять будет стая… Какая удача! Как Рауф, поди, удивится, когда я ее домой приведу! „Привет, Надоеда, у тебя все в порядке?“ — „Все отлично, только меня теперь двое! Моя голова окончательно раскололась — была одна собака, а стало две! Гав-гав, ха-ха-ха!“»

И Надоеда, предвкушая веселье, упал кверху лапами и принялся ерзать спиной по камням.

Сука, взбиравшаяся по крутому откосу со стороны ручья, остановилась, а потом повернула обратно.

— Ох, порвать-растерзать! — спохватился терьер. — Я и забыл, что не всем по нраву мои глупые шутки… — И залаял: — Эй, погоди! Стой, стой! Я тебя не обижу!

Встреченная им собака явно была городской. Это чувствовалось по ее движениям и по тому, как неуверенно она вела себя в этом явно незнакомом ей месте. Остановившись, она обернулась к Надоеде, но затем продолжила свой путь, пересекла ручей и двинулась вдоль притока.

«Не по себе ей, бедняжке, — сказал себе Надоеда. — Она точно вроде меня, только еще хуже! Надо как-то уговорить ее остановиться, иначе только и останется в догонялки играть. Наверное, она сбежала от белых халатов, и те так ее запугали, что она толком не знает, на котором свете находится. Надеюсь, она не совсем свихнулась, иначе окажется лишним ртом, совершенно бесполезным… Ну, по крайней мере мне ее не стоит бояться, и то хорошо. И еще хорошо, что Рауфа со мной нет — он до чертиков бы ее перепугал».

Поднимая брызги, он перебрался через Гленриддинг-Бек и помчался за ускользающей собакой вдоль притока, называвшегося Ред-Тарн-Бек. Время от времени он замечал впереди, в папоротниках, ее силуэт, но, сколько ни припадал носом к земле, силясь взять след, не мог уловить ни малейшего запаха.

«Во дела, — подумал он, обегая огромный валун. — Это неестественно! Она же совсем рядом, уж всяко не дальше, чем мой хозяин для меня мячик закидывал! И ничего! Совсем ничего! Как странно!»

Выскочив из-за скалы, он увидел суку всего в десятке ярдов от себя. Пожалуй, она была крупнее его самого. Бурая жесткая шерсть задевала стебли вереска в такт неуклюжему бегу.

«Чем дальше, тем интереснее, — продолжал рассуждать Надоеда. — Ясное дело, удирать от меня она даже не пытается! Двигается совсем медленно, только я почему-то никак не могу ее догнать… И запах — куда делся ее запах, хотел бы я знать? A-а, я, кажется, понял… ой, как стыдно! Должно быть, белые халаты что-то над ней учинили… примерно как надо мной… и начисто лишили ее запаха! И что же она теперь делать будет, бедняжка? Она не сможет никому рассказать, где была, не сумеет очаровать кобеля, даже меток не оставляет… Это ж надо быть такими жестокими свиньями! Прав был Джимджем… Нет уж, пусть со мной что угодно случится, но я рад, что мы оттуда удрали… Мышка, мышка, ну что же у меня в глазах так мутится? Убери хвостик, не мешай! Ага, вон она впереди…»

Надоеда перескочил через заброшенную водомоину и устремился к верховьям ручья. Время от времени он подавал голос, но сука так ни разу и не ответила.

«Надеюсь, Рауф еще не вернулся с охоты, — размышлял пес. — Он же будет беспокоиться, обнаружив, что меня нету! Впрочем, если очень захочет, разыщет по запаху. Уж я-то точно запаха не потерял… Ага! Я, кажется, понял, куда она направляется! Мы почти рядом с тем большим баком, который так не понравился Рауфу в ту ночь, когда я пел на луну, а потом нашел кулек с картофельными чипсами… Поди ж ты, как далеко мы забежали! А что это такое белое вон там, наверху теснины? Никак снег? Эта сучка точно вконец спятила! В такую даль меня затащить — и хоть бы слово сказала!»

Выскочив на неприютную пустошь под отвесными обрывами Ред-Тарна, Надоеда огляделся вокруг и увидел, что оказался на дне гигантской, очень крутой, окруженной высокими утесами каменной чаши. Только смутно мерцали в ночи снежные языки, спускавшиеся по расщелинам. Прямо перед ним вздымалась величественная круча восточного склона Хелвеллина, примыкавшая с юга к изломанному хребту Страйдинг-Эдж, черневшему на фоне луны. Под ним лежало молчаливое озеро, серое и неподвижное, точно кладбищенское надгробие. Когда где-то там, в доброй сотне ярдов, плеснула рыба, Надоеда вздрогнул. Его нервы были почему-то напряжены до предела, а почему — он и понятия не имел.