— Я знаю! — Надоеда задрал лапу у валуна и снова уселся. Одно ухо при этом у него лихо завернулось на голову, прикрыв шрам. — Я только что все понял! Они просто не отважатся нам ничего сделать. Стоит мне только утопиться или прыгнуть под грузовик, и небо сразу упадет наземь. И всех людей пришибет. Представляешь, Рауф? Мы на свете всех главнее, эти люди не посмеют…
Большой пес промолчал.
— Мышка удрала через сток в полу, — продолжал фокстерьер. — Потому и уцелела. Ты знаешь, где этот сток? Я вот понял… Иногда, если я очень быстро прикрываю глаза, я успеваю увидеть, как прячется мышиный хвостик… Она сделана из бумаги, и мальчик каждое утро утягивает ее через щелку в двери… то есть в полу… Белые халаты сделали дырку — длинную, узкую дырку… Они прорезали ее своими ножами, пока я спал. Правильно? Так вот, они…
— Я вам все как есть расскажу, — хрипло прошептал лис, и Надоеда озадаченно умолк. — Люди, они такие! Они все друг другу не доверяют и только и делают, что один другого обманывают, ссорятся и ругаются! Мы, лисы, давно это поняли. Не надо даже думать о людях — тогда, может быть, и удастся им носы натянуть! Вы оба — никакие не дикие звери, иначе без объяснений знали бы все то же, что и я. Так вот, я вам тут рассиживать не позволю! К тому времени, когда поднимется шум, мы должны уже быть на Морщинистом кряже! Там нас никто не увидит! Ни тебя, ни даже этого… с его сорочьей спиной. Все, подъем, двинулись!
И четвероногие странники снова пустились в дорогу. Надоеда шел последним, тихо напевая про себя:
Сказали белые халаты:
«Для наших опытов нужна ты!»
Покрасив мышку ярко-синим,
Ей в уши едкий клей залили.
И показали корку хлеба,
Чтоб заглянуть за кромку неба.
Как разозлилась наша мышка!
Она сняла с кастрюли крышку,
Где пенки черные кипели,
И утопила в молоке их…
— Хорош нести всякую чепуху! — рыкнул Рауф. — Заладил тоже: «утонули» да «утопили»…
— Да я так… — извиняющимся тоном ответил фокстерьер. — Пытаюсь скоротать время…
— Придумай способ повеселее!
— Я постараюсь… Через камни трудно перебираться… Погоди, дай только по большой нужде присяду.
И Надоеда, дрожа от холода, пошире расставил задние лапы. После чего бросился вдогонку за двумя тенями, что удалялись рысцой, истаивая в тумане, висевшем над кряжами Грейт-Хо…
* * *
— Но каким образом они умудрились так быстро все выяснить? — спросил мистер Пауэлл, возвращая газетную вырезку, которую доктор Бойкотт незадолго до этого молча положил ему на рабочий стол.
— В сухом остатке здесь сказано очень немного, — ответил доктор Бойкотт. — Ничего такого, чего нельзя было бы узнать в полицейском участке Конистона. Если уж на то пошло — скорее всего, именно там газетчиков и просветили.
— Но я даже фамилии своей полисмену не называл…
— Вероятно, он и так уже ее знал. Впрочем, не имеет значения. Что действительно скверно, так это то, что вы вообще отправились в Ситуэйт.
— А как я мог отвертеться? Полисмен сказал, что он специально приехал…
— И вы, конечно, тотчас бросили свои дела и отправились с ним, словно только того и ждали? Остается лишь пожалеть, что в тот день вы так рано пришли на работу.
— Черт возьми, но как я должен был поступить? Полицейский сказал, что на собаке был зеленый ошейник…
— Вы должны были ответить ему, что научный центр не видит необходимости срочно посылать кого-то из сотрудников в Даннердейл, и пообещать довести информацию до директора, как только тот появится.
— Но я именно так ему и сказал! По крайней мере про директора. Но полицейский этим не удовлетворился.
— Он не мог заставить вас ехать с ним, Стивен. А теперь все выглядит так, как если бы мы с готовностью признали, что замешаны в этой истории. Вот к чему привела ваша поспешность.
— Шеф, но если бы полиция отправилась туда без нас, да еще и собаку потом привезла, было бы еще хуже!
— Ни в коей мере. В этом случае мы бы их сердечно поблагодарили, забрали животное, уничтожили его и сожгли останки. Обладание собакой, которая разворотила помойку, не есть преступление. А без доказательств, что именно эта собака убивала овец, дело тихо сошло бы на нет. Мы вышли бы сухими из воды, не оставив даже трупа собаки для возможного опознания.
— Шеф, я правда старался защитить наши интересы…
— А я и не сомневаюсь. Что ж, Стивен, что сделано, то сделано, ничего уже не исправишь. Просто вам следует знать, что ввиду последних событий вчера вечером мне звонили из министерства.
— В самом деле?..
— В самом деле. Вчера я от них отбился, но об этом чуть позже. Имейте в виду, Стивен, что директор решил: в сложившихся обстоятельствах для нас самое лучшее — взять быка за рога и выступить с кратким заявлением, признав, что такого-то числа от нас сбежали два пса. Отмалчиваться мы больше не можем — раз уж Уайтхолл решил сунуть нос в наши дела и устроить шумиху. Если честно, я хоть убейте не пойму, зачем им это понадобилось… Мы, находящиеся здесь, разумеется, вовсе не заинтересованы, чтобы местному населению стало известно о побеге. Ну задрали нескольких, да еще погиб тот бедняга, хотя никто так и не доказал, что в этом виновата собака, — но Уайтхоллу-то какое до этого дело? Да, конечно, история крайне неприятная, но все же сугубо местного масштаба…
— Быть может, кто-то из старых пердунов наверху опасается, что какой-нибудь наш депутат опять начнет подкапываться под рекомендации Саблонского комитета, разрешение на строительство и прочее?
— Что за чушь!.. Пойдемте, поможете мне составить заявление для прессы. Не хотелось бы ошибиться в какой-нибудь мелочи… А потом продолжим работу с теми обезьянками. Что там с ними сейчас?
— В соответствии с вашими указаниями всю группу парализовали внутрипоясничными инъекциями «ОХ-Dapro».
— Отлично. Результаты есть?
— Так… У четверых наблюдается выраженная параплегия с арефлексией нижних конечностей — отсутствует реакция на удары по хвосту и булавочные уколы.
— Очень хорошо, только будьте осторожны, усиливая воздействие. Животные не должны умереть. Получать обезьян становится все труднее, знаете ли, — очевидно, какой-то общемировой дефицит. Интересно, почему? Так что наше поголовье нам еще пригодится для других опытов. Да, а как та обезьянка в цилиндре? Сколько она уже там находится?
— Больше двадцати семи суток, — ответил мистер Пауэлл. — Состояние близкое к коме. Честно вам скажу: когда придет время прекращать опыт, я не слишком расстроюсь.
* * *
У порога Дигби Драйвер затоптал сигарету, с силой нажал на кнопку звонка и, отвернувшись от двери, стал ждать ответа. Дверь и в самом деле была довольно убогая. Убогая настолько, что при всей своей нелюбви к сельским пейзажам репортер предпочел разглядывать озеро Конистон-Уотер, видневшееся в отдалении.
Он уже собирался позвонить еще раз, когда в прихожей за волнистыми стеклами загорелся свет, дверь слегка приоткрылась, и Драйвер увидел полускрытое тенью лицо немолодого седовласого человека, стоявшего в настороженной позе.
— Доктор Гуднер?
— Да, это я, — прозвучало в ответ. И в голосе, и в облике человека чувствовались нервозность и неуверенность. Дигби Драйвер поставил ногу на порог и заметил, что это движение не ускользнуло от внимания доктора Гуднера.
— Я представитель прессы, — сказал он. — Не могли бы вы уделить мне минутку-другую вашего времени?
— Мы не… Мы не разговариваем с журналистами. Только во время официальных встреч на территории центра…
— Доктор Гуднер, поверьте, я действую исключительно в ваших интересах. И отниму у вас самое большее десять минут. А то и все пять. К тому же для вас будет лучше, если мы переговорим прямо сейчас, с глазу на глаз и, естественно, не под запись. Так будет лучше, уверяю вас. Объяснить почему?
