— А терьер-то еще дышит, — сообщил ему Рональд Локли, водя рукой по ребрам пса. — Смотри, как ему кто-то голову разукрасил! К тому же он изрядно нахлебался воды, но сердечко еще стучит… Возьми руль, Питер, а я искусственное дыхание сделать попробую!
— Он замерз до полусмерти, — сказал сэр Питер, усаживаясь на корме и тоже ощупывая терьера. — Давай его возле двигателя погреем!
— Сперва надо дыхание запустить. И я понять не могу, что это за рана? Глянь-ка, швы!.. Ты слышал когда-нибудь, чтобы собаке нейрохирургическую операцию делали?.. И как эта парочка в воде оказалась? Неужели их какие-нибудь нелюди за борт выкинули?..
Сэр Питер не успел ответить. Пес в рубке принялся лаять, причем так, словно собирался драться насмерть с любым, кто туда войдет. Его яростный рев заглушал рокот двигателя и шум волн. При этом лай звучал удивительно членораздельно. «Р-р-р-р» — низкий рык, и затем отчаянно-свирепое: «А-вуф! Р-р-р-рауф! Ра-вуф! Рауф!»
— Ишь ты, Рауф-Рауф, — сказал Питер Скотт. — Так и смотрит, кому бы кишки выпустить. Здорово его кто-то разозлил! Или перепугал до смерти. А может, то и другое…
— А я начинаю надеяться, что малыш все же выкарабкается, — продолжая размеренно нажимать на грудную клетку фокстерьера, заметил Рональд. — Смотри-ка, сердечко уже уверенней бьется… — И обратился непосредственно к обмякшему тельцу: — Давай, давай, маленький… давай, бедняжка ты мой!
Еще три минуты спасительных усилий, и терьер открыл глаза.
— Питер, — позвал Локли. — Я знаю, это глупо звучит, но знаешь, что сейчас бы здорово пригодилось? Бутылочка с горячей водой…
— Сейчас согрею, — сказал сэр Питер. — Пустая бутылка найдется, да можно и полотенце на худой конец намочить… А ты сунь покамест песика под куртку да держи руль крепче!
Когда сэр Питер, пригнувшись, вознамерился войти в рубку, огромный черный пес бросился на него, лая, точно Цербер — на пропащие души. Однако потом, продолжая лаять, забился под складной стол. Делая вид, будто вовсе не обращает на него внимания, Питер Скотт разжег примус и поставил чайник, благо тот висел на кардане[107] и не боялся качки, и заодно погрел ладони, пока закипала вода.
— Как там терьер, Рональд? — прокричал он наружу.
— Явно лучше! Дыхание еще не полностью восстановилось, но, думаю, он свое возьмет, когда как следует отогреется… Питер, а ты заметил, сколько народу на дюнах? Человека четыре или пять, причем двое — военные… И они нам машут! С чего бы вдруг, а?
Сэр Питер выставил из рубки сперва бинокль, потом голову.
— Один из штатских похож на Джима Роуза, смотрителя Дригга, — сказал он погодя. — Тут ведь в дюнах природный заповедник, ну, да ты знаешь… И у Джима не в обычае просто так махать руками всем лодкам, которые мимо идут. Сверни к берегу, а, Рональд? Нам все равно ждать прилива, так хоть выясним пока, что у них за переполох… Дно здесь песчаное, можем потихоньку выскользнуть на отмель, а потом прилив нас сам снимет. Осадка небольшая, как раз в пределах слышимости и окажемся…
Питер Скотт забрал у Рональда терьера, завернул его в хорошо отжатое горячее полотенце и перенес в рубку. Большой пес тотчас перестал лаять и сперва обнюхал товарища, а потом принялся вылизывать ему уши.
— Еще возьмешь говядины, Рональд?
— Нет, спасибо, мне хватит.
Питер Скотт вытащил нож, откроил ломтик мяса и сделал себе сандвич. Взяв его в руку, он сжал другую в кулак и как бы нечаянно опустил ее вниз, к самому носу терьера. В первый момент черный пес исполнился подозрений, но потом его нос зашевелился, он нерешительно обнюхал руку сэра Питера и наконец осторожно лизнул ее. Тот вскинул глаза и встретил ответную усмешку Рональда Локли, сидевшего на руле.
— Как по-твоему, — спросил он, — имя у этого громилы есть?
При звуке его голоса большой пес снова разразился лаем, но скоро умолк, потому что ни один из мужчин ничуть не встревожился и не начал делать резких движений.
— Не удивлюсь, если его зовут Рауф-Рауф или как-нибудь в этом духе, — ответил Рональд. — Последние минут двадцать он только это и твердит!
— Что ж, привет, Рауф, — сказал сэр Питер и почесал ему за ухом. — На-ка тебе косточку…
* * *
Снаружи занималось стылое, серенькое ноябрьское утро. Мистер Пауэлл сидел за кухонным столом, помешивая ложечкой чай и глядя, как за окошком снуют по лужайке скворцы.
Вошла жена и поставила возле раковины поднос с остатками завтрака.
— Почему бы свет не включить, Стив? — спросила она. — Не надо мрак разводить… Приободрись, милый. — И она ласково обняла мужа за плечи. — Не стоит унывать. Не так уж все и плохо.
— Мне все кажется, что я подвел вас обеих, — пробормотал мистер Пауэлл, чувствуя себя очень несчастным.
— Еще чего выдумал! Вот что, послушай-ка…
— Я просто понять не могу, почему они так со мной поступили, — сказал мистер Пауэлл. — Единственное, что в голову приходит, — вероятно, я по каким-то параметрам им не подошел. Чему-то не сумел соответствовать. А ведь я из кожи вон лез, особенно поначалу. Вписаться хотел… Да вот, похоже, не вышло…
— Послушай меня, родной, не надо расстраиваться и себя казнить. Если честно, эти люди даже не стоят того, чтобы ты из-за них переживал! Обошлись с тобой хуже, чем с собакой какой-нибудь! Отчего бы просто не забыть об этом? Все может даже к лучшему обернуться. Тем более что и переезжать прямо сейчас не нужно…
— Там на подносе не осталось чего-нибудь для обезьянки? — спросил мистер Пауэлл, косясь через плечо в сторону раковины. — Ей, кажется, сегодня уже получше.
— Обезьянка? Знаешь, милый, это единственное, что меня немного волнует, — сказала миссис Пауэлл. — Им ведь здорово не понравится, если выплывет, что это ты забрал ее из центра. Может, утром в понедельник отправишься на работу пораньше и вернешь ее на место? Никто и не догадается, кроме разве что старого Тайсона, но и тогда ты мог бы…
— Не буду я никуда ее возвращать, — ответил мистер Пауэлл. — Ни под каким видом. И пусть думают все, что им заблагорассудится.
— Но это всего лишь одно-единственное животное, милый, одно из тысяч! С другой стороны, они тебя для перевода собирались рекомендовать…
— Мне трудно объяснить, — сказал мистер Пауэлл. — Собственно, я это даже не ради самой обезьянки сделал, а больше ради себя… Короче, обратно я ее не понесу. Пусть у нас живет.
— Но она ведь нам не принадлежит. Это их собственность…
— Я знаю. Собственность! — Мистер Пауэлл помолчал, постукивая пальцами по пластиковой столешнице. — Не больше, чем я сам! Сандра, милая, знаешь, я тут размышлял кое о чем… Мы ведь не хотим отсюда съезжать, так? Еще один переезд может дорого обойтись Стефани, и потом, чего доброго, нам снова придется жить в каком-нибудь большом городе, а ей так нравится здесь… Здешняя жизнь явно пошла ей на пользу. Только доктор сказал…
— Погоди, Стив, я…
— Дай договорить, милая. — В кругу родных и близких мистер Пауэлл был порой способен проявить некоторую властность и даже достоинство. — Я хочу, чтобы ты кое-что знала. Дело в том, что я серьезно подумываю о том, чтобы вообще сменить профессию. Подобрать себе что-нибудь прямо здесь, в этих местах, чтобы не нужно было уезжать.
— Ты имеешь в виду что-нибудь, не связанное с лабораторными исследованиями?
— Вот именно. Конечно, в деньгах мы потеряем, это понятно, но, тем не менее, я хотел бы попробовать. Заняться преподаванием, может, даже фермой обзавестись… Наверное, надо будет сходить в «Мэнор», переговорить с Джеральдом Греем — он тут все и всех насквозь знает. Может, подскажет чего.
— Это очень серьезный шаг, Стив…
— Я знаю, милая. Серьезный, рискованный и опасный… — Он попытался подражать местному говору, Сандра улыбнулась, а мистер Пауэлл продолжал: — Просто дай мне некоторое время на размышление, хорошо? Честно, никаких резких движений делать я не намерен, — сказал он, словно речь шла о том, чтобы свалиться в тот самый водяной бак. — Я просто… ну… не знаю, как сказать… я просто как-то стал чувствовать, что всякая жизнь заслуживает уважения, что всякое существо имеет право самостоятельно распоряжаться собственной жизнью… Не знаю, как еще выразить… — Мистер Пауэлл нахмурился и мокрым пальцем стал собирать со стола крошки. — Ладно, что прежде смерти помирать! — Он поднялся со стула и нежно поцеловал жену. — Как у Стефани сегодня дела?
