Вертолет оставался на прежнем месте. Он висел над Рэйвенглассом. Оттуда собак было отлично видно в бинокль, и пилот не видел смысла гонять их с места на место, пока подтягиваются солдаты. Машины между тем уже прибыли и разгружались на площадке у гостиницы «Герб Пеннингтонов».

Майор Одри успел рассмотреть собак и даже задумался, не стоит ли подобраться к ним самолично с винтовкой в руках. Однако Чумные Псы уже показали недюжинную способность ускользать и скрываться самым неожиданным образом, и, хорошенько все взвесив, майор решил выслать в ту сторону рассредоточенный цепью взвод. Иначе собаки, чего доброго, опять прошмыгнут мимо и устремятся на север, в сторону Дригга.

Солдаты седьмого взвода, которым предстояло опять мочить ноги, ругаясь, прохрустели галькой, выбрались на песок и двинулись к дюнам. Одри и взводный командир изготовились для стрельбы.

Час был слишком ранний, посетителей к больным еще не пускали. Дигби Драйвера, ворвавшегося в вестибюль, адресовали к табличке, где были указаны приемные часы. Однако бывалого репортера трудно было провести на подобной мякине. Он напористо повел речь о важнейшем и безотлагательном деле, предъявил свое журналистское удостоверение и предложил, если нужно, позвонить лично самому сэру Айвору Стоуну. Дежурная медсестра, уроженка Вест-Индии, читательница «Оратора», узнала известного репортера, и его нагловатый натиск совершенно очаровал ее. Кроме того, в больнице давно привыкли по субботам делать некоторые послабления в режиме посещений, да и медсестрам было жаль такого милого, терпеливого, обходительного мистера Вуда — действительно, человек так жестоко пострадал, а к нему приходило так мало народу! Как вскоре выяснил Дигби Драйвер, мистер Вуд в данный момент лежал в послеоперационной палате, очень небольшой, всего на две койки, причем вторая пустовала — ее прежний обитатель выписался накануне. Одним словом, журналист погасил сигарету и зашагал, вдыхая характерные больничные запахи, длинными коридорами, потом поднялся на лифте и вышел из него как раз напротив нужной двери.

Мистер Вуд, уже переставший ждать ответа на свое письмо, очень обрадовался Дигби Драйверу, так неожиданно возникшему прямо у его постели. Выглядел он, правда, скверно. Он объяснил, что его еще донимает серьезная боль в левой ноге, сломанной сразу в двух местах.

— Врачи говорят, я никогда больше не буду таким ходоком, как раньше, — рассказал он журналисту. — То есть нет, как-то передвигаться я, конечно, смогу. И даже машину водить буду. И на работу вернусь, без этого, вы же понимаете, мне никак… Мистер Драйвер, спасибо вам за доброту и за это посещение, но я все же думаю, что вы проделали такой путь не для того только, чтобы справиться о моем состоянии? Вы можете мне что-нибудь рассказать о собаке на фотографии? Это в самом деле мой песик?

— Это не я вам, а вы мне сказать должны, — ответил Дигби Драйвер. — Вот оригиналы снимков.

И он выложил их на простыню, так, чтобы мистер Вуд смог хорошо их рассмотреть.

— Ну конечно же, это мой Надоеда! — тотчас воскликнул больной. — Никакого сомнения! — И он поднял на репортера полные слез глаза. — Боже правый, что они там с ним сделали? Как он вообще умудрился им в руки попасть?.. Смотреть больно… Мистер Драйвер, пожалуйста, скажите сразу — где Надоеда? Его убили или как?

— Понимаете, — ответил журналист, — мне очень жаль, но велика вероятность, что его действительно уже застрелили. Вчера поздно ночью собак заметили в Эскдейле, и в настоящий момент военные прочесывают долину. У них приказ — немедленно открывать огонь на поражение. Меня они, естественно, и не подумают слушать, но, если врачи согласятся вас отсюда выпустить, я бы сам отвез вас в Эскдейл и помог чем только смогу!

— На самом деле, — сказал мистер Вуд, — если я решу уйти из больницы, по закону они не имеют права препятствовать. Мистер Драйвер, вы очень добры, но не слишком ли вас все это обременит? Я ведь без посторонней помощи даже ходить не могу. Боль ни при чем, я ее вытерплю, но я очень быстро устаю.

— Посторонняя помощь — это я, мистер Вуд.

— И вы правда думаете, что есть еще шанс спасти Надоеду?

— Я думаю, что грех не воспользоваться самомалейшей возможностью что-то исправить, хотя, черт возьми, очень плохо представляю себе, как это может выглядеть на деле. Еще я очень боюсь, что мы уже опоздали. Повторюсь: я готов помочь вам выйти отсюда и со всей мыслимой скоростью отвезу вас к месту событий. Чего скрывать, мистер Вуд, я же репортер, а тут такая история! Но в данном случае я и правда хочу помочь, я полностью на вашей стороне. От чистого сердца это говорю! Ну же, где ваша одежда? Вон в том шкафу? Держите! Вот сядем в машину, и я вам все подробности расскажу…

Похищение мистера Вуда из больницы оказалось задачей почти непосильной даже для Дигби Драйвера. Пожалуй, кроме него очень мало кто справился бы. Сущий подвиг Геракла! Дважды у него едва не доходило до рукопашной с врачами. Персонал обрывал телефоны, запрашивая мнение медицинских светил, но Дигби Драйвер шел напролом, ни на что не обращая внимания. Когда прибежал дежурный хирург, довольно приятный на вид молодой человек, репортер предложил ему на выбор: вызвать полицию, засудить «Лондонский оратор» или прыгнуть в Уэстуотер. Решительно настроенный привратник в вестибюле (между прочим, кавалер «Африканской звезды»[102] со специальной наградной планкой за службу в Восьмой армии) был послан весьма далеко и надолго: Дигби Драйвер клятвенно заверил его, что, вздумай он хоть пальцем тронуть самого журналиста или его спутника, «Лондонский оратор» размотает ему кишки и вывесит их на просушку.

Когда они с мистером Вудом наконец достигли дверей, все сопротивление внезапно прекратилось. Под недоумевающими взглядами редких в этот час посетителей Дигби Драйвер и тяжело хромавший, почти повисший на нем мистер Вуд выбрались наружу под дружный хор самых внушительных предупреждений. После чего внутри больницы было торжественно умыто множество рук, как белых, так и черных, а зеленый «Триумф Толедо» понесся в Эскдейл по шоссе, что ведет через Бротон и Ульфу.

Ветер, отошедший к востоку, доставил недреманному обонянию крепко спавшего Рауфа запахи ружейного масла, кожи и мокрого обмундирования. Еще мгновение, и шевельнувшиеся уши пса вобрали человеческие голоса. Он в ужасе открыл глаза и увидел, как цепочка силуэтов цвета хаки пересекает пески.

— Надоеда! Там люди в красных шапках! Они сюда идут!..

— Отстань, Рауф, дай подремать…

— Ну да, и проснуться у белых халатов на стеклянном столе! Вставай, говорю, бежать надо!

— Я знаю, что они за нами гонятся, — пробормотал фокстерьер. — Они собираются убить нас, да. Не помню только, за что…

— А ты вспомни, что нам говорила та овчарка! Она говорила, ее человек думал, будто у нас чума или что-то в этом роде. Вот бы она у меня и вправду была! С каким удовольствием я их перекусал бы, сколько успею!

Он все-таки растолкал Надоеду, и они побежали через плавные горбы дюн. Вниз, вверх, через песчаный тростник и утесник, через высохшие плети вьюнка и шуршащие мертвые камыши. Вперед по извилистым распадкам, часто поворачивавшим обратно… В поле зрения то и дело появлялись солдаты — неумолимо приближавшиеся. Собаки прыгали по рыхлому, податливому песку, переваливали через гребни и скатывались вниз, чтобы наконец снова оказаться у моря.

Сырой песок, длинные полосы водорослей, блестящие камни, лужи, разводья… И там, дальше, впереди — с шумом разбивавшиеся волны.

— Надоеда! Я не полезу в водяной бак! Ни за что не полезу!

Рауф пробежал несколько шагов по катившейся пене и выскочил обратно. Жалкое это было зрелище — громадный, могучий, косматый пес, трясшийся и скуливший, точно побитый щенок.

— Надоеда, что там, за этой водой? Что там, скажи?..

— Там остров, — проговорил фокстерьер. — А ты разве не знал? Там лежит чудесный остров, владения звездного пса. На нем живет много собак. У них теплые просторные дома, и повсюду — уйма косточек и вкусного мяса. А еще они соревнуются между собой в погоне за кошками. И люди туда не допускаются, Рауф. Только те, кого собаки любят и хотели бы видеть рядом с собой.