Большой пес поднялся и начал оглядываться.
— Нет, Рауф, они еще не пришли. Лучше вспомни человека-пахнущего-табаком: там было маленькое окошко, он временами открывал его и наблюдал за нами. Так вот, говорю тебе, они тоже за нами наблюдают. А когда рассветет, они нас убьют.
— Что до меня, я им так просто не дамся. Слушай, а что ты говорил насчет своего хозяина? Что он якобы тоже там…
— Да, он там, он просто не… Рауф, я просто не помню, что я имел в виду, когда говорил о нем. Мне просто приснилось. Не надо меня совсем запутывать.
— Вот поэтому я и говорю, что этот мир — скверное место для нас, животных. Ничего-то мы на самом деле не знаем, не понимаем! А люди, пожалуй, могли бы кое-что для нас сделать, только они не хотят.
— Люди повсюду, они окружили нас. Мне мышка сказала.
Рауф хотел что-то ответить, но тут Надоеда вскинул голову и завыл, издав долгий вопль страха, отчаяния и одиночества. Две напуганные куропатки взвились отвесно вверх и пропали во тьме. Их хриплые голоса отдалились и смолкли, и тишина сомкнулась опять. Тишина, сотканная из ветра в вереске и шуршания осоки, которой наполовину заросло маленькое, уединенное озерцо Ил-Тарн, что приютилось на окраине пустоши Бернмур, пятью сотнями футов выше паба «Тюк Шерсти».
— Надоеда, но все-таки где эти люди, о которых ты твердишь? Они могли услышать тебя…
— А мне все равно. Я оплакиваю свою смерть, Рауф. А еще, старина, я плачу по тебе и по лису. Я так и не сумел вспомнить, что же он наказывал тебе передать. Как жалко!
— Обычно он говорил — надо жить и драться, пока не сгинешь во Тьме. Что ж, теперь все тревоги для него в прошлом!
— Я вспомнил кое-что, о чем он говорил перед смертью. Он сказал: «Я не Тьмы боюсь, а их оскаленных пастей». Вот и я сейчас примерно то же чувствую. Надеюсь, хотя бы очень больно не будет… — Надоеда помолчал, принюхался к ветру и вдруг сказал: — Мы больше не дикие животные, Рауф. Хватит уже с нас быть дикими, и вообще… Так что пошли-ка лучше вниз.
— Здесь лучше, — сказал большой пес. — Здесь никого нет.
— Мухи нас в любом месте увидят, как только станет светло. Так что давай спускаться отсюда.
— Я не полезу обратно в бак! Я не дамся! Не полезу в бак! Р-ауф! Р-ауф!..
Ветер над пустошью заметно свежел, гоня к востоку облачные стада. Надоеда медленно пошел в противоположном направлении, держась маленького ручейка, вытекавшего из Ил-Тарна. Рауф неохотно двинулся следом. Скоро они добрались до ручья Брокшоу-Бек, а оттуда — к более крупной речке Уиллан-Бек, которая скатывается с пустоши и впадает в Эск чуть ниже Бута. Здесь в окружающей тьме замаячили каменные овчарни и ограды по краям полей, а в деревне примерно полумилей ниже стал виден одинокий огонек. Надоеда упрямо трусил вдоль речки Уиллан-Бек, спускаясь в долину.
— Надоеда, куда мы идем?
— Там где-то есть сточный желоб, а за ним — дырка в полу. Мышка говорит, мы должны отыскать ее. Иначе мы точно пропали!
И они продолжали рысить вперед, следуя за течением шумного, высоко поднявшегося ручья. С темных полей доносился то булькающий крик потревоженного кроншнепа, то чириканье бекаса, проснувшегося в болотце.
— Так ты говоришь, мы больше не дикие звери?
— На самом деле мне кажется, что у нас с самого начала не очень-то здорово получалось быть дикими. Только пока лис держался с нами, бедняга…
— Я знаю. Будь я диким, я сейчас бросил бы тебя, Надоеда. Куда все-таки ты нас ведешь?
— Нам нужно найти ту дырку и спрятаться в нее, пока не стало светло.
— Какую дырку, Надоеда?
— Если бы я знал, Рауф… Ой, смотри, камни танцуют! Помнишь тот день, когда с неба падали белые хлопья?
Они пробежали сквозь Бут, стуча когтями по каменной кладке, но видели их только коты, затаившиеся на каменных стенах. Один раз дорогу им перебежала крыса, но Рауф, напуганный и притихший, позволил ей невозбранно юркнуть в щель между камнями кладки. На востоке уже появлялись первые проблески рассвета, очерчивая зубчатый гребень Хартер-Фелла. Выбравшись на дорогу, что вела в нижнюю часть долины, Надоеда припустил быстрее. Рауф побежал следом, чувствуя, как пульсирует рана на шее, — тем паче что страх быстрее гнал кровь по его жилам.
— Надоеда, ты что, не соображаешь? Это же дорога! Люди, машины, грузовики…
— Мы уже близко, — пробормотал фокстерьер. — Сточный желоб… Он совсем рядом!
Пес чертил носом по земле, словно мчался по отчетливо пахнувшему следу.
И в этот момент Рауф с ужасом услышал гул автомобиля, приближавшегося к ним сзади. Когда шум приблизился, черный пес метнулся к каменной стене по другую сторону дороги.
— Быстро, Надоеда, прячься! Прыгай за стену!
Терьер сиганул следом за другом, задев короткими лапками верхушку стены и перевалившись на другую сторону. Машина промчалась мимо. Рауф, приземлившийся на кучу увядшего подорожника и переросшего щавеля, огляделся по сторонам.
Чуть поодаль он заметил участок странно черной и вроде бы крупитчатой земли, через которую куда-то вдаль тянулись непонятные металлические полосы. На этих полосах стояло что-то вроде небольших разноцветных тележек. Во всяком случае, это были колесные деревянные повозки, одни — снабженные крышами, другие — открытые ветру и дождю. За ними Рауф увидел невысокую бетонную платформу и что-то вроде сараев. Людей видно не было. Ни шума, ни брошенных бумажек, ни запаха табака. Только негромкое шипение и запах угольного дымка откуда-то издали.
Рауф оглянулся на фокстерьера и с ужасом увидел, что Надоеда — приметный, точно птичка-зуек, — сворачивается калачиком, намереваясь поспать под стеной. Рауф одним прыжком оказался с ним рядом.
— Надоеда, что это тебе вздумалось здесь улечься? А ну вставай! Нам нельзя тут оставаться!
— Я устал, Рауф, — ответил терьер. — Я очень устал. И мышка говорит — спи, спи…
— Да чтоб ей ни дна ни покрышки! Ты знаешь хоть, куда нас занесло? Мы в чистом поле, у всех на виду…
— Говорю тебе, Рауф, я устал. До сих пор жалею, что вы с лисом в тот день вытащили меня из моей головы. Я бы, может, понял, как…
Рауф цапнул его за лапу, понуждая подняться. Надоеда встал — медленно, неверными движениями и так, словно его подняла не боль, а скорее голод или какой-то далекий звук. Едва удерживаясь от того, чтобы не повернуться и не дать деру, Рауф грубовато подталкивал приятеля. Когда они приблизились к веренице деревянных тележек, стало видно, что те напоминают то ли комнатки, то ли вольеры, а внутри виднеются скамейки. Надоеда по своей воле поднялся на платформу, но там снова лег и не хотел двигаться с места.
И в этот момент Рауф услышал тот звук, который никогда и ни с чем в своей жизни не спутал бы. За сараями протопали по гравию мужские ноги в тяжелых ботинках. А потом долетел и сигаретный дымок.
— Надоеда, сюда человек идет! Прячься скорее! Лезь внутрь — да, правильно, вон туда — и под скамейку!
Надоеда с мучительной неторопливостью повиновался. Рауф едва успел заскочить в тележку и распластаться под сиденьями на деревянном полу, когда из-за угла сарая вышел человек в непромокаемом плаще и, скрежеща по бетону коваными ботинками, прошел всего лишь в трех футах от псов в дальний конец платформы.
* * *
— Драйвер, «Оратор»… Слушаю вас!
Было еще совсем темно, и у Дигби Драйвера болела голова. К тому же накануне вечером он не почистил зубы, поэтому во рту был гадостный привкус, а мочевой пузырь грозил лопнуть.
— Кевин, это Тед Спрингер из «Метеора». Что, обрадовался? Ага, слышу, слышу… А ведь я тебе, парень, оказываю услугу. Вчера поздно вечером собак видели в Эскдейле!
— В Эскдейле? Тед, это вообще где?
— Это к северо-западу от Даннердейла. Десантура уже выдвинулась, и с рассветом они намерены все там прочесать. Я и решил, что тебе может быть интересно. Правда, я верный друг? Мы с тобой на что угодно готовы ради Англии, ха-ха-ха! Только не забудь меня, когда в следующий раз на что-нибудь стоящее наткнешься, договорились?
