Вот толпа загомонила, и я вижу, как на невысокое возвышение в торце зала вышел юный хан Улагчи, регентша Боракчин-хатун, беклярбек двора Дарчи-Судан и Берке. Гул постепенно затих, и наступившую тишину прорезал гортанный голос беклярбека Дарчи.

— Сегодня Великий ван Золотой Орды и повелитель улуса Джучи — Улагчи — объявляет своим верным подданым о большом походе против западных народов и приказывает собрать тумены. Верховным полководцем и главой похода он назначает великого воителя Бурундая, а командовать туменами велит…

Тут Дарчи-Судан выдохнул и начал перечислять:

— Своему дяде Тукану поднять Кипчак-джарудский тумен, другому дяде Абукану взять под свою руку Джарчиут Адангханский тумен, нойону Балакану, Тутару, Кули и Джаред-Асыну принять командование следующими туменами…

Пока зычный голос беклярбека перечисляет громкие имена и названия, я внимательно слежу за лицом Берке. Новость о походе, конечно же, не стала для него открытием, на этом этапе сохранить тайну было уже невозможно, да никто и не старался. Само по себе это известие опасности для Берке не представляет, и я вижу это сейчас по его лицу. По его не скрываемой глумливой усмешке видно, что думает он сейчас — идите воюйте, глупцы, а я пока займусь настоящим делом.

Так это или нет, я никогда не узнаю, но одно не вызывает у меня сомнений, этому человеку выгодно, чтобы в Золотом Сарае осталось как можно меньше людей, способных встать на сторону ненавистной ему регентши.

Дарчи-Судан уже выкрикнул шестерых командующих, осталось назвать только имя того, кто поведет ханских тургаудов. Все присутствующие в этом зале знают, что пока решено ограничиться шестью полноценными туменами и корпусом элитной тяжелой кавалерии в размере четырех-пяти тысяч всадников, поэтому с интересом ждут, кого же назначат командовать гвардией.

Словно специально подогревая интерес, беклярбек закашлялся, и в наступившей тишине слышно только сопение толпы и старческий кашель Дарчи-Судана. Наконец, он справился с собой и, набрав побольше воздуха, выкрикнул в зал.

— Командовать своими лучшими воинами ван Улагчи приказывает самому опытному и мудрейшему воину во всей Великой степи — своему двоюродному деду Берке!

Громкий вопль одобрения прокатился по залу, и только один человек не оценил всеобщей радости. Мне хорошо видно, как, побагровев, изменился в лице сам Берке, и то с каким трудом он сдержался и в открытую не покрыл своего внучка самыми грязными ругательствами. Такого удара в спину он никак не ожидал! Ему, явно, казалось, что все под его контролем и слабовольный Улагчи никогда не решится пойти вопреки воли своего грозного двоюродного деда.

«Ошибочка вышла! — Мысленно наслаждаюсь немой сценой, — если мальчику подсказать как избавиться от злого и нелюбимого дедушки, то он непременно последует совету! Особенно, если убедить его, что старый хрыч ничего плохого ему за это не сделает!»

Позволяю себе немного позлорадствовать, потому как уже ясно, на открытый конфликт с законным властителем в присутствии полутора сотен глав всех монгольских родов Берке не пойдет и вынужден будет согласиться. А согласившись сейчас при таком количестве свидетелей, отказаться уже будет невозможно, и вместо своих коварных интриг по захвату власти поедет он как миленький на запад — завоевывать новую славу своей монгольской империи.

Зал все еще грохочет боевым задором, но я уже не обращаю внимания. У меня сейчас эйфорическое ощущение человека, завершившего громадную работу. То, что я задумал, наконец-то свершилось, и мое невидимое усилие только что столкнуло с горы неудержимую лавину монгольского нашествия.

Конец мая 1257 года

Взлетев на полном скаку на вершину холма, резко осаживаю коня и всматриваюсь в открывающуюся перспективу. Отсюда с высоты уже виден далекий берег Днепра и раскинувшийся во весь горизонт огромный военный лагерь. На фоне бескрайней зеленой степи он словно вселенская черная опухоль, расползшаяся по земле мириадами войлочных юрт и бесчисленными табунами лошадей и верблюдов.

«И это всего лишь семьдесят тысяч воинов! — Не могу удержать мысленного восклицания. — А как же выглядит орда в двести тысяч⁈»

Невольно перевожу взгляд на другую сторону холма, туда, где внизу по петляющему Черниговскому тракту движется мое войско. В сравнении с гигантским монгольским лагерем, тонкая растянувшаяся нитка моей армии выглядит совсем уж какой-то игрушечной.

«А ведь там шагает почти восемь с половиной тысяч!» — Чуть обескураженный сравнением, прохожусь взглядом по всей своей походной линии.

Впереди под красным штандартом с золотым двуглавым орлом идут на рысях конные стрелки Ивана Занозы, за ними пехотный полк Хансена, его боевые фургоны и часть обоза. Следом неторопливо катятся почти три десятка «тачанок» с баллистами и пять ракетных лафетов. Чуть дальше уже настоящая артиллерия — две упряжки с десятимиллиметровыми чугунными пушками. Поднятая ими пыль накрывает идущую позади колонну полка Петра Рябо’ва и отдельную роту громобоев. Замыкающими, уже пропадая за горизонтом, тащатся обозы и часть боевых фургонов под охраной арьергардной кавалерийской сотни.

«Пусть не так много, как у монголов, но наша сила не в количестве! — Мысленно повторяю для себя уже устоявшуюся аксиому. — И даже не в огнестреле! Наша сила в первую очередь в организации, дисциплине и передовой тактике!»

Словно поставив точку, вновь перевожу взгляд на бескрайний лагерь монгольской орды. Краем глаза замечаю, что стоящий рядом Калида тоже не отрываясь смотрит в ту сторону, и по его мрачному виду можно с уверенностью сказать, что увиденное его не радует.

Я знаю, что мой проект совместного с монголами похода на запад не вызывает у него одобрения, но он старается открыто не высказываться и не критиковать мои решения. Давно следовало бы поговорить с ним по душам и расставить все точки над и, но как обычно, ни на что не хватает времени.

Конь под Калидой воспользовался остановкой и потянулся было к траве, но тут же получил гневный окрик.

— Ну, не балуй!

Вижу, что моему другу просто необходимо высказаться, и, повернувшись, бросаю на него внимательный взгляд.

— Ты чего такой нервный сегодня⁈

Мой вопрос завел его с пол-оборота.

— Да не нервный я! Просто вот, хоть убей, не пойму, зачем нам эта дружба с ордынцами⁈ Зачем мы вообще лезем в чужую войну⁈ — Дав себе волю, он уже не смог остановиться. — Да ведь не просто лезем, а еще и локтями пихаемся, чтобы в первых рядах быть! Неужто нам своих войн мало, что мы еще и за монголов души свои губить будем⁈

Убираю с лица улыбку и хмурю брови, но Калида уже разошелся.

— Ты вот объясни мне, наконец, зачем мы Орду подтолкнули к набегу на западные страны, что те нам плохого сделали⁈ И ладно бы одни ордынцы! Пусть воюют, глядишь к нам меньше лезть будут, но ты ведь и наших князей с толку сбил. Теперь вон, вместо того чтобы свою землю защищать, Великие князья на чужую зарятся! — Он осуждающе покачал головой. — Не надо нам этого! Они ведь к нам не лезут, и нам к ним лезть не следует! Пусть себе живут, как хотят!

Смотрю на прорвавшиеся эмоции друга и осознаю, что совсем я от земли оторвался в своих стратегических замыслах.

«Если уж тебя твой близкий друг не понимает, то что говорить о всех остальных, об армии! — Мысленно обругав себя, не могу все же удержаться от иронии. — Определенно, надо вводить политработников, чтобы растолковывали людям „политику партии“. Чтобы народ понимал, куда ты его ведешь, и верил тебе осознанно, а не по привычке. А то ведь от непонимания до смуты один шаг!»

Жестко встретив возмущенный взгляд Калиды, заставляю его утихнуть и пытаюсь сходу подобрать правильные слова.

— Ты прав, напрямую к нам сейчас с запада не лезут! Только ты себя спрашивал, почему⁈ — Читаю в его глазах правильный ответ и одобрительно киваю. — Все верно, потому что мы уже обломали им рога и не раз! Показали всем, что голой силой нас не взять, только ведь ни литва, ни тевтоны не угомонились, они попросту копят силы, готовятся… А мы что будем ждать, пока враг оклемается, или ударим на упреждение⁈