Еще минута, и вся линия катамаранов готова к стрельбе. Надрывая горло, ору что есть мочи.

— Зааалпом, пли!

Выпустив тучу стрел, первая шеренга опустилась на колено, и вторая вскинула заряженные арбалеты.

— Огонь! — Ору я охрипшим голосом и вслед за мной несется по каравану.

— Огонь! Огонь! Огонь…!

До противника от пятнадцати до семидесяти шагов. На таком расстоянии моих стрелков учили не мазать, и двойной залп трехсот пятидесяти двух арбалетчиков производит на противника ошеломляющий эффект. К таким потерям горе-грабители явно не готовы и начинают откатываться назад. В этот момент, наконец, стрелки Эрика и Соболя перезарядили громобои и вдогонку ошарашенному противнику прогремел еще один залп. Этого хватило!

Теперь уже видно, что инстинкт самосохранения взял вверх над алчностью, и степняки в панике бросились к спасительным кустам ивняка. Еще один залп первой шеренги арбалетчиков, и еще несколько десятков ордынцев повалились на желтый речной песок.

«Дело сделано, и тут главное не увлекаться!» — Говорю я самому себе и приказываю отставить стрельбу.

Семь катамаранов Хансена и Соболя сильно пострадали и остались практически без весел. Их надо брать на буксир и поскорее убираться отсюда. Еще неизвестно, что там творится за стеной ивовых кустов. Где гарантии, что к степнякам не подойдет подмога и они не решаться повторить атаку⁈

Конец июля 1253 года

Корабли выходят из-за поворота, и перед нами открывается вид на Ордынскую столицу. Окидываю взглядом бесчисленные ряды разнообразных юрт да редкие крыши одиноких кирпичных и деревянных строений. Из всего этого размазанного по степи кочевого «благолепия» выделяется лишь массивный ханский дворец, но и он не балует красками, а расплывается в мареве матово-желтыми, однотонными стенами из глиняного кирпича.

«Да уж, — иронично хмыкаю про себя, — изяществом сей городок не блещет!»

Обвожу взглядом свой караван. Все двадцать три катамарана ходко скользят по реке, вытянувшись в длинную линию. С того памятного сражения больше нападений не было. Видать слухи в степи разносятся так же быстро, как и во всех других уголках мира, и никто из любителей легкой наживы больше не решился с нами связываться. Пострадавшие корабли отремонтировали, благо корабельных плотников и высушенные заготовки для весел я благоразумно захватил с собой, но даже такая предусмотрительность не избавила нас от длительной задержки и ремонт затянулся почти на неделю.

За время той стоянки я по десятому разу прослушал рассказ боярина Малого, о том как все устроено в Золотом Сарае. В результате, посовещавшись, мы решили, что лучше всего в сам город не лезть, а разбить лагерь чуть выше по течению Волги, у северной окраины. Сейчас, когда сам Батый, его старший сын, да и большинство высокородных монголов разъехались по летним кочевьям, все равно ничего решить невозможно. Придется ждать, когда они вернутся в Сарай, а на длительный срок лучше устроиться за пределами города. Так безопасней, дешевле, да и с точки зрения обеспечения санитарного контроля куда проще. О последнем я уже подумал про себя и с боярином эту тему не поднимал. Объяснять нынешнему человеку то, что в жуткой антисанитарии степной столицы жируют мириады опасных вирусов в мои планы не входило.

Поэтому сейчас, высмотрев длинную полоску желтой песчаной косы, показываю шкиперу.

— Правь туда!

На вскидку, там достаточно места для всего каравана, да и до ханского дворца не так уж далеко.

Катамаран тыкается двумя плоскодонными носами в песок, гребцы убирают весла и прыгают в воду. Полегчавшее судно дружными усилиями вытаскивают до половины на берег. Рядом встает еще одно, за ним следующее, и их команды на автомате повторяют ту же процедуру.

Куранбаса уже размечает лагерь, указывая где ставить шатры и палатки. Стрелки привычно разгружают поклажу, но в этот раз в отработанных движениях чувствуется всеобщая нервозность. Работая, стрелки нет-нет да бросают тревожный взгляды на стоящие вдалеке юрты, откуда с жадным любопытством смотрят на нас узкоглазые дети и старухи.

Куда мы приплыли⁈ Что нас здесь ждет⁈ Эти безмолвные вопросы ощущаются в каждом движении, в каждом жесте моих людей, но я знаю, это скоро пройдет. Народ в этом времени быстро привыкает к смене обстановки. День-другой, и если не случится ничего страшного, то это пугающее сейчас окружение будет казаться уже чем-то обыденным и знакомым.

Отрываясь от своих мыслей, вижу, как выставленная охрана останавливает группу всадников. Те явно недовольны и гортанно кричат на монгольском с тайчиутским выговором.

— Да как ты смеешь, помет худой собаки! — Орет кругломордый ордынец с редкими торчащими усиками. — Я Байрак Сун, главный даругачи' столицы! Как ты посмел встать у меня на пути⁈

Он захлебывается криком, и я иронично замечаю, что знакомство с местной налоговой администрацией не задалось с самого начала.

Прибавляю шагу и подхожу к стрелкам перегородившим дорогу всадникам. Теперь мне уже хорошо видно, что с кругломордым нет охраны. С ним еще трое, но по виду они больше похожи на писцов, чем на воинов.

«А вот это добрый знак! — Отмечаю я с удовлетворением. — Сразу видно, что нас здесь ждали, и ждали не как тех, кого стоит опасаться, а как ту дойную корову, с которой можно нацедить изрядную долю халявного молочка».

Поднимаю голову и, встретив взгляд старшего, говорю с точно таким же тайчиутским акцентом.

— Добрый день, уважаемый! Зачем кричишь, зачем волю дурной злости даешь⁈ Ты для меня дорогой гость! Слезай с коня, проходи, прими от меня пиалу бодрящего кумыса!

Кумыса у меня, конечно, никакого нет, но монгол так ошарашен услышанным, что вряд ли до его сознания полностью дошел смысл сказанного. Щелки его глаз от удивления расширились до почти нормального размера, нижняя челюсть заметно отвисла, и все что он смог сказать, это:

— Ты кто⁈

В ответ на сей словесный пассаж в моей тут же голове вспыхивает проказливая мысль.

«Может сказать ему, что я баскак Великого хана⁈ А что, должности этой меня еще никто не лишал! У бедолаги тогда глаза точно из орбит вылезут! — мысленно улыбнувшись, все же гоню прочь излишнюю сейчас веселость. — Уймись! Только Турслана подставишь и все!»

Разумная осторожность мгновенно берет верх, и я отвечаю в полном соответствии с местными велеречивыми традициями.

— Перед тобой, уважаемы даругачи', консул Твери и Союза городов русских, Иван Фрязин, и прибыл я в светлую столицу несокрушимый Золотой Орды по приказу Великого хана Батыя.

То, что Батый не Великий хан, а по меркам двадцать первого века скорее губернатор провинции, я знаю, но пусть мой незваный гость рискнет меня поправить.

Править бестолкового иноземца главный сборщик податей, конечно же, не стал, зато сумел успокоиться и справиться со своим удивлением.

Даю знак стрелкам принять у гостя коня, и как только тот грузно спрыгивает на землю, веду его к своему шатру. Вещи еще не разобраны, но шатер успели поставить, и Прошка с самым радушным видом уже занял позицию у входа.

Проходим в тень шатра, там все по местному обычаю. Никаких столов и стульев. Прямо на траве разложен дорогой персидский ковер, на нем разбросаны подушки. На низеньком столике с гнутыми ножками блюдо с фруктами и бутылка со сладкой брусничной настойкой.

Трое писцов остаются у входа, а важный чиновник, не торопясь и с любопытством оглядывая убранство шатра, усаживается на почетное место в самом центре. Я сажусь напротив, и узкие глазки гостя тут же впиваются мне в лицо.

— Ты, иноземец, нарушил закон Великого хана, высадившись на землю золотой Орды без моего разрешения. Ты, — его палец с черной полоской грязи под обкусанным ногтем тыкнул в мою сторону, — заслуживаешь суровой кары, но я, Байрак Сун, добрый человек и прощаю тебя на первый раз.

Он еще долго рассказывает мне, как я облажался и насколько я обязан щедроте его души и мягкосердечности, но я уже не слушаю, и так все понятно.