То, что Бурундай не уехал кочевать в степь, а остался в Сарае дожидаться меня, уже дорого стоит, а в купе с тем, что Турслан тоже поднялся до высот ханского шатра, так и вообще настраивает меня на позитивный лад.

«Если удастся заручиться поддержкой этих двоих, — мысленно усмехаюсь про себя, — то мой план просто обречен на успех!»

Несмотря на вольности в мыслях, я предельно сосредоточен и слежу за всем что происходит в шатре. Мысленно отмечаю то, с каким вниманием присутствующие оценивают каждую внесенную вещь, как издали пересчитывают рулоны дорогого сукна, предметы в серебряных и фарфоровых сервизах, ларцы с золотыми монетами и украшениями. Последним, вызвав всеобщий завистливый вздох, внесли большое зеркало в позолоченной раме. Большое, конечно, по меркам нынешнего времени. Зеркальный прямоугольник двадцать на сорок сантиметров — это пока предел моих технологий, но здесь в Золотом Сарае он по-прежнему стоит безумных денег и является олицетворением роскоши и богатства.

Телохранители ставят зеркало рядом с общей кучей, и я почтительно склоняюсь в сторону трона, мол прими от своего подданого эти скромные дары, Великий хан.

Мальчика все эти взрослые вещи ничуть не заинтересовали, и со скучающим видом он откровенно зевнул. За него ответила его всемогущая регентша.

— Мы довольны тобой, консул Твери, и принимаем дары твои! — Ее губы изогнулись в капризной улыбке. — Есть ли у тебя какие-то просьбы к нам?

Я, естественно, заверяю малолетнего хана и его приемную бабулю, что всем доволен и никаких просьб у меня нет и быть не может.

На этом Боракчин посчитала, что официальная часть церемонии закончена, и жестом показала мне, что я свободен. Склонившись в благодарном поклоне, пячусь к выходу, думая при этом, что самая неприятная часть визита в Орду, слава богу, закончилась.

В большом шатре Турслана Хаши душно и жарко. Начало августа на нижней Волге еще то испытание, а в таком скопище людей и животных как Золотой Сарай и подавно. Одуряющая жара и несметные полчища мух днем с темнотой сменяются всепроникающей влажностью и мириадами мошки и комаров. Я даже затрудняюсь сказать, какое из этих двух зол хуже.

Мух полно и в шатре Турслана, но у монгол не принято обращать на них внимание, поэтому я тоже терплю и отгоняю только наиболее назойливых лезущих прямо в глаза. Напротив меня сидит сам грозный хозяин шатра Турслан Хаши, а чуть правее еще один гость сего войлочного уюта — легендарный воитель Бурундай.

Оба монгола молча и неспешно прикладываются к пиалам с кумысом, будто все здесь собрались только ради этого. С того момента, как мы обменялись приветствиями и расселись на дорогом иранском ковре, прошло уже минут двадцать, но с тех пор я не услышал ничего кроме прихлебываний и чмоканья губ. Начинать разговор опять-таки по монгольской традиции должен хозяин дома, поэтому я терпеливо жду. В этой гнетущей тишине вспоминаю, как сразу после приема в ханском шатре ко мне подошел Фарс аль Хорезми и, по-восточному витиевато поздоровавшись, предложил на днях поохотиться. Приглашение я, конечно же, с благодарностью принял, понимая, что сам Хорезмиец не то что не охотник, но даже оружия никогда в руках не держал.

«Он делает это не от своего имени, — с усмешкой решил я тогда, — потому как его хозяин параноидально осторожен и заранее подстраховывается на всякий случай».

Вечером того же дня я получил указание места встречи, и на следующий утро в сопровождении Прохора и Соболя я проскакал верст десять на юг, пока мы не добрались до кочевья Турслана на северном берегу реки Ахтуба.

И вот после всего этого я сижу в душном шатре и жду, когда же сиятельные монголы соизволят начать разговор.

«Ладно, — раздраженно ворчу про себя, — думаете одни вы знаете, как играть в эту игру⁈ Я вас удивлю, но мы тоже, знаете ли, умеем глубокомысленно помолчать!»

С важным видом подношу пиалу ко рту и делаю вид, что в жизни не пил ничего вкуснее. Так мы сидим еще минут пять, пока Турслан наконец не изрекает.

— Боракчин-хатун милостиво приняла тебя, Фрязин. — Он улыбнулся одними глазами. — Мы давно не видели ее в таком хорошем настроении.

Принимаю избранную подачу и задаю напрашивающийся вопрос.

— Я очень рад, что смог порадовать достойнейшую Боракчин, но мне интересно, что же печалит светлейшую регентшу?

— Страх! — Отвечает мне Турслан на полном серьезе и без всякого намека на иронию. — Боракчин боится за себя и своего еще не рожденного ребенка.

«Быстро они тут, — хмыкаю про себя, — ведь только-только вышла замуж за Тукана, а уже беременна».

Вслух же вновь выражаю удивление.

— Кого может бояться всемогущая ханша, ведь одно ее слово может поднять сотни тысяч всадников⁈

В ответ на эти слова получаю укоризненные взгляды обоих монголов, мол не переигрывай, а Турслан продолжает свою мысль.

— Страх вредит великим свершениям. Для любого большого начинания нужен хан, чей голос зажег бы в сердцах сыновей степи стремление к подвигам, а ребенок в руках боящейся собственной тени женщины мало годится для этой роли.

Скрытый за высокопарностью изложения смысл мне понятен. Бурундай предложил Боракчин-хатун объявить великий поход, но та не решилась, справедливо опасаясь, что далеко не все в Орде воспримут это известие с радостью, и Берке непременно этим воспользуется. Прошлый поход на запад был не слишком успешным, и вместо богатой добычи в кочевья привезли слишком много мертвых батыров. Новая неудача непременно пошатнет ее и без того неустойчивую власть, не говоря уж о том, что Берке может просто воспользоваться отсутствием ее сторонников в Золотом Сарае и банально отстранить ее от власти силовым путем.

Это непредвиденное обстоятельство меня озадачило. В моем плане само участие Бурундая уже гарантировало начало похода, а тут такая замятня. Кто бы мог подумать, что ум и осторожность Боракчин сыграют против меня. Быстро прикидываю, что можно сделать в этих условиях, а самое главное, что сказать сейчас этим двум «добрым мужам», что с интересом наблюдают за моей реакцией. Для них это еще одна своеобразная проверка моей изобретательности и удачливости. Выставляя мне новую задачу, они словно бы каждый раз проверяют — действительно ли этот парень так хорош, как о нем говорят, посмотрим, как он вывернется из этой ситуации.

В моей голове крутится одна мысль, но пока я не уверен в ней на сто процентов. Показывать сомнения своим собеседника было бы чертовски глупо, и я излучаю абсолютную уверенность.

— Как справедливо заметил благороднейший Турслан Хаши, мой приезд благотворно сказался на состоянии Боракчин-хатун. Возможно, она чисто из-за своеобразности женского мышления не понимает всех выгод большого похода, и ей надо просто убедительно рассказать о них.

Прерывая меня, впервые подал голос Бурундай.

— Ты хочешь сказать, — тут он криво усмехнулся, — что она просто глупая баба, хоть и разряжена в шелка и золото⁈

— Нет, ни в коем случае! — Я отрицательно покачал головой. — Скорее наоборот, она слишком умна и осторожна, а иногда это приводит к нерешительности.

Встретив жесткий взгляд старого воина, говорю глядя прямо ему в глаза.

— Устройте мне неофициальную встречу с Боракчин-хатун с глазу на глаз, и думаю, я смогу убедить ее изменить свое решение.

Ловлю на лицах моих собеседников тень сомнения и трактую ее, как опасение оставлять меня один на один с регентшей — мало ли что он там может ей наплести!

«Не доверяете, стало быть, — иронично хмыкаю про себя, — напрасно, но это ваше право!»

Оценив все это в одно мгновение, тут же добавляю.

— Встречу с глазу на глаз или хотя бы в узком кругу! — Обвожу их обоих взглядом, показывая насколько узким должен быть этот круг.

Турслан Хаши переглянулся с Бурундаем, и тот, одобрительно кивнув, вновь повернулся ко мне.

— Не понятен ты мне, Фрязин! Ты не рожден править, а власть тебе, как говорят, дает собравшаяся на площади чернь…! — Тут его лоб прорезали мрачные морщины. — Чингисхан не уважал такую власть и заповедовал относиться с подозрением к государствам, где нет одного человека, ответственного за все. Мы помним и чтим заветы Чингиза, и все же вот разговариваем с тобой…