Великий князь Андрей моему совету внял, и на Новгород дружину свою не повел, а вот Нездиничи не только слова своего не сдержали, но и вообще на зимнюю ярмарку не приехали. Такие выкрутасы я прощать не собираюсь и думаю задать братьям хорошую трепку, дабы другим неповадно было.

У причалов нет мест, и новгородские ладьи правят чуть ниже по течению. Уровень воды все еще высокий, и они могут подойти там вплотную к берегу.

Я стою на краю деревянных мостков и молча наблюдаю за их маневрами. Видимо от меня исходит такая негативная энергия, что Калида чувствует мой настрой, даже стоя у меня за спиной.

Зная в чем дело, он пытается меня хоть как-то урезонить.

— Ты уж сразу-то не руби с плеча, дай им хоть слово молвить.

Не отвечая, молча смотрю, как с головной ладьи спрыгнул Горята и, не замочив ног, побежал по берегу к причалу. Добежав до лестницы, он уже занес ногу на ступень, но вдруг остановился и, задрав голову, посмотрел на меня.

— Будь здрав, консул! — Кричит он оттуда, явно опасаясь подниматься.

— И тебе не хворать, боярин! — В моей интонации появляется не сулящая ему ничего хорошего ласковость. — Ты чего там застыл-то⁈ Давай, поднимайся, поговорим!

Горята не дурак и понимает, чем ему это грозит, тем более вину свою он знает и предпочитает ввести разговор снизу.

— Ну, виноваты, виноваты мы, признаю! — Он сорвал с головы шапку. — Прости! Думали справимся, а оно вон как вышло, одолела нас вновь Прусская улица. Пока посадник из ихних, про вступление в Союз и говорить не приходится. Мы-то как считали! Скинем ихнего Ананью и свово посадим, ан нет, не вышло. Наш Неревский конец весь за Богдана Нездинича встал, а другие не поддержали. Прусское боярство не поскупилось и поило, кормило народ новгородский неделю, так он на вече ихнего Михалка Степаныча выкрикнул…

— А вы, стало быть, поскупились! — Обрываю Горяту на полуслове. — Пожалели злата-серебра значит!

— Да не злись ты, Фрязин! — Новгородец досадливо поморщился. — Не по скупости-то…! Просто не разобрались мы вовремя и момент упустили. Не со зла, так уж вышло!

Краем глаза замечаю, что наш ор привлек внимание, и на ближайших кораблях даже прекратили погрузку и с интересом следят, чем закончится перепалка.

«Не дело это, — мысленно осуждаю себя за горячность, — незачем сор из избы выносить!»

Понижаю тон и говорю уже без потаенной злости.

— Ладно, поднимайся сюда, неча на всю Волгу орать.

Новгородец все еще подозрительно косится на меня и подниматься не спешит. Он хоть мужик и здоровый, но про удар мой наслышан и проверять на себе, правду говорят или нет, у него охоты мало.

Видя его благоразумную нерешительность, я добавляю с усмешкой.

— Не боись, Горята, бить не буду!

— А я и не боюсь! — Бросив на меня еще один оценивающий взгляд, Нездинич сделал первый шаг. — Чего мне бояться-то!

Он забрался наверх и встал напротив меня.

— Клянусь! — Приложил он руки к груди. — Нету тут нашей вины! Слово не сдержали — это да, но на следующий год обещаю, все справим как надо. Нынешней зимой нам силенок маленько не хватило, но мы это учли и на будущую сговорились со Славенским и Лю’динским концами заодно выступить против Прусской улицы.

Вот это уже интересно и по делу. Я им давно советовал объединиться с другими боярскими родами против гегемонии Прусских бояр, но Нездиничи метили протолкнуть в посадники Богдана, а его, видать, слишком уж многие побаивались, и на таких условиях с Неревским концом никто на союз не шел.

Удовлетворенно кивнув, продолжаю слушать эмоциональный рассказ Горяты.

— Мы с Лю’динским концом поддержим Славенского боярина Михала Федорыча на пост посадника, а они тоды согласятся на вхождение в твой Союз. Баш на баш, ну ты понимаешь!

Я понимаю и более того даже поверил бы в полную их искренность, ежели бы они в январе приехали, а не только сейчас. Ясно же, что Нездиничи до конца пытались гнуть свою линию, и только когда стало ясно, что тянуть дольше уже некуда, они и засуетились. Приближалось время сбора очередного Тверского каравана в Орду, а присоединиться к нему, не дав мне ответа за неисполнение обязательств, было, мягко говоря, затруднительно. Вот тогда братья и пошли на сговор с прочими боярами, только чтобы не ехать в Тверь с пустыми руками. Конечно, для Богдана Нездинича такое решение дорогого стоит. Он, можно сказать, отказался от своей мечты стать посадником, но я эту хитрожопость новгородскую тоже уже хорошо изучил. Думаю, они примерно так рассуждали, до зимы еще много времени утечет, а Тверской караван сейчас уходит. Ныне предъявим Фрязину договор со Славенским и Лю’динским концами, а как вернемся из Орды с барышом, так завсегда с ними можно будет и рассориться.

Предъявлять это новгородцу сейчас я не собираюсь — зачем⁈ Оба Нездинича будут клясться и божиться, что и в мыслях у них никогда такого не было. Нет, тут надо просто намотать на ус, что без серьезного нажима слово их стоит недорого.

Сейчас вот Горята стоит и ждет, что я рассмеюсь, похвалю их с братом за находчивость и включу пять их ладей в ордер каравана, но я не тороплюсь этого делать. Смотрю на младшего Нездинича все также сурово и молчу, мол я тебя услышал и что дальше⁈

Под прицелом моего жесткого взгляда Горята почувствовал себя неуютно, но вспомнив о чем-то, радостно осклабился.

— Так это, мы ж к тебе не с пустыми руками!

Думая, что они пытаются подкупить меня каким-нибудь подарком, я не снимаю с лица грозного выражения, но Нездиничу все же удается меня удивить.

— Мы тебе вот человека полезного привезли. Ты ж просил поискать этих, как ты их называл-то… — Он задумчиво поскреб затылок и таки вспомнил. — Капитанов, во!

За три года подготовки выхода в море я действительно искал людей с опытом морского плавания, и прямо скажу, задачка была не из простых. На три морских судна у меня имелось всего два капитана. Одного наняли аж в Ладоге, и хоть он моря в глаза не видел, но на коче промыслом ходил в Ладожское озеро, а там условия еще похуже морских бывают. Главное, посчитал я, опыт управления парусным судном имеется, а все остальное дело наживное. Еще одного наняли в Ревеле. Он привел туда торговое судно под флагом Датской короны, а боярин Острата там как раз по посольским делам был, вот и переманил его ко мне на службу, посулив немалое жалование.

Так что в одном Горята прав, еще один капитан нужен мне до зарезу, и я еще осенью просил их поискать для меня таких людей в Новгороде. Кого они притащили мне занятно, но интереса я не показываю и спрашиваю сурово.

— Что за человек, откуда⁈

— Так это, немец он, — живо начал рассказывать Нездинич, — из ганзейских командоров. Пока Ганза в Новгороде двор свой держала, он видным человеком был, а ушли ганзейцы, так и он пропал. А тут объявился по весне, ну я и вспомнил о просьбе твоей. Предложил ему работу, и он согласился.

Мне, конечно, капитаны нужны, но к ганзейцам я отношусь с подозрением, они вон в пику нам из Новгорода ушли, в Ревеле и Риги палки в колеса постоянно вставляют и торговый двор открыть там до сих пор не дают. Может, этот тоже «казачок засланный», и его отправили поразнюхать, что тут у нас и как.

Прикинув все это, вскидываю взгляд на Горяту.

— Коли так, давай зови своего ганзейца!

Младший Нездинич понял, что пик опасности пройден, и радостно замахал на ладьи, мол давайте сюда.

Минут через пять к нам поднялся Богдан Нездинич и с ним крепкий жилистый мужик с холеными усами на обветренном красном лице и начисто выбритым подбородком. Поклонившись, Богдан представил иноземца.

— Это Карл Рудегер, бывший командор Ганзы.

Холодно ответив Богдану на приветствие, поворачиваюсь к немцу.

— И как же нелегкая занесла тебя, Карл, в Новгород⁈

Мой жесткий взгляд говорит ему — для тебя же будет лучше если я тебе поверю, так что не ври и отвечай честно.

Вижу, что говорить правду ему не хочется, но он все же решается.

— Бургомистр вольного города Любека, Генрих Цимель, зуб на меня точит за то, что я с его женой переспал. — Нахмурив брови, он отводит взгляд. — Я поступком своим не горжусь и готов за него ответить. Только вот бургомистр на поединок меня вызывать не желает, он человек другого пошиба. Ему больше по сердцу убийц нанять и по следу моему пустить. Уже два покушения я пережил, но Генрих желчный и злопамятный сукин сын… Знаю, он не остановится!