«И умер, Сицких пересев»
В истории боярства одна из самых загадочных страниц – местничество. В начале XXI в. спор о том, кто «выше» сядет, представляется абсурдым. В местничестве можно увидеть только чванство и дикость. На самом деле, это явление было очень сложным и играло важнейшую роль в сохранении определенного баланса сил в правящей элите Московского государства.
Ругать местничество стали уже во второй половине XVII в., когда оно во многом стало анахронизмом. В 1682 г. оно
было отменено, а разрядные книги по которым велся местнический «счет», торжественно сожжены. Для деятелей эпохи Просвещения местничество и хвастовство своим происхождением было дикостью:
Разница потомком быть предок благородных,
Иль благородным быть. Та же и в свободных
И в холопех течет кровь, та же плоть, те же кости
Буквы, к нашим именам приданные, злости
Наши не могут прикрыть; а худые нравы
Истребят вдруг древния в умных память славы,
И чужих обнажена красных перьев галка
Будет им, с стыдом своим, и смешна и жалка.
Писал князь Антиох Кантемир, младший современник Петра I, и сам, между прочим, потомок молдавских господарей. Спустя столетие, А. С. Пушкин вспоминал местничество с мягкой иронией, но без осуждения:
Из них Езерский Варлаам
Гордыней славился боярской:
За спор то с тем, то с другим
С большим бесчестьем выводим
Бывал из-за трапезы царской,
Но снова шел под страшный гнев,
И умер, Сицких пересев.
А вот историки второй половины XIX – начала XX столетия уже проявляли к местничеству больший интерес. Демократически настроенной профессуре хотелось видеть в местничестве попытку сопротивления абсолютизму. Пусть даже и столь ограниченную сословными принципами. Однако внимательное изучение этого явления вызвало разочарование. Местничество оказалось своеобразной «Табелью о рангах» XVI–XVII столетий – в запутанной иерархии счетов, среди споров о том, кто «выше», боярство и не думало отстаивать какие-то привилегии, а лишь слепо взывало к «старине», освященной обычаем. Ключевский отмечал, что местничество проникнуто «политической беспечностью» и отсутствием «вкуса к власти». Великий историк отмечал, что местничество ослабляло силы и общества и государства, и уж точно не имело ничего общего с аристократическим протестом рыцарства, из которого родились западноевропейские демократические свободы. Разобрались историки в этом сложном вопросе сравнительно недавно, и тогда выявилось, что местничество очень неоднозначное явление.
Принцип местничества заключался в распределении назначений на службу и для участия в дворцовых церемониях и мест за царским столом во время приемов и торжеств по происхождению человека («отечеству»), а не по его личным заслугам. «Отечество», «отеческая честь» зависели от родословной человека, служб его предков и его самого. Положение служилого человека определялось по отношению к его родичам и по отношению к представителям других родов. Представители старших ветвей рода и старшего поколения считались по местническому счету выше представителей младших ветвей и младших поколений. Дядя не мог быть назначен на менее значительную должность, чем племянник, и это правило распространялось и на их потомков. При воеводских назначениях «честее» считалась служба в большом полку, затем вторым по значению шел передовой полк, после него – полк правой руки, потом – полк левой руки, наконец, последним был сторожевой, или ертоул. При организации крупных воинских соединений – в походах или береговой службе – в полках бывало несколько воевод: первый воевода большого полка, второй воевода большого полка, третий воевода большого полка, первый воевода передового полка и т. д. Помимо счетов между однородцами, существовали гораздо более сложные счеты между различными родами. Каждое назначение считалось «случаем», и если, допустим, князь Кашин был выше Гагарина, а Гагарин выше Плещеева, то внук Кашина мог претендовать на назначение выше племянника Плещеева. Таким образом, выстраивалась долгая цепочка «случаев», перечислявшихся каждый раз при спорах «о местах», возникавших между воеводами. При местнических спорах перечислялись «случаи», записанные в росписях служебных назначений («разрядах») за последние пятьдесят, семьдесят, а то и сто лет.
Вот, к примеру, фрагмент местнической челобитной князя Юрия Дмитриевича Хворостинина «царю Дмитрию Ивановичу», т. е. Лжедмитрию (1605):
«Велел ты, государь, мне, холопу своему, стоять у стола со князем Борисом Лыковым, и мне, холопу твоему, менши князь Бориса Лыкова быть не вместно: по вашей царской милости Лыковы с нами, холопи твоими, везде бывали безсловны, в менших товарищи, и с теми, которые с нами, холопи твоими, живут в пятых и в шестых; лутчей, государь, в родстве Оболенских и Лыковых боярин князь Юрьи Иванович Кашин менши был князя Петра Федоровича Охлябинина многими месты, а Охлябинины, государь, по вашей государьской милости с нами, холопи твоими, живут везде в товарищах. 7032-го (1525) году ходили воеводы из Козани в судех: в большом полку боярин князь Иван Федорович Белской, в правой руке в других князь Петр Федорович Охлябинин, в передом полку в других князь Василей Елецкой, в левой руке в других князь Василей Ушатой. А в 40, государь, в 9-м (1541) году князь Василей Чюлок Ушатой больши был князь Ивана Прозоровского двемя местами: на Коломе были воеводы – в большом полку боярин князь Ондей Иванович Шуйской, в правой руке в других князь Василей Васильевич Ушатой, в сторожевом полку в других Василей Борисов, в левой руке в других князь Иван Прозоровской. А в 52-м (1546) году князь Иванов меншой брат родной Федор Прозоровский болши был князь Юрьи Кашина…»
Всего же подробное перечисление различных воеводских назначений занимает три с половиной печатных страницы, но, к сожалению, исход этого спора неизвестен.
Начиная с XIV в. от легендарного местничества бояр Ивана Калиты и до 1694 г. историк Ю. М. Эскин учел 1717 случаев местничества. Некоторые из них решались быстро и просто. Для бояр, разбиравших спор, несостоятельность претензий челобитчика была очевидна, и наглец «выдавался головой» тому, на кого бил челом. По мнению С. Б. Веселовского, ничем особенным «выдача головой» не грозила – проигравший прилюдно просил прощения, а затем обида забывалась за чашей вина или меда. Но были и другие случаи, когда определить старшинство одного из спорящих не помогали никакие перечисления прецедентов – у каждой из сторон находились свои аргументы. В таких случаях царь отзывал обоих участников спора от назначений.
Бояре и служилые люди цепко держались за местничество. Доходило даже до прямого неповиновения царской воле. Тогда бояр и воевод, сопротивлявшихся «невместному», по их мнению, назначению привозили на службу «скованна» или прямо из дворца отправляли в тюрьму. Местнические споры и вызванные ими проволочки снижали оперативность действий и боеспособность русской армии. Не раз заместничавшие воеводы или даже головы оказывались не готовы к отражению внезапного наступления неприятеля. Однако потерпеть поражение для служилого человека было не столь позорно, как уступить в местнической иерархии. Такая «поруха чести» тяжело переживалась служилыми людьми. Один из видных опричников Ивана Грозного Михаил Безнин, проиграв местнический спор, хотел от обиды постричься в монахи. Видный воевода Бориса Годунова Петр Федорович Басманов, узнав, что он назначен «ниже» князя Телятевского, «патчи на стол, плакал горько». Именно местническая обида и подтолкнула Басманова к измене царю Федору Годунову. За назначениями и местническими «случаями» служилого человека внимательно следили его родственники. Так, один из князей Оболенских не захотел местничаться со своим близким другом, однако другие Оболенские обратились с челобитьем к государю, жалуясь, что князь «тем своим воровским нечелобитьем всеми их роду князей Оболенских поруху учинил».
