— Что именно?

— Почему в тебе так много гнева.

Тяжело вздыхаю и провожу пальцами по волосам.

— У меня аналогичный вопрос к тебе. Но я не задаю вопросов, на которые уже знаю ответы.

Ее бровь приподнимается.

— И каков же ответ?

— Мы оба застряли в жизни, которой не хотим жить.

Ее глаза расширяются на долю секунды, как будто Эва удивлена — удивлена тем, что я знаю, что она чувствует, или удивлена тем, что я обвинил ее в этом дерьме.

— Тогда почему ты здесь? Она отталкивается от стены и выходит на середину лифта. — Если ты несчастлив своей жизнью, то почему бы просто не уйти и не заняться чем-нибудь еще?

— А как насчет тебя? — Возражаю. — Зачем утруждать себя посещением этих вечеринок с чопорными придурками? Зачем встречаться с кем-то вроде этого куска дерьма, подражающего Великому Гэтсби, наверху?

Ее рот открывается, затем закрывается.

— Именно.

Лифт открывается, и я оставляю ее внутри, не потрудившись проверить, идет ли она следом.

Как только прохладный воздух касается моей кожи, чувствую себя лучше. Я поворачиваю шею и начинаю пробираться обратно к дому Эвы.

— Подожди, я еще не хочу идти домой, — говорит она, подбегая, чтобы не отставать от меня.

— Тогда возвращайся на свою маленькую вечеринку. Развлекайся.

Она усмехается.

— На этой вечеринке очень скучно.

Стискиваю зубы, и замираю. Я не могу позволить ей уйти одной. Ее отец уволил бы меня, а мой собственный убил бы.

— Ладно. Куда ты хочешь пойти?

Эва расстегивает молнию на своей сумочке и достает бутылку текилы.

— Вот, украла это с вечеринки. Давай напьемся в хлам.

ЭВА

— ЕСЛИ БЫ СЕГОДНЯ УТРОМ ТЫ СКАЗАЛ МНЕ, что сегодня вечером буду сидеть на лестничной клетке своего дома и напиваться со своим телохранителем, я бы рассмеялась тебе в лицо.

И все же мы здесь. В этом смысле жизнь забавная штука.

Здоровяк сорвался сегодня вечером. Его сдержанный, стоический образ исчез, и я увидела в нем что-то настоящее. Хочу продолжать пробивать его поверхность, снимать слои, чтобы проникнуть глубже. Такое ощущение, что в нем есть гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Я отвинчиваю крышку с бутылки текилы и делаю глоток, прежде чем передать ее ему.

Он запрокидывает голову, и я наблюдаю за тем, как его полные губы обхватывают горлышко, как изгибается его точеная челюсть, когда она двигается, как его адамово яблоко подпрыгивает на шее. Бесстыдно пялюсь на него и уже собираюсь отвести взгляд, когда он ставит бутылку на пол между нами.

Но затем парень снимает свои солнцезащитные очки и вешает их на вырез рубашки.

Проклятье.

Я догадывалась, что его глаза такие же темные, как и волосы, но, черт возьми, как же ошибалась. Поразительные зеленые глаза смотрят на меня в ответ, и вжимаюсь внутрь. Все остальное в нем угрожающе и таинственно, как черный океан ночью. Но его радужки сияют, как солнце. Они захватывают вас, пригвождая к месту, как прожектор, освещающий каждый ваш изъян. Когда они смотрят на тебя, спрятаться не получится.

— Что?

Грэм ерзает под тяжестью моего взгляда.

— Тебе и правда следует перестать прятать эти глаза за солнцезащитными очками.

Парень отводит взгляд, проводя пальцами по волосам. Здоровяк не любит комплиментов. Интересно.

— Знаешь, я даже не знаю твоего имени.

Он делает еще один глоток из бутылки.

— А это имеет значение?

— Да, если ты собираешься быть моей тенью гигантских размеров в течение следующего дохрена долго времени.

Он замолкает, по какой-то причине колеблясь. — Грэм.

Грэм Картер.

Интригующе.

— Мне нравится. — Подталкиваю его плечом. — Но все равно буду называть тебя Здоровяк.

Его губы подергиваются.

— Так и думал.

— Послушай, прости, что вымещала на тебе свое дерьмо. Ты не виноват, что мой отец нанял тебя.

Он на мгновение замолкает, словно погруженный в свои мысли, прежде чем заговорить.

— То, что ты вчера сказала Дианне о своем отце, я понимаю. Больше, чем ты думаешь. Мой отец заставил меня взяться за эту работу, и у меня не было выбора. Не хочу быть здесь так же сильно, как ты не хочешь, чтобы я был здесь. Но не могу сказать ему «нет».

— Почему?

— Это сложно. — Парень отводит взгляд. — По крайней мере, твой отец заботится о тебе. Он боится, что кто-то причинит тебе боль, еще большую, чем уже причинил. Если мое присутствие может немного успокоить его, то что в этом плохого?

Качаю головой.

— Ему становится легче от осознания того, что он может контролировать меня. Не принимай это за любовь.

— В тебе есть сила воли, которой я восхищаюсь. Хотел бы сказать своему отцу «нет» так же легко, как это делаешь ты.

— У меня было много практики. — Вырывается невеселый смешок. — Я разочаровывала своего отца с самого дня рождения. Он хотел мальчика, а получил меня. Он хотел, чтобы я играла на пианино, а выбрала футбол. Он ненавидит татуировки, а у меня их целых три. Он хочет, чтобы помогала вести его бизнес, но я лучше умру.

Зачем я ему все это рассказываю?

Я сказала слишком много, но уже поздно брать свои слова обратно. Итак, расправляя плечи, готовлюсь к жалостливому взгляду, который всегда следует за этим.

Но этого не происходит.

Как и осуждение с его стороны.

Изумрудные глаза Грэма полны полного понимания.

— Мы стараемся угодить нашим отцам, но это значит, что мы не можем быть теми, кто мы есть на самом деле. Должны выбирать: быть самими собой или быть теми, кем они хотят, чтобы мы были. Ты должна гордиться тем фактом, что ты достаточно бесстрашна и остаешься верной себе, однако это всегда сопровождается чувством вины.

Я теряю дар речи.

Что-то испорченное в нем отражает то, что есть во мне.

Грэм действительно понимает. Он понимает меня.

Я перевожу внимание на лестницу под нами, преодолевая притяжение, которое оказывают на меня его зеленые глаза.

— Ты сказала: «три татуировки». — Парень искоса смотрит на меня, выгибая бровь. — Не вижу остальные две.

— Думаю, тогда тебе придется включить свое воображение, — говорю я, подмигивая, зарабатывая еще одну из его сексуальных ухмылок. — У тебя есть какие-нибудь татуировки?

— Нет.

— Что так?

— Я никогда ничего не любил так сильно, чтобы захотеть навсегда запечатлеть это на своей коже.

— Справедливо. И еще немного грустно. Должно быть что-то, что ты любишь. Кто-нибудь.

Он никак на это не реагирует. Вместо этого парень прислоняется спиной к стене, и между нами воцаряется тишина.

Значит, кто-то есть. Или что-то.

— Что ты нашла в Доминике?

Его вопрос застает меня врасплох. Никто никогда раньше не спрашивал меня о чем-то в такой резкой форме.

Поэтому я отклоняюсь и поднимаю плечо.

— Он симпатичный. У него есть деньги. Что тут может не нравиться?

Грэм поворачивает голову, чтобы посмотреть мне в лицо, но ничего не говорит. Ему и не нужно этого делать. Знает, что мой ответ был чушью собачьей.

И мне не нравится, что он видит мое вранье насквозь.

Я скрещиваю руки на груди.

— Тогда почему бы тебе не рассказать мне, раз ты такой умный?

— Ты встречалась с ним, так как знала, это пустая трата времени, — говорит он, как будто это очевидно. — Потому что это было безопасно. Потому что ты держишь людей на расстоянии вытянутой руки, там, где они не могут причинить тебе боль.

— Как он может быть безопасным? Этот придурок изменил мне.

— Потому что ты знала, что он все испортит. Он был предсказуем. Фильм не может застать врасплох, когда ты уже знаешь, чем все закончится.

Черт, а он хорош.

— Хорошо, доктор Фил. Достаточно психоанализа на одну ночь. — Опрокидываю в рот большую порцию текилы.

— Татуировки и текила, — бормочет он. — Никогда бы не догадался.