Я все думала об этом, думала, думала… Да так и не решалась. Не представляла, как можно работать где-то еще… Странным казалось даже такое. Приходить на работу, без нервов и стресса проводить часы… А если в терапии, например, то вообще отдых, особенно после реанимационного треша…

Не представлялось, никак не представлялось.

После планерки привычно занимаюсь работой.

В обед заглядывает Иваныч, наш больничный столяр, слесарь, сантехник, электрик и на все руки мастер.

Мы с ним иногда болтаем, когда время есть у меня, он конфетки приносит. Понятно, что в медицине недостатка в конфетах и спиртном никогда нет, но все равно приятно. Дочкой называет… Меня так… Да никогда не называли.

– Эх, дочка, замуж бы тебе, – вздыхает Иваныч, отпивая крепкий, черный, словно деготь, чай. Чифир прямо, а не чай.

– Пффф… – смеюсь я, – зачем? Чего я там не видела?

– Ты – красивая, молодая, деток тебе…

– Вот уж чего-чего, а детей точно не надо.

Вспоминаю смешливые глаза Ваньки, его черные вихры, задорно торчащие в разные стороны… А ведь, залети я в шестнадцать, у меня вполне мог бы быть такой вот Ванька… Свой.

Черт!

С досадой смотрю на Иваныча. Ну вот надо же, принесло его тут, со своими провокациями!

– У нас стул в палате на ладан дышит, – прерываю его наставления, – и зеркало в сестринской все время криво висит.

– Посмотрим, дочка, все посмотрим… А вот замуж бы тебе. Мужа хорошего… Чтоб не боялась жить…

Отворачиваюсь, иду работать.

Машинально проделывая обычные манипуляции, записывая их, почему-то все время думаю о последних словах Иваныча.

С чего он взял, что я боюсь жить? Нисколько не боюсь. Да черт, я такого навидалась, о какой боязни речь вообще?

Ничего подобного…

Боюсь жить. Как это? Как вообще можно бояться жить?

С досадой замечаю, что допустила ошибку в записях, переделываю.

А все из-за Иваныча! Тоже мне, провидец-сваха!

После привозят тяжелого старика с инсультом, и я забываю про слова Иваныча до самого вечера.

И вообще… забываю.

Потому что они – не про меня совершенно.

– Ань, подвезти?

Дима, уже сменившийся и переодевшийся, ждет возле двери, поигрывая ключами от новой иномарочки.

Так. Значит, все эти взгляды утром на планерке и потом в течение дня были неспроста…

– Нет, спасибо, – вежливо отказываюсь, натягивая капюшон на обесцвеченную макушку.

Дима смотрит на меня с неудовольствием.

– И чего ты все время, как пацан-недоросток одеваешься? Красивая же баба…

– Спасибо, – сдержанно благодарю его, сажусь, чтоб переобуться.

– Ань… – голос Димы меняется, становится бархатным таким, плавным… Знакомо, очень знакомо. Не так давно слышала, как он Марину из терапии именно таким нежным игривым баритоном уговаривал прогуляться… До ординаторской в ночную смену, ага. – Ну чего ты шарахаешься от меня?

– С чего ты взял? – удивленно поднимаю на него взгляд, реально удивленно, потому что не замечала за собой «шарахания». Исключительно деловые отношения!

– Ань… – он поднимает меня за локти, перехватывает за талию.

Да черт!

Торопливо выпутываюсь из его рук.

– Дим, ты чего? Медсестры в больнице закончились, что ли? По второму кругу пошел?

– Ань, ты сейчас меня обижаешь… Зачем? Может, я искренне к тебе…

– Искренне. Конечно, искренне. Верю, Дим. Верю.

Аккуратно обхожу его и бегу в сторону автобусной остановки.

У меня завтра и послезавтра – выходные. Отосплюсь! Буду весь день спать и ни о чем не думать!

Когда меня утром следующего дня будит телефонная вибрация, которую я по недоумию забыла вырубить, то сначала даже не понимаю, что это за «ж-ж-ж», и чем бы его прибить…

А потом еще с полминуты тупо пялюсь на незнакомый номер, прикидывая, отрубить его или все же послушать?

Нажимаю на зеленую трубку в итоге.

– Анна?

– Да…

– Вы Ивана Пересветова знаете?

– Кого?..

– Кража, сопротивление полиции, нанесение мелких телесных… – монотонно перечисляет толстый равнодушный участковый, не глядя на меня даже.

Ну правильно, чего ему глядеть?

Уже все, что требовалось, увидел и впечатление свое составил. Судя по поведению и тону, которым он зачитывает протокол, не особо я ему понравилась.

– Какие еще мелкие телесные? – выразительно осматриваю три подбородка и толстые пальцы-сосиски. – Не вижу ничего.

– Укусил меня ваш племянник, – сухо отвечает участковый, – вцепился, как щенок…

Морщусь непроизвольно, вздыхаю. В голову лезут вполне справедливые мысли о том, что все это – не мое дело.

И Ванька-встанька, в миру носящий очень серьезное и грозное даже имя Иван Пересветов, мне вообще никто.

Совершенно чужой ребенок.

И потому непонятно, какого, собственно, черта, я, вместо того, чтоб десятый сон видеть, стою здесь и выслушиваю этого унылого, обиженного жизнью мужика.

Зачем мне это все?

Но вот стою. Слушаю. Киваю. И даже прикидываю мысленно, каким образом можно будет договориться, чтоб Ваньке все сошло с рук.

Нет, воровать – это плохо, согласна. Полицейского обзывать собакой и кусать до крови – тоже ничего хорошего… Но на это явно есть свои причины.

Мне Ванька не показался отмороженным придурком, способным на безрассудные поступки… К тому же… Я ему деньги дала…

– А что он украл? – перебиваю я унылое перечисление статей, по которым можно определить девятилетнего ребенка в колонию.

– Сотовый телефон, – участковый прерывается и передает мне протокол, – вот, ущерб оценен в двадцать тысяч.

– Понятно… – выдыхаю, собираясь с мыслями, смотрю на мужчину, улыбаюсь как можно более просительно и жалко, – послушайте… Мой… племянник… Это же случайность… Он ошибся, понимаете? Может, можно что-то сделать? За укус он извинится, испугался просто… Ну войдите в положение, это же ребенок…

– Да я-то войду, – участковый откидывается на кресле, складывает пухлые пальцы на животе, – но заявление от владельцев точки имеется… Я ему обязан дать ход…

– А… Как можно повлиять на то, чтоб они забрали заявление? – вкрадчиво интересуюсь я, – вам же тоже лишнее дело не нужно…

– Ну… Учитывая, что тут у нас вполне хорошая доказательная база для фигуранта… – рассуждает участковый, но потом опять вздыхает, смотрит на меня усталым взглядом, – Анна Викторовна, думаете, мне очень сильно хочется ребенка привлекать по статье? Ставить на учет? Но я обязан, понимаете? Есть официальный документ… Естественно, никто его в колонию не посадит, возраст не тот, да и это – первый эпизод, но материальный ущерб придется возместить. Либо договориться с владельцами точки… Пока я могу его выпустить под вашу ответственность…

Я, помедлив, киваю.

Ну а куда деваться?

Ваньку я тут оставить не могу. Просто не могу.

Черт, надо же так глупо влететь?

– И да, я бы советовал переговорить с вашей сестрой о воспитании сына. Я получил информацию от школы о составе семьи, характеристики на нее. Там все не очень благополучно, вы в курсе?

Киваю. «Не очень благополучно» – вообще не те слова, которые в данной ситуации употребимы.

– И сейчас я бы хотел видеть его мать. Я, вообще-то, совершаю должностное преступление, идя вам навстречу и отдавая ребенка не его законному представителю. Я вас на порог не должен пускать, понимаете?

– Да, – торопливо киваю я, – и я вам благодарна очень… Очень… Просто Ваня… Он больше со мной бывает… Привык меня в контактах первой указывать, понимаете?

– Договаривайтесь в владельцами магазина, чтоб они забирали заявление, – сухо прерывает поток моего бреда участковый, – и, на будущее, лучше следите за племянником. Он рано начал нарушать закон.

– Да, обязательно, да, конечно…

Ванька, все это время сидящий в соседней комнате, смотрит на меня взволнованно и напряженно.

Словно ждет, что я сейчас во всеуслышание заявлю, что знать не знаю его.

И оставлю здесь.