А еще понимаю, что они не имеют отношения к полиции. По крайней мере, того прямого отношения, на которое я все же подспудно рассчитываю. Опосредованное – очень может быть… Лица уж сильно… характерные.

У меня мгновенно выступает пот, а ноги сами, подрагивая, несут задницу к углу, тихо-тихо, так, чтоб не было заметно за кустами никакого движения.

Заползя таким образом в непросматриваемую пока что зону, тут же включаю пятую скорость и несусь к подсобке.

Слышу, как мирно переговариваются Ванька с Иванычем, распахиваю дверь, выпаливаю, едва переведя дыхание:

– Ванька! Ходу!

У мальчишки мгновенно делаются огромные, словно у лемура, глаза, из которых вылескивается и на секунду топит меня по макушку страх. Ванька вскакивает, роняя порезанное на тарелке яблоко, сует неверными движениями в карман складной нож, делает ко мне шаг, потом обратно…

– Спокойно, сынок, – Иваныч кладет ладонь ему на плечо, тормозя и приводя в чувство и Ваньку и меня заодно, потому что кроме уже сказанных слов, в голове не крутится ничего, вообще никаких мыслей и тем более планов: что делать, куда бежать, как себя вести. – Пришли за тобой? – разворачивается старик ко мне.

Киваю, втягивая с хрипом воздух в сморщившиеся от ужаса легкие и, наверняка, выглядя в этот момент еще хлеще и безумней, чем Ванька.

– Сколько?

– Двое!

– Не менты?

– Нет! Не думаю…

– Так… – он кивает, роется в кармане и кидает мне ключи, – Тимирязевская сорок пять, туда езжайте, дочка. Там, правда, ни условий, ничего, но место тихое.

– Иваныч… – я ловлю ключи одной рукой а второй Ваньку, которого подталкивает ко мне старик, – а ты…

– А я с ними… Поговорю… – Иваныч неожиданно жестко усмехается, и эта усмешка вообще не вяжется с его обычной добродушной стариковской миной, словно из-под маски простого болтливого мужичка проглядывает на мгновение нечто жутковатое, остро-безжалостное… И в голову приходит мысль, что я совсем его не знаю…

Но, несмотря на странные и пугающие метаморфозы, взвалить на себя ответственность еще и за его будущие возможные проблемы из-за помощи нам, не могу, а потому открываю рот, чтоб отказаться, но Иваныч мгновенно просекает мой порыв и успокаивающе кивает:

– Не волнуйся, дочка… Ты, главное, парнишку им не отдавай. А я помогу, задержу чуток. Может, получится не туда отправить… – и, видя, что я еще колеблюсь, опять остреет, – быстро, я сказал!

Я больше ничего не говорю, подталкиваю безмолвно сжимающегося под моими прикосновениями Ваньку к двери, и, проверив окрестности и убедившись, что пока что никто до нас не дошел, направляю мальчишку в сторону второй калитки, соединяющей крыло реанимации и соседнего здания, где прячется психдиспансер. Обычно эта калитка закрыта, но только для посторонних и пациентов.

Я бегу следом за Ванькой, успев только напоследок благодарно кивнуть Иванычу, спокойно занявшему позицию на пороге подсобки, но перед тем, как нырнуть в неприметный проход между кустами, все же оглядываюсь, чтоб успеть заметить, как он мягко проводит по заднему карману древних джинсов, явно что-то туда убирая. Что-то небольшое, похожее на… складной нож.

Сердце екает жестким, нехорошим предчувствием и виной, потому что втянули мы с Ванькой ни в чем не повинного пожилого человека в неприятную историю, но тормозить не могу. Была бы одна, то ни за что не оставила бы Иваныча, не позволила ему вставать между мной и проблемами. Но теперь я не одна, со мной ребенок. Да, чужой, но ребенок. Маленький, одинокий и беззащитный.

Да и в том, что чужой, что-то теперь сомнения берут…

Тимирязевская сорок пять – это в Крестах. В громадном частном секторе, где, кажется, даже почта не в курсе, сколько именно там адресов.

Мы с Ванькой находим нужное место далеко не сразу и какое-то время тупим перед ветхим заборчиком, за которым едва видна из-за зелени многолетних деревьев крыша старого домика.

– Че-то тупо тут, – Ванька, за время дороги вернувший себе привычный вид бывалого опытного парня, презрительно цыкает зубом, и, не обращая внимания на мой неодобрительный взгляд, подходит и мотает штакетину заборчика вперед и назад. Я смотрю, как вся конструкция шатается, вздыхаю. Ничего, главное, чтоб внутри было что попить хотя бы. А то у меня наличных нет, только карточка, а светить ее страшно.

Так быстро если нашли, где работаю, значит, и операции по карте могут отслеживать.

Симку из телефона я уже вытащила и выкинула и из Ванькиного телефона тоже. Будет нужно, купим новые, чуть позже. Когда ситуация хоть немного прояснится.

Сердце не на месте из-за Иваныча. Этот жест его характерный, проверяющий, на месте ли нож, до сих пор перед глазами. Очень надеюсь, что ему ничего не сделают. Старик все же, должно быть в этих скотах хоть что-то человеческое…

Пока я думаю, Ванька легко перемахивает через забор и мягко спрыгивает с той стороны!

Я только рот раскрыть успеваю. Правда, опомнившись, шепотом ору, гневно и напуганно:

– А ну вернись! Вернись!

Он хихикает, затем какое-то время шебуршит травой и, наконец, открывает мне калитку.

Я залетаю во двор, захлопываю калитку сразу на засов и, развернувшись, грозно шепчу:

– С ума сошел? Не делай так! А вдруг тут?..

– Да ладно тебе, Ань, – примирительно шмыгает этот засранец носом, – тут же не высоко…

– А если бы тут грабли? Что-то острое? Собака?

– Ну все-о-о-о… – закатывает он глаза и, развернувшись, топает в сторону ветхого крыльца.

Я какое-то время оторопело смотрю ему в спину, соображая, что делать. Надо же внушение… Беседу, там, воспитательную… Вынос мозга…

Прикидываю мысленно саму процедуру и вздыхаю. Не получится из меня родителя. Даже ответственного взрослого не получается, черт… Он меня ни во что не ставит, воспринимает ровесницей…

Ванька, вообще не замечая моего педагогического катарсиса, доходит до крыльца, вставляет ключ в замок и распахивает дверь.

Мне ничего не остается, кроме как топать за ним. Может, как-нибудь потом проведу беседу…

Хотя, это смешно, учитывая нашу тупую ситуацию. Тут бы в живых остаться, а я про воспитание думаю. Слишком вошла в роль родительницы.

Домик маленький, небольшие холодные сени и одна комната, совмещающая кухню, зал и спальню.

Мы зажигаем свет и садимся за стол, покрытый старой клеенкой.

Ванька смотрит на меня, и отблеск от единственной лампочки под потолком неожиданно такие тени вычерчивает под его глазами, что мне становится понятно: вся эта резвость, вся бравада – напускное. Это ребенок, он вчера дико испугался, а сегодня… Наверно, еще больше испугался. Такие у него глаза были, когда я забежала в подсобку Иваныча и сказала, что нас ищут… Я неожиданно испытываю огромное желание обнять его, прижать к груди сказать, что все будет хорошо. И я даже делаю какое-то неопределенное движение, но Ванька усмехается, становясь привычным засранцем и показывая, что никаких нежностей от меня не потерпит.

Я сжимаю-разжимаю пальцы, достаю сигареты, потом, опомнившись, убираю.

– Да кури, чего уж, – кривится Ванька, но я упрямо мотаю головой. Нет уж. Не при нем.

– Вань, – вздыхаю, – ты ведь что-то не договорил, да? Что там случилось еще?

Он на миг расширяет зрачки, и я понимаю, что угадала. Логично же, неспроста нас так резво ищут…

– Ты… – медлю, подбирая слова, чтоб опять не психанул, – ты взял что-то оттуда?

Он выдыхает, отворачивается.

Точно. Что-то взял.

Черт…

– Что взял?

– Флешку… – еле слышно говорит Ванька, и я с досадой сжимаю пальцы. И да, достаю-таки сигарету. Как тут терпеть? Ну вот как?

– И где она? Как ты вообще умудрился? И почему сразу не сказал? – голос не удается проконтролировать, потому что… Ну, блин! Потому что!

– А че они бросили? – взвивается Ванька, защищаясь, – она там валялась, рядом с телефоном! Я и взял! Случайно!

– Ванька… – выдыхаю я пораженно, – ты – дурак?