Я стою, держась за стену и восстанавливая дыхание, слушаю, как переругиваются за углом Иваныч и Ванька, и пытаюсь найти в себе силы быть взрослой, разумной. Не вынестись, подобно фурии, к ребенку, не наорать на него от души, вымещая собственный стресс и ужас, оказывается, поглотивший практически с головой и только сейчас чуть-чуть отпускающий.

Боже… Он мне чужой, но переживаний уже столько, что впору пить что-то покрепче валерьянки, причем, на постоянной основе.

Как себя ощущают люди, у которых такое выкидывают их родные дети, даже представлять не хочется. Там либо постоянно на седативных сидят, либо бухают. Других вариантов, чтоб пережить все это дерьмо, не нахожу вообще.

Мое появление Ванька принимает стоически. Опускает уже поднятую для замаха руку с ножом, поворачивается к Иванычу. Выражения его глаз я не вижу, но, подозреваю, что ничего там хорошего нет.

Иваныч кряхтит и говорит слегка виновато:

– Сынок, ты все равно с ней бы встретился… Я только подтолкнул…

Ванька, судя по тяжкому вздоху, много чего хочет ответить, но сдерживается.

Я подхожу ближе, вообще не представляя, что буду говорить, как себя поведу. По-хорошему, его бы поругать, возможно, дать ремня. Но кто я такая, чтоб это делать? Чужая тетка…

Да и спугнуть можно. Один раз уже наругала, хорошо получилось? Вот то-то.

Ванька поднимает подбородок и смотрит мне в глаза, упрямо сжимает губы.

А мне внезапно становится так жаль его, маленького, бесконечно одинокого… И я делаю глупость, очевидную. Обнимаю. Просто обхватываю за плечи и прижимаю к груди. Почему-то это сейчас кажется правильным.

И жду, что меня вот-вот оттолкнут. Все же, мальчишка на редкость самостоятельный и свободолюбивый. Может не понять… Взбрыкнуть.

Но Ванька отбрасывает нож в сторону и неловко обхватывает меня за талию, жмется сильнее, сопит. Ощущается, что ему не особенно привычно вот так стоять, обниматься. И что он ужасно по этому тоскует.

Мне все жальче его, буквально до слез, но я мужественно сдерживаюсь, понимая, что вот только заплакать сейчас для полноты картины и не хватает. Да, эмоции прут, отходняк от бешеного утра, от которого, кажется, вставшие дыбом волосы еще не полностью на макушке улеглись. Легко впасть в это состояние. Но нельзя. Перехватываю неожиданно жесткий взгляд Иваныча, он едва заметно качает головой. И это помогает держаться.

Сглатываю сухой ком в горле и отстраняю от себя Ваньку.

– Ты мне опять наврал, свиненок? – говорю без наезда, грустно, и Ванькина моська морщится сконфуженно, – у вас еще в школе занятия…

– А ты откуда?.. – начинает он, потом просекает, кривится, – да бли-и-и-н…

– Ну, а что ты хочешь? – удивляюсь я, – ты пропал, на звонки не отвечаешь… Я волновалась… Мама твоя не сказала ничего, в полиции тоже не стали…

– Че? Че? – перебивает он меня, – ты в полицию, что ли, ходила еще?

– Ну… Да…

– Ой, ду-у-ура-а-а-а… – он садится на ветхий стул, который Иваныч приспособил себе под место для курения, обхватывает голову руками.

– Почему это дура? – возмущаюсь я, – и вообще… Чего обзываешься? Я волновалась…

– Имя мое сказала? – поднимает Ванька на меня злой взгляд.

И я киваю.

– Б… – он ругается, и прямо по-взрослому так!

Тут же получает затрещину от Иваныча, пока я онемело раскрываю рот. Ничего себе, десятилетний мальчик… Они сейчас все такие, что ли?

На затрещину Ванька не обижается, просто вскакивает и начинает метаться, то в подсобку к Иванычу за телефоном, то обратно, чтоб нож подобрать, тормозит возле меня, режет злым взглядом:

– Я сваливаю.

– Стой! Куда еще? – цепляю его за футболку, чтоб остановить, но он зло дергается, вырываясь.

– Подальше отсюда.

– Да почему? – выхожу я из себя, не понимая ровным счетом ничего.

– Потому что лучше быть в бегах, но живым, – рубит он, отходя на всякий случай подальше, чтоб не схватила.

– Да блин! Объясни мне! Что такое? Полицейский не заинтересовался вообще… И паспорт мой вернул…

– А ты еще и паспорт свой давала? – изумляется Ванька.

И я вообще теряюсь, не понимая причин такого поведения.

– Ду-у-ура-а-а… – потерянно выдыхает Ванька.

– Это что ты себе позволяешь? – уже злюсь я, – я, вообще-то, взрослый человек…

– Да какая ты взрослая? – срывается Ванька на крик, – тебе же сказали, никакой полиции! Какого ты вообще… Они же теперь и тебя найдут!

– Да кто «они»? – равнозначно срывает меня на крик, – те, кто тебя искали вчера? Зачем им вообще это делать? Ты боевиков пересмотрел, что ли? Или в игры переиграл?

Но Ванька меня уже не слышит, садится на все тот же стул, роняет лицо в ладони.

И очень меня этим вышибает. Ощущение потерянности так и фонит, я, забыв про свои обиды, опускаюсь перед ним на колени, аккуратно отнимаю ладони от лица.

С другой стороны садится Иваныч:

– Давай, сынок, говори, что в самом деле случилось. Почему боишься полиции-то? Сейчас не девяностые… Да и тогда за такое бы взыскали…

– Да потому что один из них – полицейский, – несчастно моргает ресницами Ванька.

– Из кого, из них? – уточняю я осторожно, убеждаясь, что мальчишка далеко не все мне рассказал.

– Из тех дядек, что сидели с деньгами вчера, – отвечает Ванька.

Черт… Если я хоть что-то понимаю в законе, то никакой полицейский вчера не мог сидеть над пачками с деньгами… Взятка? Тогда ситуация чуть более понятна.

– А ты откуда знаешь, что это мент? – уточняет Иваныч, – в форме, что ли, сидел?

– Нет… – шмыгает Ванька, – на плакате, напротив школы, видел его…

– А с каких это пор у нас полицейских на плакатах размещают? – удивляюсь я, – может, ты ошибся?

– Не-е-е… – Ванька машет головой, – я хорошо запомнил. У него еще брови такие… большие.

– Все равно странно… Но ладно. И почему ты думаешь, что в полицию нельзя?

– Потому что они все там повязаны, – Ванька смотрит на меня, как на слабоумную, – наверняка уже мое имя знают, потому что я же оставлял данные в той фирме, где курьером устраивался. И адрес давал… Мамка!

Он порывается вскочить, бежать неизвестно, куда, но я силой усаживаю обратно.

– Думаю, вряд ли что-то урожает твоей маме, Вань, – мягко говорю я, – когда я сегодня пришла к ней, она меня не узнала… Они от нее точно ничего не добьются, а вредить ей… Какой смысл?

Ванька, послушав меня, чуть-чуть успокаивается, усаживается обратно, а я принимаюсь его гладить по макушке, пытаясь сама обрести ясность мыслей и не погрязнуть в этом всем.

Вокруг события все больше напоминают непонятный третьесортный экшн, мимоходом сама себе удивляюсь: с каких это пор моя размеренная жизнь стала такой… насыщенной? Продажные полицейские, ночные погони, расследования… Кажется, что я в какой-то глупой компьютерной игре нахожусь и вот-вот сниму очки виртуальной реальности.

– Так… Но тебе, однако же, где-то надо побыть, пока все не разъяснится… – бормочет Иваныч.

– А где? – горько спрашивает Ванька, – если бы был один, то свалил бы куда-нибудь на дачи заброшенные, в Алексеевку, например, и переждал, пока все не уймется. Но она же себя светанула! – кивает он на меня, – ей-то куда?

– А что со мной будет? – удивляюсь я, – я же ничего не видела…

Ванька и Иваныч смотрят на меня с непередаваемым выражением серьезных мужчин, вынужденных терпеть заведомо глупые женские высказывания.

Под напором этих взглядов я слегка пасую.

– Ну… Это как-то глупо уже… – бормочу, – мы же не в кино…

– Вот именно…

– Слышь, сынок, – говорит Иваныч, – а может батьку твоего привлечь?

Ванька кривится, словно Иваныч ерунду сморозил, а я удивленно спрашиваю:

– А ты знаешь, где твой отец?

– Конечно, – снисходительно отвечает Ванька.

И вот на этом месте я знатно ох… удивилась, скажем так. Потому что за все время нашего с Ванькой общения, он ни слова про отца не сказал.