В это время прихожая наполнилась звуками просыпающегося в берлоге медведя. То раздевался Зинчуков. Конечно, переигрывал отчаянно, стараясь показать себя неуклюжим и неловким. Всё-таки он великовозрастный дядя, а не просто так, хрен с горы. То, что этот "хрен с горы" мог бесшумно пробежаться по снежному насту и даже не спугнуть прикорнувшего под кустом зайца, Андрюхе лучше не знать.
– Привет! Что у вас тут? – Зинчуков завалился в кухню, краснощёкий с улицы, сверкающий белозубой голливудской улыбкой.
– Дядя Тёма, это мой друг и однокурсник Андрей Курышев, – показал я на лохматого Андрюху, который в скором порядке пытался собрать раскладушку, комкая и сворачивая в трубу матрац с покрывалом и подушкой. – Это дядя Тёма, то есть Артём Григорьевич.
Андрюха в смущении то пытался вновь бороться с постельными принадлежностями, то протягивал руку в качестве приветствия, то ерошил волосы. В семейных трусах по колено и майке Андрюха выглядел забавно. Совсем как персонаж из "Крокодила" который неожиданно проснулся и вышел покурить на лестничную площадку.
– Отставить суету! – скомандовал Зинчуков. – Давай поручкаемся, а потом всё остальное! – пожав руку Андрюще, он протянул мне две авоськи с покупками, завернутыми в коричневую бумагу. – Пельмяш, тут колбаса, сыр, майонез, овощи и горошек. Всё это пойдёт на стол в качестве праздничного ужина. Шампанское и лимонад оставил в машине, так что тебе нужно сделать заход.
– Так это одеваться нужно, – хмыкнул я.
– Как раз к этому времени чайник закипит. У меня там ещё печенье "Юбилейное" и шоколад. Так что давай, не отлынивай. А я пока твоему другу "похмелятор" замучу.
– Не надо, – попытался было проблеять Андрюха. – Я сам как-нибудь.
– Надо, Федя, надо! – голосом Шурика из всем известного фильма ответил Зинчуков.
Вот у Гайдая всегда была насмешка над пьяницами, а вовсе не выказывание их героями. Взять хотя бы "великолепную троицу" – Труса, Балбеса и Бывалого... Так у них в каждом фильме идет какой-нибудь провал. И пусть не всегда по вине зеленого змия, но зачастую его присутствие было. И пропаганда шла как раз другая, в отличие от пропаганды Рязанова.
Пока я одевался, то слышал, как Зинчуков объяснял Курышеву рецепт "похмелятора":
– На самом деле всё просто. Берешь литровую кружку. Наполняешь до половины теплой водой. Туда идет одна ложка пищевой соды, потом две ложки уксуса. Видишь, пузырьки пошли? Это уксус гасит соду. А теперь ещё ложку сахара бухнуть, чтобы не так противно было. Вот тебе и весь "похмелятор". Конечно, лучше было бы рассолом, но откуда у студента рассол? Пей-пей, чего рожу кривишь?
Я ухмыльнулся, представляя сморщенное Андрюхино лицо. Да уж, не надо было вчера пить. Эта мысль меня всегда посещала, когда в своём времени просыпался после бурных посиделок. Но это всё в прошлом. Сейчас я не выпиваю как раньше до "военной" нормы – упал, значит, хватит. Сейчас на меня алкоголь не оказывает прошлого влияния. Могу выпить два литра водки, а потом ещё по канату пройти и не пошатнуться.
Как мы выяснили с Зинчуковым и Вягилевым, у меня очень активно вырабатывался фермент с причудливым названием алкогольдегидрогеназа. А уже эта штука расщепляла этанол, превращая его в ацетальдегид — яд и канцероген. Тот, в свою очередь, довольно быстро превращался в уксус и в итоге разлагался на воду и углекислый газ. То есть набухался, потом в туалет сходил, вылил и выпердел всё, что скопилось и переработалось, а дальше снова трезвый. Только напрасный расход продукта, получается.
Я вышел на улицу и поёжился. По утреннему Ленинграду спешили люди. Кто-то торопился в магазин, чтобы докупить продукты к праздничному столу, кто-то мчался с выпученными глазами, чтобы успеть купить подарки родным и близким.
Причину, по которой Зинчуков меня послал в круглофарый "Москвич-408", я увидел на заднем сидении, рядом с ещё одной авоськой. Из-под полосатого коврика высовывались корешки бумажных папок.
Зинчуков оставил за мной решение – поднимать документы или нет в квартиру. Он решил на всякий случай их не брать, вот и отправил меня, чтобы я сам занес их домой. Так как я за собой никакой слежки не чувствовал, то мог спокойно поднять папки наверх. Можно было бы оставить и в машине, но вряд ли сейчас Андрюхе есть дело до каких-то документов, что я спрячу в комнате.
Уже потом, когда спровадим нашего молодого гостя, будет время разобраться с тем, что привез Зинчуков. Когда поднялся наверх, то со стороны кухни раздавалось весёлое позвякивание.
Мда, не только за папками меня отправил Зинчуков. Он ещё напомнил о том, что в большой семье клювом не щелкают. Он с совершенно независимым видом трескал мою порцию яичницы и колбасу. Даже не поблагодарил, когда я положил авоську с бутылками в углу.
Я взглянул на бледного Андрюху:
– Ты как? Полегчало?
– Ага, более-менее, если хочешь, то ешь мою порцию, – он подвинул тарелку ко мне. – Я чаем обойдусь, в меня ничего пока не лезет.
– А могу я съесть эту порцию, – отозвался Зинчуков, но я был проворнее.
Перехватив движение руки, я выхватил тарелку в последний момент.
– Не, ну если хочешь, то тоже угощайся. Яичница – бомба, честно говоря, – проговорил Зинчуков так, словно сам стоял у плиты.
– А вот угощусь, ведь даже по внешнему виду чувствуется рука мастера, – хмыкнул я в ответ.
Так, с шутками-прибаутками-подколками-подковырками прошел наш завтрак. После завтрака Андрей засобирался домой. Вроде как дома по шапке получит потому, что не явился. Так что надо быть как штык.
Мы проводили гостя, Зинчуков сказал дежурное "рад знакомству" и после мы остались одни.
– Твой друг рассказал, что тебя едва не повязали на наркоторговле? Неужели ты занялся этим самым?
– Да нет, это меня пытались подставить, – хмыкнул я в ответ. – Вот только тот, кто пытался подставить, сам и влип в этот мёд.
– И как же это произошло?
Я рассказал про случай с Женькой-барыгой и как поставил его на путь истинный. Заодно про подлость Гребенщикова поведал. Слегка приукрасил свою роль во всей этой постановке, вроде как "коршуном бросился на испуганного Борьку и втихаря подкинул ему наркоту". Зинчуков покивал одобрительно.
– То, что ты наказал засранца – это правильно. Нечего мстить тому, кто невиновен. А вот то, что барыгу отпустил, это плохо – надо было у него про папашу распросить.
– Про главнюка? Так я спросил. Женька обозначил его как Гогу Рябого. И что самое интересное... Этот самый Гога ходит то ли под Черешенским, то ли под Вишневским.
– А вот это уже интереснее. Надо бы к этому самому Гоге наведаться и узнать – под каким-таким зонтиком он лазит. И какие семейства снабжает.
– Семейства?
– Ну да, семейства... Советские наркоманы живут семьями. Не в плане муж-жена, ячейка общества. Семьи у них состоят из любого количества разновозрастных наркоманов обоих полов. Главой семьи всегда были Достоевские — те, кто "соломенную шляпу" носили. „Шляпа“ на древненаркоманском означает маковую соломку. Семейные наркомы из своей среды выбирают наиболее физически сильных, финансово ответственных и „морально стойких“ лиц, определяя их в заготовители-доставатели сырья, или "Достоевские". Они ездят на юга, где не столько чего-то там покупают, сколько просто пакостят на дачках, вырывая маки под корень. Правда, бабушек подчистую не обижают — вырывают ровно две третьих от посаженного, чтоб бабушка на следующий год снова посадила. Хм... Коммунизм ждем, официально считается, что в СССР наркомании быть не может в силу социалистических условий. Вот милиция и смотрят на таких „дачников“ сквозь пальцы — лишь бы в домики не вламывались. Ну а ночь напряженной работы дает от одного до десяти чемоданов сырья в зависимости от района...
– Да уж, веселуха... – я посмотрел на то, что принес Зинчуков. – Кстати, а меня на Новый год в гости пригласили. Так что...
