А уж как дегтярное мыло помогало бороться с паразитами…

– Ты сам сперва выживи, – хмыкнул Зинчуков.

– Ставь чайник. Мы скоро будем, – выпятил я вперёд грудь.

Приготовив в ванной всё необходимое – мочалку, дегтярное мыло и полотенце, я вышел к коту. Он поглядывал на меня с выражением философского смирения. Понимал, бродяга, что его пятна от зеленки и ещё какой-то херни нужно смыть. Я погладил его по голове, прошелся пальцами за ухом. Он уркнул в ответ и потерся лбом о подставленную ладонь.

Я принял это за знак согласия. Аккуратно свернул носовой платок и повязал его на голову коту так, чтобы оказались прикрыты уши. После этого ещё сверху примотал в несколько слоёв бинт, закрыв ушные раковины ватой.

Да, в большинстве своём коты не любят мыться по той причине, что их пугает шум льющейся воды. Вот эту причину я и устранил своими действиями. Зинчуков наблюдал за мной с усмешкой. Он вытащил из холодильника баночку йода и демонстративно поставил её возле бинта и ваты. Вроде как пригодится…

Нет, все водные процедуры кот вынес спокойно. Да, подрагивали мокрые усы, но сам вид терпилы был невозмутимым. Флегматично вынес воду, намыливание и последующее смывание. Он словно понимал, что я стараюсь ради него же. Конечно, всех пятен смыть не удалось, зато хоть «пассажиров» удалось по большей части спустить в смывное отверстие.

Потом завернул мохнатого в полотенце, кое-как вытер и отпустил на свободу, сняв «наушники». Кот был такой весь из себя всклокоченный, шерсть стояла сикось-накось, зато мокрый хвост торчал трубой. Он мне чем-то напомнил домового из мультика про «домовёнка Кузю». И взгляд такой же устало-мудрый.

– Нафаня? – на всякий случай позвал я вылизывающегося кота.

Тот перестал вылизываться, поднял на меня взгляд и мяукнул.

– Ты гляди-ка, а ведь отозвался. А если так… Кусок? Шмоток? Хвост? – включился в игру с названиями Зинчуков.

Кот лишь высокомерно взглянул на него и отвернулся, посчитав недостойным своего внимания.

– Фу ты, ну ты, когти гнуты, – усмехнулся Зинчуков. – Какой Нафаня… Слышь, Миш, а ты не мог бы его какой-нибудь другой кличкой назвать? Чтобы не именем человеческим, а например… Изей.

– Артём Григорьич, ни разу не замечал за тобой антисемитизма.

– Да ладно, этому анекдоту уже сто лет в обед, просто слегка переиначил, – улыбнулся Зинчуков. – Ладно, ты иди готовься, а я тут чего-нибудь состряпаю.

– И аппетит будет? После того, что ты сделал с хозяевами Нафани?

– Конечно будет. Я же доброе дело сделал, так что аппетита только прибавится, – улыбка Зинчукова стала ещё шире. – Должен же кто-то в этом мире делать добрые дела…

Нет, я не виню Зинчукова. И в самом деле, кто-то же должен в этом мире делать «добрые дела». Уничтожение того, кто ломал судьбы и убивал других… Это может и не такое уж хорошее дело, но это меньшее зло. И это возмездие. Сколько бы ещё «Женек» попало бы под жернова Гоги и его бригады? А так…

Да, такое место пусто не бывает, но если пойти по течению на самый верх, то можно реку запрудить у истока. А что до того – должен или не должен… Право имеет или суд решит… Нет, ребята, этим уродам только по году исправительных работ светило за наркоторговлю, а вот убийство ещё доказать надо. Поэтому Зинчуков и взял на себя роль судьи Дредда из моего времени.

С такими мыслями я отправился гладить костюм, наглаживать рубашку и галстук. Должен же я показаться семье Тамары как франт, а не как портовый забулдыга. Кот тоже приводил себя в порядок. Он не пошел на кухню, где гремел посудой Артём Григорьевич, а притулился в уголке, вылизывая шерсть. Изредка поглядывал на меня умными глазами.

Для него я пожертвовал эмалированным тазом и постелил туда с пяток газетных листов. Обедал он тем же, что и мы – картошкой с тушенкой. Ел аккуратно из миски на полу – ни одну крошку не уронил. Правда, молока у меня не оказалось, пришлось ему ставить воду в плошке. Но он и не противился. Сожрал всё до последнего мясного волокна и половину добавки. После этого занял уже присмотренное место на стуле, свернулся калачиком и только наблюдал за нами поблескивающими пуговками глаз.

На нужную улицу Зинчуков отвез меня на своей машине. В десять вечера по освещённым улицам Ленинграда ездило мало машин. В основном весь электорат собирался у телевизоров – многие окна горели теплым светом, среди которого мерцали голубые блики. Людей на улицах тоже было немного. В основном бежала молодёжь. Люди постарше явно уже пришли в гости и теперь занимали чинно места за столом, чтобы сначала побеседовать, а потом начать неторопливо подъедать то, что потом унесется на балкон и чем семья будет питаться ещё неделю.

Новогодний Ленинград словно погрузился в сказку, затаив дыхание и ожидая, когда из Москвы начнут бить куранты, чтобы ударить пробкой шампанского в потолок, стукнуться хрусталем и загадать заветное желание.

У дома Тамары Зинчуков остановился, оглядел меня, поправил воротник и ударил в плечо:

– Не бзди, Мишка, прорвемся! Только папку Тамаркиного слушай, говорят, что он в доме хозяин.

– Опять сорока на хвосте принесла? – спросил я.

– А может и сорока, – пожал плечами Зинчуков. – Но ты это… не урони честь мундира.

– Вовсе не думал, – помотал я головой. – Буду держаться до последнего, а потом ещё столько же.

– Вот это правильно. С Новым годом, Мишка-Сенька-Борька, – Зинчуков протянул руку.

– С наступающим, – я ответил на рукопожатие и сказал. – Нафаню там не сильно тирань.

– Его затиранишь, пожалуй, – хмыкнул Зинчуков. – Нет, я лучше сейчас поеду, как и хотел – на Дворцовую площадь. Чего мне одному с котом справлять?

– Тогда удачи и хорошей встречи.

– Давай, до завтра!

– До завтра! – кивнул я в ответ.

Я достал из машины торт «Наполеон» и небольшой праздничный набор в холщовой сумке – бутылку шампанского, мандарины, пакетик разных шоколадных конфет. Да, пришлось раскулачить буржуя Зинчукова, это было всё его. Но я обещал отдать всё в самое ближайшее время.

Зинчуков сел в машину и стартовал с места. Я же двинулся в сторону нужного подъезда. Эх, благословенное время – никаких домофонов на дверях. Заходишь и поднимаешься на нужный этаж. Я поднялся на второй, позвонил в звонок.

Через несколько секунд дверь мне открыла Тамара. Она была одета в синее платье ниже колен, на шее шарфик из елочного дождика, а на кудряшках блестящая корона из фольги и вкраплений цветной бумаги.

– Ого, да ты принцесса? – я широко улыбнулся. – Привет! С Наступающим!

– Идем-идем-идем, – Тамара схватила меня за руку и потянула в квартиру. – Ты как всегда вовремя. У нас почти всё готово.

– Точность – вежливость королей и долг всех добрых людей, – процитировал я французского короля Людовика шестнадцатого.

– О как, ты ещё и цитатами общаться можешь? – хмыкнула Тамара.

– Ага, как-никак в университете обучаюсь, успел у однокурсников нахвататься, – подколол я в ответ. – Правда, не все такими умеют оперировать, некоторые про бантики и прически всё больше рассказывают.

– Ай, уел так уел, – Тамара шутливо ударила меня по плечу.

– Ой, аккуратнее, а то ведь рука не удержит и обороню торт, – испуганно отшатнулся я.

– Да уж, чтобы ты торт уронил, нужно шпалой с размаха бить. Давай, я подержу.

Я разделся, повесил пальто на крючок, а шапку повесил сверху. Надел предложенные тапки, после чего меня повели не туда, где вкусно пахло, а в комнату. Я вошел и невольно застыл на месте.

Ох, как же лихо на меня нахлынули воспоминания…

Ведь когда-то и у нас была подобная комната. Да, вот так же вот на тумбочке стоял телевизор, на его накрытой салфеткой верхней плоскости чернела рогатая плюха антенны. Внутри тумбочки виднелись сложенные стопкой газеты и шахматная доска. И ёлка полтора метра высотой в другом углу также празднично переливалась. Внизу ёлки была положена вата и стояли фигурки деда Мороза и Снегурки.

И линолеум на полу был похож, такой же коричневато-ромбовидный. Мощная батарея притулилась под окном, на котором стояли разнообразные горшки с растениями. Шторы и занавеси были чуть приоткрыты, словно для того, чтобы была возможность открыть форточку, если вдруг гостям станет жарко.