Вскоре после свадьбы забеременев, она продолжала учиться, ей зачли курс в апреле, за несколько дней до родов. Родила Глаша мальчика, спокойного очаровательного карапуза. Через год и месяц, уже закончив училище, она родила девочку. Стало невыносимо трудно: быт свалился на неокрепшие плечи и на неокрепшее сознание неподъёмным грузом. Она училась, имея одного малыша рядом, другого — в животе, должна следить за хозяйством, порядком, едой.

Когда родилась девочка, наняли приходящую няню, да полы раз в неделю мыла жена Петровича, но с малыми детьми следовало мыть чаще, а Глаша уставала и не понуждала себя. Любовь Дмитриевна, известная своей приверженностью к чистоте и порядку, иногда на неделе заглядывала на их половину, непременно морща нос: «Фи, Глаша, опять у тебя грязь, бардак!» Подобные упрёки трудно переносились, легче казалось решиться пойти на работу, о которой мечтала все годы учёбы. Но кто будет с детьми? Дети или работа? Унылая бесконечна серость или самореализация? Услужливое воображение посылало проплывающие перед глазами картины: она с всколоченной головой, в грязном халате с засаленным фартуком и со шваброй в руке, из кухни доносится запах сбежавшего молока и вой сопливых детей, кучи детей! Ночные капризы (малышка плохо спала) вовсе подвергали её в дикое раздражение. Глаша уже сомневалась, так ли прекрасно иметь маленьких бэби, и не правы ли те, кто откладывает подобное произведение на потом. Ей ведь всего двадцать!

Против дома, где велись строительные работы, остановился белый автомобиль «Шевроле».

— Здесь? — спросила Аделаида.

— Ага, — довольно хмыкнул мужик за рулём.

— Давно?

— Дык с четверга начали.

— «Крыша» кто?

— «Озон».

— Конкурирующая фирма, — неожиданно визгливым голосом прокомментировал дебилообразного вида молодой человек на заднем сидении.

— Он часто там?

— Мы проследили, пока каждый день приезжает. Тачка у него крутая…

— Знаю, — недовольно перебила женщина. — Удачно женился… Ты, Кирилл, и ты, Мигало, пойдёте туда. Спокойно, без угроз и хамства, скажите ему, что хочу поговорить. Если согласится, ты, Мигало, вернёшься за мной, и подождёте меня, где скажут. Если откажется — уходите, в драку не ввязывайтесь, наверняка всё «под колпаком», но хамить можно, даже хорошо. Пошли!

Кирилл и Мигало неспешно поднялись по ступенькам, позвонили. Им открыли ребята из «Озона» — в Ялинске все охранные фирмы знали друг друга, как облупленные. Кирилл вежливо объяснил, что ему нужен Григорий Савов — есть важное дело. Им разрешили войти. Гриша спустился сверху, сразу признал Кирилла, второй явно другой — руки, естественно, им не подал.

— Что нужно?

— Хорошо живёшь, художник. Видать, разбогател — не иначе, картину выгодно продал?

— Да и ты, старый знакомый, неплохо устроен. Никак, в фавориты продвинулся?

Тот радостно гыгыкнул, из чего Гриша понял, что угадал правильно.

— Так что нужно?

— Ну это, ты не загордись, всё-таки в одном болоте квакали, — и он опять хохотнул, довольный своей шуткой. — Аделаида Марковна поговорить хочет. Примешь?

— Деловой разговор?

— Естественно, деловой — о чём ещё можно говорить с женатиком?

— Хорошо, поговорю.

Гриша решил, что лучше согласиться, хотя встречаться с Аделаидой не стремился. Не воспоминаний боялся, предчувствовал разборки, он ведь хапнул престижное место, разборки казались неизбежными. Аделаида вошла. Странная получилась ситуация: двое напротив друг друга, охрана возле каждого. Они не виделись чуть больше года и с любопытством всмотрелись друг в друга. Гриша, казалось, внешне не особо изменился, и всё же это уже не тот Гриша — больно кольнуло женское самолюбие, — к его внешним качествам добавилась уверенность, основательность в жестах и взгляде. Теперь это мужчина, за которого можно спрятаться. А Аделаида за год сдала. Вроде та же, но Гриша почувствовал закат её могущества: больше краски на лице, слишком молодящая одежда, злобные огоньки в глазах.

— Здравствуйте, Григорий Константинович.

— Здравствуй, Аделаида Марковна.

— Я рада, что в нашем городе оседают такие люди.

Гриша не ответил, Аделаида секунду помолчала.

— Раз уж ты решил начать свой бизнес, надо посоветоваться с теми, кто занимается им давно, не перебегать дорогу. Большой художественный салон — моя давнишняя мечта: можно объединиться, ведь мы старые друзья и хорошо поймём друг друга. Я готова делиться.

Гриша понял. Аделаида не хочет упускать своего: жадность, расчёт, страх потери, женская несостоятельность — всё смешалось в её душе. Гриша нужен ей, она готова купить его, обменять на что угодно или… объявить войну со всем жаром своей женской мстительности до готовности, пожалуй, даже физически убрать его. Но он не колебался, потому что однажды сделал свой выбор, и теперь испытывал к Аделаиде только жалость, которую, впрочем, не захотел показывать. Гриша покачал головой, аргументируя отказ так:

— Сама понимаешь: нам нельзя вместе… работать, слишком разный подход… деловой, — и решил добавить для полной ясности. — Я ведь женился не по расчёту, я женился по любви.

Аделаиду аж бросило в краску — стало заметно и сквозь пудру.

— Значит, повезло дуре. Не той ли, что встретила тебя в Сучково, невзрачная такая, толстомордая?

— Позволь и тебе счастья пожелать: Кирилл — видный парень, высокий, накаченный, в искусстве разбирается.

Гостья намёк поняла и еле взяла себя в руки — последнее слово должно остаться за ней.

— Гляди, Григорий, счастье — оно ведь такое: сегодня есть, завтра — нет. Впрочем, как и жизнь… Прощай.

— Прощайте, Аделаида Марковна.

Она вышла, за ней — телохранители. Гриша показал своим проследить. Оставшись один, вздохнул глубоко. Казалось, только жить начал. Неужели всё? Только бы Глаша не узнала, ведь ребёнка ждёт, ей нельзя волноваться.

Дочка спала плохо, плакала по ночам. Первый год её жизни стал для Глаши кошмаром, нервы расшатались, преследовали депрессивные мысли и слёзы. Только Гриша мог её успокоить: он брал руки жены в свои, дул на волосы, а она прижималась к нему, боясь дышать, настолько становилось хорошо. Но Гриша часто только ночевать приходил, дома едва перекусывал, обнимал родных и засыпал, не донося головы до подушки. Глаша жалела его и сердилась на дочку, которая плачем могла разбудить папу. Через год девочка спала лучше, и мама вышла на работу, как хотела, в дом престарелых. Какое счастье! Со своей общительностью и доброжелательностью Глаша для стариков стала отдушиной, в болезнях утешительницей: укол сделать, капельницу, клизму, переодеть, помыть — всё без ропота, с тёплым словом каждому. Так прошёл ещё год. Гриша за это время стал известным человеком в городе, его центр заработал, Тимофей Макарович помог пробить бюджетные места и федеральное финансирование проекта. Частично работал Савов и у Лупелина, тот забрал бы его целиком, но зятю не «разорваться». Гриша затруднялся понять сперва, почему Аделаида не стала ему мстить, пока не узнал, что ей внезапно стало не до него: слишком приблизив к себе телохранителя, эту гору мышц с амбициями, она пригрела змею, образно говоря. Обнаглев, тот растратил без спроса её деньги, вложив их в сомнительное дело с криминальным уклоном, тем самым засветил и хозяйку. Кирилла посадили, а Аделаиду Марковну долго держали под следствием, ей еле удалось откупиться с условием уехать из города. Она скрылась на Дальний Восток и, говорят, начала с нуля, но довольно шустро раскрутилась. Замуж так и не вышла. Гриша остался единственным владельцем художественного салона в Ялинске. Дети росли с няней да бабушкой. Старший мальчик, добрый, заботливый, опекал слабую здоровьем младшую сестру, они везде ходили вместе, играли в одни игры, совсем не ссорились. Ему исполнилось три года, а ей два, когда они утонули в пруду. Случилось так, что в тот день няня отпросилась домой пораньше (обычно она уходила, когда Глаша возвращалась с работы), оставив детей на бабушку. Та не велела им выходить самим из дома, двери закрыла на щеколду, легла полежать — у неё болела голова. Не заметила, как задремала. Проснулась от гнетущей тишины в доме, бросилась искать детей. Глядь: двери открыты. Перепугалась, бегала по двору, позвала Петровича с женой, стали искать вместе. Помчались на пруд. Пруд, чтоб дети в него не лезли, обнесли со стороны дома заборчиком. Рядом валялось ведёрко. Петрович вошёл в воду и недалеко от берега обнаружил их тела. Вероятно, девочка полезла с ведром через забор и бултыхнулась, а мальчик — за ней, да не смог вытащить. С Татьяной Андреевной сделалось плохо. Позвонили родителям. Что дальше говорить, горе есть горе, трагедия страшная, все оказались в великой депрессии, хоть батюшка и утешал их ангельскими чинами страдальцев. Детишек отпели, похоронили, Татьяна Андреевна, поседевшая в один час, Глаша, Ильины в N стали читать псалтирь. Гриша со дня сватовства Виталия (который, кстати, женился и был доволен супругой), вот уже четыре года практически не пил, так, иногда, за встречу с Ильиным рюмку или с дедом Макаром за упокой солдатиков. А тут запил, и у Глаши опустились руки. Татьяна Андреевна тоже не могла помочь — сама всё время плакала, корила себя за недогляд. Ильины, приезжавшие на похороны, уехали. Глаша опять осталась одна, теперь совсем одна: Гриша в мастерской, мать валерьянку глотает, не слышно детского лепета и топота — тоска глубокая, всепоглощающая, и могильная тишина кругом. Она позвонила сестре в N, они разговорились. Тоня спросила про Гришу, Глаша так и ответила: кушать не приходит, пьёт у себя в мастерской, на работе уже почти три недели не появляется, она сама туда наведывается, кое-как дела улаживает, чтобы ничего не пропало.