Голос его звучал так умоляюще, что с согласия Тимофея Макаровича мать пошла к дочери в комнату и спросила, не согласится ли та перемолвиться словом с Гришей, как он того жаждет. Хорошо, пусть войдёт.

Юноше разрешили поговорить с девушкой не более десяти минут, потому что уже поздно. Оставшись наедине с мужем, Татьяна Андреевна спросила:

— Может, не надо было разрешать, он ведь выпивши?

— Не настолько, чтобы потерять голову. Подождём.

Они сели и стали ждать.

Гриша вошёл в комнату в первый раз, если не считать, что давно девчонкой Тоня знакомила его с расположением жилых и не совсем жилых помещений, тогда распахнула сию дверь, указала: «Это Глашина комната». Виновница суматохи ещё не переоделась, но волосы распустила и зажгла торшер, когда её застигли известием о просьбе беседы. Она догадывалась, что спешит сказать Гриша, но почему-то не взволновалась и лишь слегка покрылась румянцем, который, впрочем, в полумраке не слишком бросался в глаза.

Гриша закрыл дверь, быстро подошёл к ней, взял, поцеловав, её руки в свои.

— Я больше так не могу. Сегодня Виталик, потом ещё посватается кто-нибудь, а я никому-никому не хочу тебя отдавать. Я никудышный жених — все они лучше меня — но не могу без тебя, Глаша. Согласись стать моей женой.

Девушка опустилась на стул, стоявший рядом, а Гриша — на колени рядом с ней. Она погладила его мягкие светлые волосы.

— Я согласна… но есть ещё мама и папа. Гриша, услышь меня. Приходи завтра к ужину, и будем просить у них благословения.

— А сейчас нельзя?

— Нельзя. Ты прилично оденешься — в самое лучшее, что у тебя есть, купишь цветы для мамы. А пока им ничего не надо знать. Иди к себе. До завтра.

Решительно выпроводив жениха, Глаша совершенно спокойно объяснила родителям, что у них возник совместный проект, но т. к. необходимо заручиться советом и помощью, то Гриша придёт завтра вечером, дабы всё обсудить. Если у отца семейства и возникли какие-то сомнения, он благоразумно промолчал, а Татьяна Андреевна — удивительное дело — ничего не заподозрила, даже обрадовалась, что подопечный решил взяться за ум с помощью её дочери.

Что ж, подождём до завтра.

Стоит ли гадать, как провёл ночь и следующий день Гриша: спал он или не спал, работал или терзался, молился или бродил по лесу, кушал ли хоть что-нибудь — не знаю, но скажу за Глашу: спала она крепко, отсутствием аппетита не страдала, на учёбу поехала счастливо-ликующая, там тоже не унывала, домой вернулась весёлая и бодрая, лишь ближе к вечеру не могла найти себе занятие, всё из рук валилось, бралась то за уроки, то за книжку, то за шитьё и наведение порядка. Ей всё мерещилось, что с Гришей может что-то случиться: забудет принарядиться, или цветы не принесёт, или вовсе сам не явится. Наконец она настолько себя взвинтила, что мама не выдержала: «Сколько можно ходить туда-сюда? И почему такая красная? Не заболела ли?» Сообразив, как её неприкаянность подозрительна, Глаша предпочла уйти к себе и там бессмысленно усесться на стул и просто ждать, судорожно сжимая в руках книгу. Ясно, Гриша прежде отца не появится. Может, отец вырвется с работы пораньше? Тимофей Макарович приехал в восемь вечера. Кода они сели ужинать, Татьяна Андреевна обратилась к дочери:

— Может, Гришу позовёшь?

— Хорошо, — отозвалась девушка и выскочила на улицу. Савов словно ждал её, нерешительно застыв на пороге, бледный, но аккуратно одетый, с цветами и пронзительно-отчаянным взглядом, почти таким же, как тогда, когда он прятался за дровяником, истекая кровью. Глаша опять всё поняла, взяла его за руку и…

Они зашли. Не давая времени удивиться подобному совместному явлению при параде и с цветами, Гриша сразу начал говорить, впрочем, весьма сбивчиво, перескакивая с одного на другое:

— Уважаемый Тимофей Макарович, дорогая Татьяна Андреевна, я вот пришёл сегодня, сейчас… просить… то есть мы вместе хотим просить благословить нас с Глашей… Я сделал ей предложение, а она, добрая душа, согласилась стать моей женой. И вот мы просим вашего благословения…

Тут Гриша сконфузился, замолчал, всё более и более бледнея — Глаше даже показалось, что ему опять потребуется медицинская помощь. Татьяна Андреевна, мягко говоря, весьма поразилась происходящим; на несколько секунд повисла тишина, ибо и хозяин не находил нужным так сразу изъявить готовность восторгаться или возмущаться. Наконец, привстав, родительница прошептала:

— Глаша, это правда?

— Да, мама, всё в точности так и есть. Вы не переживайте, давайте кушать, чай пить, и поговорим.

— Да-да, дочка, давай… Садитесь.

Гриша сел, Глаша поставила цветы в вазу и села рядом.

— Но почему, — словно очнулась Татьяна Андреевна, — почему я до сих пор ничего не знала? Как же вы скрывали?! — с укором воскликнула она.

— Ну отчего же, — вставил слово Тимофей Макарович. — Я тебя предупреждал, а ты — вздор!

— Да, сейчас припоминаю, — Татьяна Андреевна чуть помолчала. Молодые смотрели на неё. Наконец она решилась.

— Дорогие мои дети, вы мне оба очень дороги, но, прежде чем мы с отцом решим наше общее будущее, я прошу — я настоятельно прошу — нам надо с каждым из вас поговорить наедине. Глаша, выйди, пожалуйста, на улицу, мы тебя позовём.

— Хорошо, — девушка пожала под столом Гришину руку и вышла.

— Тимофей Макарович, что-либо желаешь сказать? — обратилась к мужу Татьяна Андреевна, как только дочь покинула помещение.

— Чуть позже, ибо, чувствую, некоторым необходимо высказаться.

— Да, ты прав. Гриша, знаешь, я люблю тебя: к сыну моей лучшей подруги, упокой, Господи, её душу, я всегда старалась относиться по-родственному и надеялась, что он станет братом моим дочерям. Я не ожидала… такого возмутительного удара в спину. Понимаешь, хорошо понимаешь, почему так говорю. Буду честна и откровенна: я мечтала выдать Глашу замуж за… православного состоятельного мужчину без… порочных наклонностей, чтобы он не развратил её и мог содержать семью. Что можешь дать моей девочке ты? Как вообще ты мог просить её руки, да ещё у нас за спиной? Я просто не знаю, что делать, — женщина всплеснула руками, на глаза навернулись слёзы.

— Успокойся, жена, — это хозяин заговорил. — Из своего опыта могу сказать, что нельзя судить человека по его ошибкам. Григория ведёт Бог, и, мне кажется, туда, куда нужно. Будет ли от него толк — от него самого зависит. И от нас. Возможно, что с Глашей — будет, без неё — вряд ли. Если у них сильное серьёзное чувство одно на двоих, нам не судить, а помочь надо. А что бит был, так за одного битого двух небитых дают. Во всяком случае, негоже нам от такого зятя отказываться.

Гриша всё это время молчал, переживая ширившийся ком в груди. Татьяна Андреевна во всём права (она ещё не всё знает!), а Тимофей Макарович незаслуженно милостив к нему.

— Спасибо вам обоим, и вам, Тимофей Макарович, и вам, Татьяна Андреевна. Ваши упрёки совершенно справедливы, а доверие окрыляет. Я действительно развратник и пьяница, но, надеюсь, заплатил за свои грехи сполна. Какой сложится жизнь дальше, не знаю, но Глашу не обижу и… изменять ей не намерен. Если благословите нас — осчастливите, а если нет, то… мне придётся уехать, потому что не могу без неё, пробовал уже.

В наступившей тишине послышался скрип лестницы, это Макар Ильич спускался со второго этажа, держа в руке бутылочку, он добродушно похихикивал, несомненно, каким-то своим мыслям.

— Вот я и говорю, — обратился дед к собравшимся, — розы — ещё те пьяницы: капнул им по капельке, а они распушились.

Деда усадили пить чай, Гришу отпустили и позвали Глашу. Девушка почти не волновалась, или ей так показалось. Она даже улыбалась, глядя на своих горячо любимых родителей.

— Глаша, доченька, — мать бросилась ей навстречу и расплакалась, обнимая: — Скажи, скажи честно, как это получилось? Любишь ли ты его? Может, он соблазнил тебя? Отвечай честно, это очень важно!

— Мама, папа, Гриша — хороший, вы не понимаете его, а он добрый, честный, мужественный. И я его люблю — это честно… Давно люблю — думаю, дольше, чем он меня.