— Вертится, как петушок на крыше, стрекочет без умолку, — как есть сорока! Кому достанется, уж тот нарадуется. Не пора ли, мастер, кому-нибудь из твоих верзил такую пышечку подхватить?

— По твоим словам, и тебе бы такая пышечка сгодилась, — говорит мастер.

— Э, хороша ложка к обеду…

— Ну-ну!

—< Уж я привык без пышечек… а как увижу девицу покрасивее — сердечко — ек-ек! — признается портной.

— Ек-ек, говоришь, как бараний хвост.

Смеются старики. Девейка обещает приятелю зыбку смастерить, набивается к нему в сваты, а Кризас подает мысль, что пора, мол, его Симаса оженить. Обленится бычок…

Ох, будь Кризас молодой да стройный, такую красавицу выбрал бы! Не успела одна дверь затворить, вот уже и другая, еще краше первой. Примеряет Кризас новой гостье платье, разглаживает, подносит осколок зеркала, а она спрашивает, как сбоку, как снизу, как ворот? Все хорошо — платье, что кора на березке. Но не отпускает портной девушку. Еще раз снимет платье, распорет, а девушка от радости сама не своя: вот как дяденька работает! Лепит и лепит Кризас, как ласточка свое гнездо: подбежит к столу, схватит щетку, опять к девушке, опять назад шмыгнет, нитку найдет.

— Доминикас, шов распори, нитки подбери! Матаушас, не зевай, утюг раздувай! Крутись поживей, сил не жалей!

Вертится девушка, прямо в глазах рябит — целый век прождешь и не соскучишься.

— Сколько с меня, Кризутис? — когда уже все окончено, девушка развязывает узелок платочка.

— А ты побудь минутку, дай на тебя нарадоваться, — говорит горбунок, видя, что она собралась уходить. — Сколько с тебя? Немного: чмокнешь разок в бороду.

Не успел он это в шутку сказать, а девушка стрелой— чмок его в щеку. Голова у Кризаса крутом пошла. Шарит вокруг себя руками, ноги подкашиваются, глаза горят — старик совсем обалдел! Сам не знает, как это цапнул он горячий утюг.

— Это ты мне подсунул, бездельник! — кричит бедняга Доминикелису и, ухватив его за хохол, показывает пальцем на утюг, чтобы паренек лизнул железо языком. Не злится портной — со стороны на него поглядеть весело!

А девушки давно и след простыл, но не забыла она положить деньги на край столика.

Пусть и через месяц увидит Кризас свою работу, а подойдет, спросит, как носится, иного и выбранит, если тот не умеет с хорошей одеждой обращаться, опять со всех сторон одернет, отойдет и еще несколько раз обернется. Такая заботливость и внимание Кризаса отличают его от других портных. Кто раз у него шил, тот всегда чувствует его требовательный взгляд. Идешь по местечку — Кризас навстречу бежит, останавливает:

— Не жмет ли, не узко ли? Не великовато ли, не болтается? — И всякому по душе эта заботливость портного.

А если не понравилось Кризасу собственное изделие, хоть ты лопни, но не отдаст его: по сто раз будет пороть, тянуть, и тогда уж не увидишь на лице портного улыбки:

— Ни для сыра мешок, ни так пирожок. Ты скривился или я окосел? Все ко мне тащите? Несите к Думчюсу. У него живо: раз-два — и готово…

Обождет немного и еще погрозится:

— Начну и я мешки вместо платьев шить!

Долгое время Кризас снимал мерку ниткой, затягивал на ней узелки, но вскоре и тут обскакал своих соперников. Выстругал мастер своему другу четырехугольный брусок, нарезал зарубки. Измерив человека ниткой, Кризас прикладывает ее к бруску и точно узнает, сколько там вершков. Еще прежде того стал он цифры записывать мелом на стенке. Это было большое новшество, и оно быстро распространилось по всему Паграмантису. Мало того, Кризас начал снимать мерку для брюк даже по бедру и два раза внизу. Одним подпаскам да ребятишкам он этого не делал. А Думчюс упрямо держался старинки и признавал только мерку в поясе, да и ту часто записывал на глазок. Придет к нему кто одежду заказывать — Думчюс поставит его под дверной косяк, прищурится, глянет — и ступай своей дорогой. Может, поэтому сшитое Думчюсом платье одинаково годится и сыну, и отцу. Карманов он тоже не признает и молодым парням их наглухо зашивает. Старые люди горой стоят за Думчюса, говорят, что из его платья уж не вырастешь.

Любит свое ремесло Кризас — не забывает он и про требования времени. Сначала избаловал он местечковых, а вскоре затем — и деревенских. Придумывает Кризас все новые и новые оборки, вытачки, складки-раскладки. Осмелился Кризас показать паграмантским кавалерам девичьи ножки — открыл на три дюйма выше косточки, а потом пошла из-за этого такая заваруха, что чуть самого портного не прихлопнули. В первое воскресенье после троицы как стукнет настоятель кулаком: мол, люди удержу не знают, бога забыли, а новомодное поветрие охватило деревню. Уже не по душе старинные наряды: шьют бабы себе кофты короткие, с вырезом, юбки по колено, показывая свои некрещеные места. У таких портняжек иглу сам черт оседлал, ибо знает он: обнажение и плотское упоение самому Люциферу угодны.

Имени Кризаса ксендз не поминал, но зашептали о нем многие прихожане. И пошли толки о портном — чертовом посланце, о том, что поднял он на дерево короб, куда по ночам слетаются ведьмы.

Эти пересуды привели к Кризасу урядника с двумя жандармами. Перетряхнули они всю избу, постель перевернули и велят вести к скворешне. Толстый урядник топчется вокруг, боится влезать на шаткую лестницу. Спрашивают они, что там портной держит. А Кризас отвечает им, что содержится там у него настоящий черт, рогатый, кудлатый, но увидеть его может лишь тот, кто не берет ни левой, ни правой. Ничего не понял урядник, приказывает жандармам забираться в скворешню. Слезают они не солоно хлебавши, несут только несколько листов чистой бумаги.

Спрашивают жандармы, почему листы чистые и что на них портной пишет. Прибауточник отвечает, мол, и сейчас листы исписаны, да прочтет их только тот, у чьей совести глаза чистые. На вопрос, где прячет он литовские газеты и не передает ли случайно для них новостей, хитрец отвечает, что знает он такую газету, только никто ее не печатает, не на бумаге она выходит — разносят ее своими языками богомолки и ни копейки за это не берут. А новости для той газеты собирает урядник.

Плетутся жандармы ни с чем, грозно советуют портному не попадаться им.

Живет Кризас в маленьком домике, унаследованном от матери, веселит людей, наряжает и украшает их, тайком просвещает литовской книжкой, полученной из Пруссии. Учатся у Кризаса двое ребят. Один — Матаушас, сынок многодетного бедняка Шяшкутиса; Матаушас каждый день приходит к портному из дому, а второго, сиротку Доминикелиса, портной у себя пригрел. Кризас так привык к подмастерьям, что без них, как без сверчков запечных, было бы ему грустно.

Встает поутру с лежанки Доминикелис и уже трудится-пыхтит, будто еж, разводит огонь, утюг нагревает, пол подметает. Когда приходит Матаушас, у Доминикелиса уже и картошка начищена, и козочка подоена, а скоро и завтрак поспеет. Сразу разносится по избе запах шкварок, пареного мяса, день входит в привычную колею. Обоих своих помощников Кризас обучил грамоте. Слов нет, детишки для него — великая радость. Кризас с ними борется, силой меряется. Зимой хоть раз в день вылетают все трое во двор, лепят снежных баб, подхватив санки, катаются с горки. Никто так ловко не проведет санки по тесным, петляющим тропам среди узких полосок полей, как портной. Сидит он сзади, болтает вытянутой ногой, ухватив под мышки Доминикелиса, и покрикивает:

— Доминикас, не зевай, направо давай! Ты, Магаушас, слезь с горы, а то каша пригорит!

Съедут несколько раз с горки, повозятся и опять за работу. Кризас заводит песню, а помощники подтягивают тонкими голосами. С весны он вместе с ними ходит на рыбалку, купаться и, схватив кого-нибудь из ребят в охапку, тащит топить, камень на шею привязывает, но всегда, пожалев, отпускает.

У мастера Девейки тоже двое помощников. Иногда оба старика стравливают ребят, и столяря га набрасываются на портняжек. Пока все идет чинно да ладно, деды следят за сражением каждый возле своего войска, подбадривая того или другого, но если только кто-нибудь ослабеет, бросаются старики на выручку. Кризас за своего Доминикелиса голову отдаст, он не позволит Девейкиным «зубилам» душить мальчишку!