Только обряжалыцицы на минуту оставили покойника одного, а Марцелике ушла заказывать погребальный звон — бабки, вернувшись, уже не находят мертвеца: опустела кровать. И от ужаса дыбом встает у них седые космы: дьяволу служил — дьявол его и унес.

А пока у Девейки в доме все переполошились, крестятся, кропят святой водой, — покойничек в одной рубашке весело постукивает молотком в мастерской и с превеликим удовольствием прислушивается к колокольному звону, провожающему его душу в заоблачный путь. Мало кому из покойников выпадает такое счастье — слышать, как в глубокие вечерние сумерки доносится с колокольни: бам, бам…

Вот так, со сменой теплых и студеных дней, с тучами, приносящими дождь, грозу, бури, с журчанием стремительных ручейков, проходит год за годом, соленым потом окропляя песчаные поля, все белее окрашивая головы стариков, непосильным грузом лет прижимая их к земле и растя им на смену молодые побеги.

Снова ступает по паграмантским холмам весна. Сегодня Девейкины пчелки в первый раз вылезли из ульев погреться_: на солнышке, а те, что посмелее, с жужжанием полетели искать ранние цветы. Снятый с Кризасовой головы рой за несколько последних лет принес нежданный приплод: под липами мастера стоит уже шесть ульев. Скоро украсятся цветами ветки деревьев, пригорки, луга, и наполнится веселым гулом Девейкин сад. Не стало только головы, увенчанной пчелиными роями и медом мудрости, — нет Кризаса. Нет сочинителя, который порадовался бы пчелке, раскрывающейся почке и вернувшимся скворцам, но имя его не остыло на устах людей, а добрый дух все еще гуляет по размякшим тропинкам. И не один паграмантец еще ощущает на себе теплый, заботливый взгляд портного, когда проходит мимо его лачуги в новом платье. Кажется, выбежит горбунок, раскачивая зуб, одернет пиджак, плащ, расспросит, как носится одежка и, покачивая головой, еще долго будет стоять там, возле изгороди.

Стал легендой Йонас, о судьбе которого ничего точно не известно, только поговаривают, что идет он против господ, за бедноту, и в Жемайтийском, в Куршском краях собирает большое войско, готовясь уничтожить царское владычество.

Поэтому паграмантские матери детям своим ставят в пример доброту и благородство Йонаса, а баловников, неслухов пугают перед сном графчиком.

Как бы там ни было — сегодня под кровлей мастера оживление и веселье. Уже третий год живет и здравствует Девейка, вырвавшийся из ногтей смерти. Своей мудростью он избавил от великой беды общину паграмантских мастеровых и узкополосников. На сей раз уже не драгунская сабля нависла над головой горемык, а божий перст решил испытать их терпение и, может быть, лишить их крова, отобрать последний кусок хлеба: сгрудился на реке лед, широкий паводок залил их полоски, огромные льдины врезались в пашни и кинулись разрушать берега общинного выгона. Ремесленники провели без сна много страшных ночей, с тревогой наблюдая, как все шире разливается река, приближаясь к их гнездам. Все перетаскивали свой скарб на более высокие места, выводили скот и, коченея от стужи, ждали гибели. Не скоро спал паводок, но и тогда не наступила радость: река, изменив свое русло, холодным обширным озером разлилась по их огородам, по выгону за местечком и продержалась так даже во время летней засухи. Щавель, которым каждую весну питалась беднота, когда кончался хлеб и другие припасы, и трава, кормившая их коз, большей частью были похоронены под водой.

Перед прибрежными жителями вновь замаячил призрак голода. Собравшись, совещались они, что предпринять. Многие предлагали сбросить в общий котел последние копейки и снарядить честного человека, чтобы тот свез деньги в Кретингу и пожертвовал во славу святого Антония, не раз являвшего чудеса. Может быть, послушавшись святого, вода в следующем году вернется в свое русло. Другие предлагали обратиться к губернатору с просьбой помочь им, выделить новое пастбище. Девейка, узнав, сколько копеек могут собрать пострадавшие, заявил:

— Будьте спокойны: за такие деньги ни святой Антоний, ни губернатор не станут себя утруждать. Ну, все как есть — завтра на луга!

Так и сделали. Мастер придумал, как отвести воду и совладать с ее норовом. Целый месяц бабы, мужики и дети в свободное от основных работ время по указаниям мастера трудились на реке. Ремесленники и узкополосники собрали с полей булыжники, сделали далеко уходящую в воду запруду из двух рядов крепко вбитых кольев, перевязанных ивняком, чтобы сдерживать вымываемый песок, скрепили ее камнями, подровняли склоны луга, покрыв их в опасных местах дерном, по глубокому рву воду из ложбины спустили в реку и, переведя дух, ожидали новую весну. Были и такие, которые насмехались над работягами, обзывая все это новым Девейкиным рапапланом. Когда подошла пора нового паводка и тронулся лед, жители местечка, взобравшись на пригорки, беспокойно следили за прибывающей водой. Девейка, втыкая в берег колышки, наблюдал, как поднимается река, весело покрикивал соседям, что опасность минует. Два дня угрожала река общинному выгону и лачугам, но потом, словно утомившись, отступила в старое русло. Отступили голод и невзгоды. И удалось не только обуздать реку: когда солнце основательно пригрело, перед глазами узкополосников раскинулось обмелевшее дно, поблескивая плодородной тиной, — отвоеванный у воды огромный кусок земли, вскоре покрывшийся зеленой травкой. Неописуемая радость охватила всю общину

— Мастер, ты наш благодетель, — твердили все в один голос. — Что бы мы делали, если б ты помер!

— Ага, пожалели! А теперь уже могу подыхать?

— Нет, нет! — твердили все. — Не отдадим тебя курносой.

Счастливый день в жизни мастера, ради которого можно забыть о многих невзгодах, а заботы отложить на завтра! Сегодня не только праздник победы над рекой, но и крестины первого Симасова сына. Мастер пообещал своей старушке сделать ножную тележку, чтобы могла она в костел ездить, если только вымолит сынка для Марцелике. На этот раз сбылись мечты мастера: родился мальчуган. Едва только внучек издал первый писк, дед схватил его и усадил на книгу, чтобы вырос ученым, чтобы дальше видел, больше понимал. Немедленно завещал он младенцу и свой верстак, а теперь, рассаживая за столом своих крестников, велит им потесниться, чтобы зубы у внучка редкими не выросли.

Сам мастер выбрал внуку имя Йонас и целый день ни на минуту не отходил от малыша, все носит его на руках, сует гостям поглядеть, сам пеленает и нисколько не: огорчается, если крикун обмочит ему полы.

Изба мастера полна соседей, немало тут и молодых, которые заполнили поредевшие места среди стариков. Тут же и преемник Кризаса Доминикелис, вырос паренек, держит скрипочку портного, неплохо уже пиликает. Тут и будущие гончары, столяры, удивляющие мастера своими светлыми мыслями, зрелым разумом, а кое в чем даже и обогнавшие их, стариков. Отрадно Девейке глядеть на молодую поросль, которой предстоит побороться не с одним паводком, а кое-кому и с бурей в одиночку потягаться. Целая дружина отважных колумбов! Сидит мастер в компании, среди гостей, сношенек, среди уцелевших родичей, и созревает уверенность: нечего хныкать! Чем богаты, тем и рады. Вот и Аготеле по-прежнему жива, единственный зуб у нее, да и тот шатается. Но от нее, съежившейся, как облупленный гороховый стручок, уже ничего не осталось, кроме длинного носа. Как и прежде, она всех учит, бранит, но сама целый год не встает с постели: ноженьки-прутики не держат уже ее старых костей.

Но только мастер присядет к какой-нибудь вдове да обнимет ее, как матушка уже шамкает запавшей сухонькой губой:

— Знаю, что у тебя на уме, старик ты, старик.

— То же, что и на сердце: только ты глаза закроешь, я и приманю себе птичку. В твоем гнезде не вышло, может, с другой полечится… Ха! Да разве за меня никто не пойдет, да разве я не сумею себе еще троих таких смастерить! — поднимает он внучонка. — Опустело гнездо, так чего же ждать: чем больше пискунов, тем веселее. Только вот ты, маменька, никак глаз не закроешь… — пилит старик свою половину.