— До чего же складно… Господи ты мой, подумать только…

— А чтоб тебя, швец! — я аж прослезился… — Раяускас пальцем трет глаз. — Подойди, расцелую.

Голубят Кризаса бабы, зовут друзья, а он торопливо опрокидывает кружку, приставляет к груди скрипочку и, взмахнув смычком, весело:

— Полечка! Эх, ух! Тирля-тир-ля! Эй, Адомас не век живем, может, завтра сгнием! — хватай, которая помягче!

Только портной способен на такое: растрогал, пробудил ненависть к тиранам, сочувствие к горемыкам и снова заражает всех весельем.

В самом разгаре танца на дворе раздаются крики.

Ребятишки выбегают на улицу, а танцующие вытягивают шеи к дверям.

— Козу. Какалас… — объясняют вернувшиеся.

— Что там такое? — встает из-за стола Йонас.

— Какалас хочет вашей козе бороду подпалить, вон, ловит…

Еще не успел мальчишка сообщить это, как притихшая горница уже слышит хохот и русские слова у дверей:

— Ничаво, пойдем!

Им отзывается голос Андрюса. На пороге появляются трое мужчин. Сын мастера шагает последним, подталкивая перед собой присяжного свидетеля Какаласа, которого можно купить для любого дела, и не менее знаменитого его компаньона Слункюса. Так уж повелось — вечно они припрутся незваными. Должно быть, недавно кто-то разукрасил Слункюсу лоб — до сих пор там красная заплата.

Так подталкивая, понукая друг друга, еле держась на ногах — явно хватили где-то по дороге для храбрости, — дружки вваливаются в избу. Веселье сразу затихает. Никто их не встречает, не принимает у них картузов. Даже сам хозяин глядит исподлобья, сжимая трубку.

Какалас, проблеяв несколько слов по-русски и нарочно коверкая литовские слова, плетется к молодым, протягивая им руку. Андрюс усаживает дружков. Слункюс, вытащив бутылку из кармана, со стуком ставит ее на стол:

— Невибращайте ви… внимания!..

Проходимцам все равно, ждали их здесь или они липшие. Слюнявые, замызганные, а хозяйничают как дома. Андрюс подносит им еду: вытаскивает у других из-под носа холодец, пирог, приглашает закусить. Дескать, сегодня им еще предстоит работа. Толстый, с румяными щеками Какалас, хлопая по своей голове бутылкой, вышибает пробку, чем до слез веселит приятелей, а Слункюс, поблуждав взглядом среди сидящих и стоящих, замечает Кризаса и манит его пальцем:

— Швец, гадина… Построил на дереве будку… ты над нами издевался!.. Ерунда… Ты мне сшил, порвалось..

— Я-то сшил — забор порвал, — отвечает Кризас, и гости одобрительно гудят.

— Швец, дьявол, ты ма-алчи, сукин сын… я тебя! — грозит пальцем Какалас. — Валяй казачка — получишь водки, кудлач!

— Может, другой танец тебе понравится — кнут для незваного гостя? — спрашивает портной, брякнув по струнам.

Почти все гости смехом отзываются на шутку музыканта. Гончар добавляет:

— Этому танцу и я подыграю!

Оттопырив губу, искоса поглядывая на смеющихся, даже согнувшись, Какалас копается в жилетном кармане. Отыскав мелкий медяк, швыряет через головы гостей музыканту:

— Подбирай!

— Ты бросил — ты и подбирай. Не будет музыки за Иудин сребреник!

Вполголоса поддерживает портного вся изба. Даже мастер вытаскивает изо рта трубку, чтобы хихикнуть. Ох, поделом таким, что шляются под чужими окнами да водятся с урядником! Еще лучше было бы, если б нашелся человек, который подкоротил бы им языки — перестали бы начальству наушничать!

Сначала и Какалас присоединяется к общему веселью, захлебываясь от глупого смеха, пока его пропитанные водкой мозги не соображают, над кем потешаются.

Некоторое время проходимцы тянут прямо из горлышка, передавая бутылку друг другу. Красавчик Андрюс разговаривает со Стракаласом, то и дело спесиво поглядывая на девушек.

— Горбун! — орет вскочивший Какалас. Он рвется к Кризасу, пытается перешагнуть через скамью, но Андрюс со Стракаласом тянут его назад. — Я тебе покажу, в Сибирь! Горбун!

Йонас, горшеня, Шяшкутис и другие встают. Бабы бросаются к стенам. Слышится:

— Господи! Адомас, не подходи к ним!

— Не связывайтесь с дураками!

Йонас хватает крикуна за шиворот, вытаскивает его, посиневшего от злости, из-за стола.

— Если ты свинья-пошел в хлев!

— Отойди, не твои! — отталкивает брата Андрюс. — Мои гости — не твои! Я за них в ответе! Вон, не лезь — зарежу! — И Андрюс, схватив со стола нож, размахивает им над головой брата. Не отпуская Какаласа, Йонас вырывает у щеголя нож и швыряет в сторону.

Слункюс хватает горшеню за бороду. Шяшкутис оправдывает свою фамилию — «хорек», визжит он, как взаправдашний хорь:

— Я вам! Я сейчас вам сисек понаставлю! Хоцес — так на тебе, на, на!

Вся посуда с едой летит со стола на пол. Йонас, схватив брыкающегося брата в охапку, тащит его. Андрюс молотит кулаками по голове плотовщика и сам орет:

— Брат бьет! Раз-з-боой-ник!

Старушка ломает руки, бегает вокруг катающейся по земле кучи мужиков, тормошит мужа:

— Разними! Не позволяй! Вот так отец, стоит и смеется! Душегуб — твои ведь дети…

— Прочь, — отталкивает он руки жены. — А то и тебе влетит!

Йонас выносит вон из избы брыкающегося брата, а вслед за ним, словно Самсон, бородатый горшеня волочит Какаласа. Шум и гам перекидываются во двор, и громче всех звенит голос Шяшкутиса:

— Посел вон, цтоб вам распухнуть! Есце артацится! Хоцес, на тебе, на!

Жмущиеся к стенкам бабы слышат треск заборов, охают над своими мужиками, ввязавшимися в драку.

Мужчины возвращаются. Некоторые еще помогают непрошеным гостям убраться подальше, а брата Андрюса Йонас запирает в клеть. Он там орет, дубасит ногами в дверь, ломает ее, грозится поджечь.

Андрюс и не думает уняться: стучит все громче, потом забирается на чердак и, высунув голову, орет во всю глотку, что Йонас пруссак, смолокур, мол, все равно он Йонаса топором пристукнет… А Шяшкутис — топтун.

Никто не понимает, что такое «топтун», но Андрюс горланит:

— Эй, топтун! Симас — дырявое брюхо, и жена его беззубая, и во всех в них бес сидит!

Андрюс грозится всем ноги повыдергивать, а Симасовых ребятишек, едва они появятся на свет, засунуть в мешок и утопить. Завидев гончара, Андрюс орет:

— Борода — брысь! Борода — брысь!

Хихикают ребятишки и подростки над криками пьяного узника. А Андрюс грозится выдать гончара жандармам за то, что тот хранит литовские книги.

Андрюс через окошко бросает в детей все, что подворачивается под руку. Потом уже просит их по-хорошему, чтоб выпустили его, и тогда он убьет Йонаса.

Всех по очереди зовет Андрюс по имени: откройте, мол, ему дверь, он денег даст. Просунув, показывает свои часы, блестящую табакерку.

Агота, улучив удобную минутку, когда мужчины заняты разговорами о весело закончившемся неприятном происшествии, сует под фартук кусок пирога и петушиную ножку, несет пленнику. Но зоркий глаз Йонаса не позволяет матери выполнить ее задумку.

— Не утруждай себя, маменька, — говорит он, отбирая у нее съестное, — с голоду не сдохнет. Проспится дитятко, протрезвится, вот тогда и покушает. Пойдем, маменька, назад, пойдем… — и уводит ее так ласково, что та даже не пытается сопротивляться.

Маловато места для танцоров в избе мастера. Даже блоха, если только хорошенько упрется, от порога до стенки прыгнет. Теперь, когда лица гостей расцвели от вкусной еды и густого Девейкиного пива, когда многим почудилось, будто у них не две, а четыре ноги, — хочешь не хочешь, приходится ударяться плечами о стены. Лишь несколько пар с большим трудом толкутся в избе. А паграмантцы в танце, что огонь: и стар и млад жарят, поплевывая на ладони, а уж без обратного коленца, без прыжков под потолок они не обходятся.

На беду, и потолок у Девейки низкий — особой ловкости не покажешь. Только начнет Кризас новую польку — поднимается в избе сутолока, — прислуживающим бабам приходится с тарелками и посудой ждать, пока кончится танец, ибо к столу даже иголке не пролезть. Всякий танцор старается провести свою девицу в запечье, а оттуда опять на середину избы, чтоб только захватить побольше места.