Еретик! — нет для него царствия небесного, нет загробной жизни. Все это самим человеком придумано — жизни ему еще мало — хочет веки-вечные псалмы распевать!

— А не будь тебя, мастер откуда бы взялись небеса? Да что ты говоришь! Тебя нет — значит, ты и думать ничего не думаешь — шабаш!

— Тьфу, мариявит![7]

Для Кризаса человек — только более совершенное животное! В природе тоже не все одинаково: камень, можно сказать, мертв, а травка — живая; жук совершеннее травки, зверек еще выше, а человек — на самой верхушке… Человек — бог!

Мастер хватается за свою соломинку:

— Ваше высокоблагородие швец, а откуда все это произошло?

Да где там! Портной сыплет такими словами, которых мастер сроду не слыхивал: эволюция, космический… Навряд ли и сам он толком разбирается, что говорит этот мученик сочинений Шлюпаса и Шярнаса[8].

Нет больше у мастера охоты спорить. Закинув руки за спину, волочит он свой посох. Кризас, поотстав на несколько шагов, все не перестает ворчать. Но вдруг он словно испаряется — и не слышно его. Оборачивается мастер, озирается туда-сюда — потерялась иголочка. Вестимо, иголка в траву упала — считай, пропала. Вот он, Кризас, вылезает из канавы: шляпа в руке, весь вспотевший, будто хлеб выпекал, держит в горсти букетик первоцвета и поет:

Украсил шляпу цветами, а несколько засунул в петлицу пиджака — девица! Нюхает себя: ведь вешняя новинка. И запах у цветов невинный, приятный, живительный. С чем бы сравнить их стихотворцу? С девичьими щечками, с цыплячьими клювами? Ой, не подходит. Сочинитель должен отыскать красивые, неизбитые, чистые созвучия — об этом Кризас где-то читал.

про себя складывает портной. — Cepдце веселит наших горемык… в душу его голос… золотой проник… Здорово, заяц тебя забодай! Не хуже, чем у ксендза Страздаса. — Сел бы сейчас Кризас вот здесь и сложил бы песнь про то, что видит и чувствует, если бы не мастер. Получается, словно в той басне, где щука тащит телегу в воду, а лебедь — в облака: только взмоет ввысь Кризасово сердце, а мастер уже кричит:

— Что тебя — сквозняком продуло? Чего отстаешь?

Нескоро выбираются оба философа из Паграмантиса. Дома узкополосников далеко разбросаны, протянулись они с одной стороны дороги чуть ли не на четверть мили, а по другую сторону — луг и река.

Когда встречаешь людей, надо остановиться, с каждым потолковать, одного против шерсти, другого по шерстке погладить. Приятно мастеру и трубкой о трубку стукнуть: есть у тебя огонь, нет ли, а попросишь у встречного, утешишь человека, что и он не пустое место на этой земле, хотя бы для того нужен, чтоб трубку раскурить. А Кризасу, будто зайцу в огороде, лишь бы о что-нибудь зубы поточить, если не о кочерыжку, то хоть о Магде или Уршуле. Про каждую еще и стишок сложит:

— Что слышно, Балтрус? — спрашивает мастер, издали завидев торчащую над забором лысину соседа Темника. Не зря его так зовут: Темник — человек таинственный. Живет он вдвоем с кривой женой, как в народе говорят, не сеет, не жнет. Огород у них маленький, вечно запущенный, весь заросший подсолнухом. Питается Темник от щедрот божьих: врачует лошадей, коровушек от мыта, от желудка, и в этом крепко поднаторел. Недавно он утер нос даже ученому военному конскому лекарю и с тех пор прославился. У остановившегося в поместье казачьего есаула без всякой причины охромел конь, и никто не мог его излечить. Позвали Темника. Старик только в глаза скотине посмотрел:

— Говорит мне лошадка — в эту ножку подковный гвоздь загнан на полдюйма от щетки…

И в самом деле, вскоре из конского копыта извлек< ли большой гвоздь. Темник всегда отгадывает болезни, посмотрев скотинке в глаза:

— Коровка мне говорит… пустите побегать, побегать!

Мужики только в самом крайнем случае вызывают Темника, ибо считают его колдуном. Часто достаточно ему, проходя мимо стада, глянуть на корову, и та перестает доиться, а овцы приносят ягнят о двух головах. Подпаски отгоняют Темника камнями, травят его собаками. Если спросят Темника, откуда он столько понимает во всяких недугах, он не станет отвечать прямо, а постарается переменить тему:

— Что мне бог дал, то у меня есть… сколько на небе звезд, не ведаю. Сосчитаю — скажу. А что у меня под самым носом — это уж мое, дитятко.

Такие разговоры Темника удивляют многих. Мастеру и Кризасу сдается, что человек он не глупый и знает больше других, только трудно из него слово вытянуть. Оба приятеля во время своих прогулок любят останавливаться возле Темниковой изгороди. В разговоре с коновалом мастер всегда серьезен и старается задавать необычные, таинственные вопросы, на которые получает от Темника не менее загадочные ответы:

— Выходит, среди зверья самый мудрый пес. Обезьяны еще хитрее. Пес человеческую кончину чует… Из людей, стало быть, мудрее всех царь Соломон был. Исчислил глубины морские и выси небесные… Множество жен имел. А как Ирод Соломона спросил, отчего рак задом пятится, тот — шпик — и не ответил. Вот тебе и мудрец!

— А какой ждет человека конец? — спрашивает мастер.

— Оба конца одинаковые.

— Как это? — еле сдерживает улыбку мастер.

— И смолоду, и в старости приходится кашку есть. — Темник вперяет взгляд в землю и, если уж раз начал, будет плести, что только ему в голову взбредет. Мастеру кажется, что Темник раскрывает какую-то таящуюся в нем самом истину, труднодоступную для: других.

— Человек что трава — она везде одинаковая. Она только не на одинаковом месте посеяна. Есть москаль, есть японец — одна кровь. Перед богом все мы букашки. Войны и смуты на свете оттого не стихают, что в человеческом сердце змееныш угнездился. Вырви его оттуда — в папы римские тебя выберут.

— Кто ж эту змею туда засадил, Балтрус?

— Никто ее не засаживал. Ева, праматерь наша, которую сатана искушал во змеином образе, вместе с яблоком проглотила. — Темник умолкает и оглядывается, горстью пытаясь поймать невидимый предмет над плешивой головой. И вдруг, словно пробудившись от сна, заявляет: — Лет через сто на свете один английский король уцелеет!

— Откуда знать, что завтра будет! — недоверчиво вставляет мастер.

— Знать! Все можно знать. Птице, камню, дереву известно, что станется через год. Поди в рощу в конце августа — коли с северной стороны кора на березе лишайником обросла — такая зимушка нагрянет, что куропатки к тебе в избу погреться запросятся…

Похоже, что Темник читает по календарю страницу за страницей и ничуть не смущается, слушает кто или нет. Не кончив про одно, ворошит сено уже с другой стороны, а иногда, будто вдруг живот схватило, возьмет да удерет.

Полна земля паграмантская такими чудаками неприкаянными, большими балагурами, пересмешниками и выдумщиками. И все же, как ни дивятся Кризас с мастером встреченным философам, они сами всех их превосходят. Не успели расстаться с Темником — обгоняет их рыбак Шяшкутис, веселый, шепелявый, а крикун! — голос его, что щелканье кнута.

— Здорово, мудрецы, куда безите, куда бредете, куда летите?! — трещит рыбак скороговоркой, — узе не мозете дома усидеть? — И сам отвечает: — Где уз тут усидись, не так ли, где уз в праздник дома станесь корпеть! Ай, не сидите, идите, вот если б я так мог!

Вот это баре, — цуть праздник, сейчас на спацер. Выкладывайте, цто слыхать, — ведь оба вы мудрецы-удальцы! — и все сам отвечает — Говорите, новостей целый воз, да? Ну, говорите, цто знаете, цто разумеете.

— А не видишь разве, Пранцишкус? Ты только хорошенько на меня погляди.