— Боишься, что слетят? — спросил я его.

— Стопудово слетят, — согласился Леня с моим предположением. — Были бы плавки — не было б проблем! Ладно, смотрите, босяки! — вальяжно произнес он, неторопливо направляясь к вышке. — Второй раз показывать не буду.

Мы во все глаза наблюдали за тем, как он поднимается по лесенке все выше и выше, пока не достиг самой верхней, десятиметровой площадки.

— Блин, — неожиданно произнес Леньчик, — так и убиться недолго…

— Не каркай! — шикнул на него Патлас, а Леня уже подошел к краю площадки и поднял руки.

— Твою мать! — прошептал Патлас, наблюдающий за Леней, задрав голову. — Не, я так бы не смог…

— Так те же пох — все равно умирать молодым, — не удержался я от подколки. — Знаешь, какой яркой кажется жизнь с такой-то высоты?

— Да я то готов… молодым… только как-нибудь по-другому…

— Вот они, двойные стандарты! — хохотнул я, а Леня тем временем оттолкнулся от площадки и ласточкой полетел к стремительно приближающейся воде.

Бах и он уже вонзился в водную гладь, оставив на поверхности лишь пузыри и свои трусиля в крупный и красный горох.

— Здорово! — Одновременно выдохнули мы.

— Леня! Красава! — заорал Патлас, когда наш Владивостокский приятель показался на поверхности, вылавливая слетевшие труселя.

— Чего стоите, утырки? — заорал он, размахивая ими, словно флагом. — Водичка — парное молоко! Сигайте сюда!

Мы наперегонки помчались по пирсу к вышке, и только Леньчик, не спеша, отправился к воде по берегу.

— Хе-хе! — подняв кучу брызг, Алеха, первым из нас, спрыгнул с самой маленькой платформы.

Я взобрался на среднюю, и, постояв немного на краю, тоже сиганул в спокойную лазурную воду. Водичка оказалась выше всяких похвал — в меру прогретой, но освежающей. В общем — полное наслаждение. Мы плескались, словно малые дети, ныряли бесчисленное количество раз с вышки, доставали со дна колючих морских ежиков и звезд. Да, море, это все-таки море! И никакая, даже самая большая река или озеро с ним не сравниться! Я понял, что влюбился в это мощное водное пространство целиком, без остатка.

Мы болтались на море практически до самого вечера, ни о чем особо не беспокоясь. Однако, по прошествии нескольких часов проведенных пол «ласковым» солнышком, наши, не привычные к морскому отдыху организмы, огорошили нас неприятным сюрпризом — мы напрочь обгорели. Леня, совсем чуть-чуть, я — терпимо, а вот Алеха с Леньчиком — до малинового оттенка. Особенно наш белобрысый толстячок, что провел на берегу дольше нас всех.

— Да-а-а, — почесал затылок Леня, оглядывая наши покрасневшие тушки, — как-то я об этом не подумал… Пипец вам, пацаны! Давайте-ка, валите домой… Ключи знаете, где лежат.

— А ты? — спросил Патлас, аккуратненько одеваясь, чтобы не тревожить саднившую кожу.

— А я к товарищу одному заскочить хочу, — ответил Леня, — денег у него перехватить. Он тут недалеко обитает — на Эгершельде. А если с деньгами и у него напряг, может чего присоветует — пацан суетной, с подвязками…

— Может, с тобой сходить? — предложил я. — Вместе повеселее будет.

— А сам как? — спросил он, намекая на солнечные ожоги.

— Да в поряде… вроде… — ответил я, прикасаясь ладонями к покрасневшим плечам.

Боли не было, да и по сравнению с друзьями я выглядел почти «огурцом».

— Тогда погнали, — согласно кивнул Леня. — А вы — топайте взад. Там в холодильнике у меня есть банка с остатками сметаны. Сметана правда пропала, но чтобы намазаться, думаю, сойдет.

Мы разошлись: Леньчик с Патласом потопали обратно, а мы с Леней пошли по прибрежной полосе в сторону виднеющихся вдалеке жилых домов.

— А где это — Эгершельд? — полюбопытствовал я.

— Да вон впереди, — указал пальцем Леня. — Одно из названий неофициальных районов города, на самом деле Эгершельд — часть Фрунзенского района, — проветил он меня. Но тут уж так принято. Так же как Чуркин и Тихая в Первомайском, по названию мыса и бухты. Привыкай! — по-дружески хлопнул он меня по плечу, заставив поморщиться. Хоть и не очень сильно я обгорел, но по коже воспаленной коже стянутой высохшей соленой морской водой слово наждачкой прошлись. — Блин, Серый, звиняй! — опомнился Леня, увидев мое страдальческое лицо. — Забыл, прям как дятел, что ты сгорел! — произнес он, поспешно одернув руку.

— Да нормально все! Слушай, а че за пацан, к которому идем? — спросил я.

— Колян-то? Нормальный поцик, — ответил Леня. — Бывший художник, даже в каком-то там институте искусств учился…

— А почему бывший? — уточнил я. — Во-первых, так и не доучился, — загнул один палец Леня, — а во-вторых: после кичи чей-то разонравилось ему картины малевать. Да и на нормальную работу после отсидки не берут, и в институте не восстанавливают. Мне ли не знать?

— Так он тоже сидел?

— Да. Мы с ним на зоне и познакомились. Корешились, помогали друг другу, чем могли. Там ведь отморозков немеряно, хоть и кичатся, падлы, что по «закону». А тот закон, что «родной», что «воровской» — шо дышло… Колька-то раньше моего откинулся, но и про меня не забыл — грев кидал, навещал, когда мог. А уж после зоны мы с ним частенько встречаемся, а если и подвернется где денюжку по-быстрому срубить — мутки разные вместе мутим.

Пройдя километра полтора-два, мы свернули в жилую застройку и вскоре оказались перед домом Ленькиного корефана. Поднявшись на скрипучем лифте на восьмой этаж, мы остановились перед дверью, обшитой зелеными дерматином.

— Хоть бы дома был, — произнес Леня, нажимая на кнопку дверного звонка.

Некоторое время было тихо, а затем раздался щелчок отодвигаемой в сторону щеколды. Высунувшийся из приоткрытой щели довольно крепкий мужичок лет тридцати — тридцати пяти, но уже с большими залысинами на полголовы, приветливо кивнул Лене и подозрительно уставился на меня:

— Ленька, братан… А это кто с тобой?

— Ты че, босота, лучшего другана на пороге держать будешь? — притворно возмутился Леня. — Если кто со мной пришел — свой чел! Не подведет, зуб даю! Давай, че мы как черти на пороге топчемся?

Коля приоткрыл дверь пошире, пропуская нас в квартиру.

— Знакомьтесь: Серега! — произнес Леня, и я протянул свою граблю хозяину квартиры.

— Колян! — Звонко хлопнул меня по руке мужик. — Чет я раньше тебя не видел, — сказал Коля.

— Так я и не местный, — пожал я плечами. — Во Владивостоке первый раз.

— А, тады понятно, — кивнул мужичок. — Ну, вы это, проходите, — кивнул он, — только у меня тут чернушка одна нарисовалась… Дело плевое, много времени не займет — пять сек обождете — закончу…

Мы с Леней разулись и прошли в единственную комнату, в которой проживал Коля. Присев на диван, я стал интересом наблюдать за действиями хозяина квартиры, который уселся за столом. Перед ним на лакированной столешнице было разложено несколько заполненных бланков. Немного поодаль стояло чайное блюдечко с тремя яйцами. Коля взял одно из яиц, постучал о край стола и принялся аккуратно счищать с него скорлупу. Особенно внимательно он снимал с белка тоненькую пленку, что иногда рвалась под его пальцами.

Он что, хавать их собрался? — подумал я и не угадал.

Очистив яичко, Коля прокатил его влажным боком по одному из бланков, единственному украшенному большой фиолетовой печатью. На белоснежном боку яйца появилась точная копия печати, которую Коля ловко перенес на пару пустых бланков. Пусть эти копии были и на несколько тонов светлее оригинала, но я бы, например, ничуть бы не сомневался в их подлинности. «Отработанное» яйцо отправилось в мусорку, а Коля повторил процедуру со свежеочищенным яйцом. Вскоре все бланки, разложенные на столе «щеголяли» свежими оттисками оригинальной печати.

— Вуаля! — отправив в мусорку последнее яйцо, Коля довольно потер руки. — Комар носа не подточит!

— Ну, ты, Колян, настоящий фармазон! — восхищенно произнес Леня, разлядывая полученный результат.

— Да это так — фигня халтурка! Пропуск — чернушка одноразового применения. Лень было печать для этой херни делать… И на яйцо сойдет… — Он вынул из кармана сигареты и закурил. — Вот если бы понадобился посерьезнее документ — тогда да, попотеть бы изрядно пришлось! Ладно, чего забежал-то? — спросил Коля. — По глазам вижу — не просто по пять капель принять со старым приятелем?