Каждое слово, сказанное мной, гулко падало на каменный пол и увязало в стенах храма. Факелы стали гореть совсем слабо, отец Симон же замер, не в силах отвести взгляд, словно кролик. Он никогда ранее не подходил ко мне так близко. Он был силен, но понимал, что я — сильнее. Даже те крохи, что сейчас наполняли мое тело, впечатлили фанатичного проповедника. Но, наверное, больше всего на него подействовал мой взгляд.

Сейчас, в разговоре с этим человеком, я не прятал прожитые сотни лет. Я не прятал увиденное, не прятал свои знания и не прятал свои помыслы. Для каждого собеседника у меня был свой взгляд: для Лиан я был ворчливым стариком с чуть опущенными веками, для Эрегора — проницательным наставником, для Филверелла — властным фаворитом королевы Ирен. И только сейчас, в пустом полутемном храме бога Света, именно для отца Симона, я был полностью собой. Вся прожитая тьма и пролитая кровь, все знания, впитанные из манускриптов и полученные в ходе исследований за сотни лет, все жертвы и все страсти, все горести, обиды и потери, ставшие лишь смутными воспоминаниями, отражались в моем взоре.

Я показал этому фанатику то, что обычно не следует видеть людям, ибо не всегда они способны осознать то, с чем столкнулись. Но тут осознание и не нужно. Симон в своей истовой вере был более животным, нежели человеком, и как животному я показал ему нечто непостижимое, нечто такое, что вызывает в нем лишь одно желание — бежать, спасать себя, ведь у каждого зверя есть стремление выжить. Но он не мог сбежать, как не мог он сопротивляться и не мог бороться. Единственное, что оставалось проповеднику — надеяться, что больше он никогда не заглянет мне в глаза.

Выходя из храма под мелкий осенний дождь, я очень рассчитывал на то, что этого будет достаточно и отец Симон не станет вмешиваться в грядущее вече, которое состоится уже завтра в полдень.

Казалось, что печать и ярлык жгут мне руки.

Я не любил власть в том смысле, который в это понятие вкладывают простые люди. Я не любил власть, к которой стремятся служители Фангороса, я не любил власть, к которой стремятся рабы Харла.

Власть — это сила, твердят столетиями ученые мужи, аристократы, успешные торговцы. Власть денег, власть меча, власть по праву статуса и рождения.

Все это пыль, и пылью останется. Правители умирают, мечи ломаются, боги отворачиваются от своих рьяных слуг, деньги кончаются в самый неподходящий момент.

Единственная власть, которую я признавал — власть над собственной жизнью. Решать, что ты можешь делать, решать, куда тебе пойти. Даже решать, кому ты будешь служить, а кому — нет, вот истинное проявление власти, проявление силы.

Сильному не нужны тысячи рабов и сотни слуг, сильному не нужно трястись над серебром и отращивать брюхо столь огромное, что оно мешает справлять малую нужду, лишь бы окружающие знали о твоем достатке. Сила, которая дает настоящую власть, заключается лишь в способности управлять собственной жизнью. Все прочие проявления власти — это миражи, обманки, которые загоняют тебя в рабские кандалы и превращают твою жизнь в бесконечное служение собственным цепям, и с каждым годом эти цепи становятся все тяжелее и тяжелее.

Зачем тебе власть, если ты стал ее рабом?

Я не смог целиком избежать этой участи, всю свою долгую жизнь я скован договором с Нильф, но Третья никогда не делала из меня своего цепного пса. Да, наш договор основывался на том, что я должен поклоняться Нильф, должен изучать новое, постигать тайны мироздания и магии. Но как я буду это делать, оставалось лишь на мое усмотрение. Я был волен стать правителем Н’аэлора, волен занять главенствующий пост при королевском дворе Брима и основать там школу наук, я мог создать собственное государство, чтобы получить ресурсы многих для единой цели. Я выбрал горную долину, одиночество и работу. И этот выбор, выбор того, как ты будешь существовать — и есть власть.

Но, конечно, истинное проявление моей власти над собственной жизнью заключалось в том, что я всегда был волен эту жизнь оборвать. «Из сделки с темными богами нет выхода» — так говорят слабые и трусливые, но правда в том, что выход есть всегда. Мне достаточно вознести одну молитву Нильф, и Третья заберет мою душу, закроет наш договор. Это тоже было проявление власти, которое доступно немногим.

Но вот теперь я получил в свои руки тот сорт силы, который всегда избегал.

Статус.

Обязательства.

Минимум возможностей.

Я был благодарен судьбе за то, что Ирен нет рядом, и она не может наблюдать этот момент, заходясь своим чарующим звонким смехом. За мной сейчас наблюдал Эрегор, но мой ученик держался в рамках приличий и, чувствуя мое внутреннее раздражение, старался вести себя как можно осторожнее.

— Учитель, все прошло так, как мы и планировали, — тихо сказал эльф, закрывая за собой дверь в кабинет бургомистра. — Гномы все сделали за нас. Пламенная речь мастера Зинаса убедила горожан в том, что вы — спаситель Мибензита и город ждут куда более суровые испытания, нежели воздействие Уз Крови.

Я вспомнил стремительно прошедшее в полдень вече. Бесконечная толпа горожан, крепкий высокий помост, наглые речи Гинника и Кебера, в которых старый бургомистр и купец пытались опорочить меня. А потом — выход делегации мастеровых. Не только гномы, там хватало и людей, а значит никто не смог бы сказать, что все это устроили подгорцы. Меня поддержал весь цех реальных хозяев Мибензита, ведь если подумать, что такое торговля без людей, которые производят товары? Никому не нужен купец, если нечем торговать. Да, Мибензит существовал за счет рабов, но выбрось из караванов гномью броню и оружие, выгони из города кожемяк, бондарей, ткачей и пивоваров, и за год город вымрет. Если работорговля — это жир Мибензита, то обычные ремесла — его кровь и хребет. И мастеровые напомнили прочим жителям города этот простой факт.

А еще во время вече прозвучало пугающее и нелюбимое людьми слово: «война», и прозвучало оно из уст тех самых мастеровых. Они прямо заявили, что город должен готовиться к войне с Мордоком, и лучший для Мибензита вариант — темный колдун вместо заплывшего и жадного Гинника, который просто продаст город северному захватчику в обмен на сохранение своего статуса. О моем же стремлении уничтожить Мордока знал если не каждый встречный, то очень многие люди, как в самом городе, так и за его пределами. Фактически, жители проголосовали за варлорда, а не за нового бургомистра. Никто не желал жить под пятой самозванного правителя, а если нападут на Мибензит, то помочь нам будет долгом всех близлежащих селений.

— Надо подготовить документы на размещение аванпоста и гарнизона Н’аэлора, — сказал я в полумрак комнаты. — Ты должен приступить к укреплению города как военачальник.

Из гостевого кресла, отодвинутого к самому окну, на меня сверкнул красный глаз Эрегора.

— Учитель, вы же понимаете, что командиром сделают Филверелла?

Этот вопрос тревожил меня давно. Проклятый командор, который свалился на меня как наказание. Я думал, что смогу выдворить заносчивого темного обратно в Вечный Лес, но после нескольких бесед с опальным советником я понял: если я выдвину Филверелла вперед в вопросе подписания договора с Налором, то титул командующего новым аванпостом получит именно Филверелл. Это была почетная и значимая должность, да и Ирен, судя по всему, не горела желанием лицезреть Филверелла при своем дворе. А наличие в городе меня и Эрегора было гарантией для королевы, что командор не наделает дел…

Сложно, все слишком сложно. Надо действовать проще.

— А что, если просто убить его? — спросил я у темноты кабинета. — Без затей, как в старые-добрые времена? Филверелл достаточно заносчив, чтобы быстро потерять всякий страх и опять выкинуть что-нибудь такое. Он считает, что его происхождение защищает его от моего гнева, ведь за его спиной вся мощь Вечного Леса…

— Для этого потребуются серьезные причины, учитель, — ответил советник. — Очень серьезные. То, что вы заставили покалечить одного из его заместителей — скажем так, приветственный жест Владыки Демонов, уверен, меньшего от вас и не ожидали, учитывая состояние моего лица. Но Филверелл… Его не получится зарезать как безродную собаку, если вы не планируете объявлять войну Налору.