Боулер помолчал и сказал:

— А кто-то говорит, что в нынешнем мире нет настоящей любви. Будто бы только в книгах, у Петрарки или Шекспира.

— Ты не был знаком с моими братьями, — сказал Рафаэль. — Средний брат умер. А старший живет сейчас в Швейцарии. Надо вас обязательно познакомить.

Я сказал Лизе:

— Но история не закончена, и жизнь продолжается. У тебя трое сыновей и десять внуков. Как случилось, что вы с Вольфом не вернулись в Германию и переехали сюда, в Цюрих?

Мы пили чай за столом у окна с видом на Грайфензее. В сумерках ни озера, ни гор не было видно. На кипарисы, выстроившиеся вдоль проложенной в снегу дорожки, искорками падал редкий снег. «Завтра снова придется чистить крыльцо», — подумал я.

— Стив и Патрик, средний и младший, тоже родились в Англии, — сказала Лиза. — Патрик уже после войны, в сорок шестом. В доме мы говорили по-немецки, но сыновья выросли и получили образование в Англии. Патрик до сих пор пишет по-немецки с ошибками. Он говорит в шутку: «Meine Muttersprache ist English, aber meine Mutter spricht Deutsch»[77]. Жизнь разбросала нас по свету. Петер остался жить в Лондоне. Его жена и дети говорят только по-английски. Стив женат на немке и живет во Фрибурге. Это на границе немецкой и французской Швейцарии, и его дети больше говорят по-французски. Патрик женат на англичанке, но живут они в Германии, в Констанце. Это рядом со мной, через границу. Его дети одинаково хорошо говорят и по-английски, и по-немецки.

— А какой же язык у них родной?

— Не знаю. Наверно, оба, — ответила Лиза. — Ты спросил про переезд в Цюрих. Это случилось в шестьдесят первом году. Вольф тяготился работой в «Кодаке». Он был уже признанным мировым авторитетом и жадно стремился к общению, к педагогической работе. А фирма хранила свои технологические секреты и ограничивала его во всем, особенно в поездках в восточную Европу. Несколько университетов звали его на родину, в Германию. Он и хотел, и не хотел. Как бы это объяснить… После войны он часто приезжал в Германию на конференции или с лекциями. И хоть старых друзей там не осталось, но что-то тянуло его туда по-прежнему. А что-то держало, не пускало. Ну вот, к примеру… Ты, конечно, знаешь традицию немецких семинаров. После доклада гостя устраивается Nachsitzung[78], гость и все участники отправляются в пивную и ужинают вместе. Вольф не нарушал этой традиции. Но вместо кружки пива заказывал себе стакан вина. Не любил пива. Может быть, с того самого лета тридцать третьего года, когда мы жили на Фридрихштрассе… Трудно забыть прошлое. И когда его пригласили сюда, он сразу согласился.

— Забыл тебя спросить… А как твои родители отнеслись к браку с Вольфом?

— Они были против. Но если бы это был просто антисемитизм… Мой отец так и не понял меня, моей жизни. Он и мои братья всю жизнь прожили в Штаде на своей земле, которую объездили на тракторе и на лошадях вдоль и поперек, знали каждый куст… Поездка в соседний Гамбург была для них событием. Они жили на своей земле и уходили в нее… Сейчас там, на берегу озера, прибавилось могил. Хозяйство ведут племянники. Жизнь меняется и там, но медленно… Может быть, это и хорошо, что медленно… Иногда я бываю там. Последний раз была на похоронах старшего брата. А мой племянник приезжал сюда на семидесятилетие Вольфа. Это было в марте семьдесят восьмого года. Мы сняли дом в Беттмеральп, в маленькой горной деревушке. Помню, было тепло и солнечно. И представь такую картину: на открытой террасе в ящиках красные и желтые тюльпаны, вокруг горы и снег, и лыжня идет прямо от нашего дома вверх, к Маттерхорн. Собрались все, сыновья с невестками и детьми, Рафаэль с женой и сыновьями, Ольга, мой племянник. За праздничный стол сели… сколько же, дай сосчитать… двадцать четыре человека. Первый раз мы собрались все вместе.

— И как же говорили за столом, на каком языке?

— Разумеется, по-английски. Ольга привезла книгу стихов Хайнца, и Вольф впервые прочел стихи брата. А вот внукам, конечно, немецких стихов не понять.

Вспомнив Ольгу, Лиза сказала:

— В этом году она впервые поехала в Россию. Волновалась ужасно. Была в Москве и Петербурге. От родителей она знала адрес дома в Петербурге, где родилась, хотела его найти, но не смогла, не успела. Рассказывала, как ее сердечно принимали в пушкинских музеях. Сказала, что открыла для себя русский характер. Ее поразило, что бедные, можно сказать, нищие люди, измученные теснотой и очередями, устраивали ей дорогое угощение, с икрой и шампанским. Ездила в тот город, куда ты возил нас с Вольфом. Я забыла его название… Ну там, где старый монастырь.

— Загорск[79], Сергиева лавра?

— Да. И там разговаривала с самим настоятелем. Предложила им деньги. Но денег они не взяли, а попросили помочь построить в Загорске сыроварню. Ольга взялась за дело. Написала в Париж своему хорошему знакомому — архимандриту православной церкви Александра Невского. Сейчас они вместе нашли во Франции фирму, купили оборудование и переправляют его в Россию… А в Беттмеральпе я по-прежнему бываю в марте. Кто-нибудь из сыновей меня отвозит туда… к Вольфу.

— Как, ты похоронила Вольфа в этой деревне?

— Так распорядился Вольф при жизни. Сказал, чтобы его кремировали, а прах развеяли на могиле родителей в Иордансе. После его смерти летом восемьдесят четвертого года я отправилась в Беттмеральп и нашла на повороте горной дороги деревянный крест. Это не была могила. Такие кресты часто ставят жители альпийских деревень. Он обращен в сторону обеих вершин, Маттерхорн и Беттмерхорн. На них Вольф любил смотреть с террасы. Крест был совсем новый. На нем выжжена дата «1984». Там я развеяла прах. А позже прах развеяли у могильного камня в Иордансе. На этом камне его имя выбито рядом с именами отца, матери и сестры. Туда же отправлюсь и я после смерти.

И лицо у нее просветлело.

— И в Беттмеральп тоже?

— И в Беттмеральп тоже, — сказала Лиза. — И пусть горсть пепла разбросают там, в Штаде, в деревне, на берегу озера.

По вечерам я читал ей вслух. Глаза ее уже совсем плохо видели. Однажды она достала томик стихов Гейне и попросила прочесть несколько особенно любимых Вольфом стихотворений. Среди них был «Сон». Эти стихи известны у нас благодаря переводу Плещеева и романсу Рахманинова.

Голос крови… Гематологи доказали, что не существует никакой разницы в составе крови разных народов. Это хорошо знала моя мама, гематолог. Так что такое голос крови? Ведь есть такое выражение. Что оно означает? Наверное, оно означает черты характера, передающиеся генетически от поколения к поколению, память детства, традиции и воспитание. А может, и нет никакого голоса крови? Память сохранила два небольших рассказа. Судите сами.

Эту историю рассказала Ева Лившиц, жена моего друга Гриши, альтиста из Цюрихской оперы.

Когда-то, в начале семидесятых, Ева, Гриша и его брат скрипач Боря уехали из Вильнюса и переселились в Израиль. Через несколько лет братья Лившиц, талантливые музыканты, выиграв трудный конкурс, были приняты в оркестр Цюрихской оперы. А еще через пару лет организовали струнное трио. Трио стало знаменитым, они объездили с ним весь мир. Теперь Гриша и Ева с детьми живут в Шверценбахе, пригороде Цюриха, в собственном двухэтажном доме. В доме — большой холл и красивая деревянная лестница, ведущая в спальни на втором этаже. Из окон холла видны изумрудный стриженый газон, за ним вспаханное поле и одинокая старая ферма, а на горизонте в ясную погоду — похожие на облака снежные Альпы.