В разбросанных по всему городу студиях почти ежедневно проводились презентации прокатного кино и телевизионных фильмов недели. За два года он встречал ее там несколько раз. Он не знал ее имени, но помнил лицо и ноги, на которые всегда обращал внимание. Она носила короткие юбки и броские колготки – цветные, блестящие, с рисунком. Он не мог отвести глаз от ее ног. Отнюдь не все стройные ноги обладали таким оптическим свойством, что кружилась голова. Высокая, худая, с темными волосами и хорошеньким лицом, она не относилась к тому типу откровенной красавицы, который превозносили в Голливуде. Едва заметный скромный носик, полные подвижные губы, опущенные зеленые глаза, крепкие выпуклые скулы, маленькие, как у девочки, ушки, прямые беспорядочные волосы, хрупкие узкие запястья. Она не производила впечатление интеллектуалки – наверняка одна из многочисленных поклонниц или на худой конец ассистент по костюмам, думал Грин. Он ее недооценивал, поскольку видел лишь ноги, округлости ягодиц и движения пальцев, представляя себе, как они будут прикасаться к его лицу. Ее бегающий взгляд выражал какой-то испуг и неуверенность. Пять или шесть раз он попытался оказаться с ней рядом. Безуспешно. Она постоянно находилась в чьей-то компании.
К тому времени, когда они наконец познакомились, у него уже год был бурный роман с Барбарой Хартман. Искусствовед по профессии, Барбара организовывала выставки и играла не последнюю роль в художественном мире Западного побережья. Они встретились на открытии одной из галерей в Беверли-Хиллс. Через два дня она позвонила ему и пригласила в ресторан, что даже по американским меркам выглядело весьма откровенным жестом. Она была замужем за французским режиссером, который часто уезжал в Европу на съемки рекламы или телесериала.
Они встречались тайно, что придавало их отношениям определенный накал, не позволяя опуститься до уровня заурядной интрижки. Грин не знал, любил ли он ее – скорее всего, нет; для него не составляло труда затащить в постель любую другую женщину, но обстоятельства их романа подогревали возбуждение. У нее был ребенок, она жила в шикарном бунгало на берегу Тихого океана, ездила в черном «шевроле» и раздевалась для Грина на кухне, в коридоре, на лестнице, ведущей в подвал. Однако он не заметил в ней страсти к чему-то фатальному, что мгновенно закрутило бы ее в бурлящем потоке и вынесло бы на берег рискованной авантюры – влюбленности в Грина или, скорее, упоения этой влюбленностью.
В течение года ей удавалось скрывать это от Клода. Потом, словно во хмелю, она все ему рассказала. Что любит Грина и требует развода. А Грин, которому она хотела преподнести сюрприз (в один прекрасный день она позвонила ему и восторженно сообщила, что ее муж теперь обо всем знает), сразу же попытался положить конец их отношениям. Она его не поняла. Он с удовольствием занимался с ней любовью, но вовсе не собирался разрушать ее брак с Клодом и становиться их сыну новым отцом. Он попробовал все объяснить; однако чувство вины и трусость не позволяли ему окончательно развеять иллюзии Барбары. Он избегал ее, выдумывал несуществующие командировки, не отвечал на сообщения, искал предлоги не ходить на свидания, но в то же время, не в состоянии выложить ей всю правду, оставался нежным и внимательным в те редкие моменты, когда ей удавалось застать его дома.
Однажды Линда Гросс попросила его встретиться со сценаристкой – талантливой дебютанткой, написавшей сценарий об ограблении казино и мечтающей о том, чтобы Грин сыграл главную роль в будущем фильме. Линда утверждала, что проблем с получением финансирования не возникнет, поскольку сценарий оригинальный и недорогой – всего два миллиона долларов.
Ее звали Паула Картер – ту женщину со стройными ногами. На первое свидание в кафе гостиницы «Мирамар Шератон» на Оушен-авеню – довольно нейтральное место, где часто назначались деловые встречи, – она тоже пришла в короткой юбке, чулках в сеточку и на высоких каблуках, словно проститутка с улицы Сепалвида. Глаза и манера вести разговор резко контрастировали с вызывающей одеждой, которая, казалось, насмехалась над ее застенчивым поведением. Она много курила и явно чувствовала себя не в своей тарелке под его взглядом, изумленным такой редкой комбинацией из физической привлекательности, проницательности и неуравновешенности. Она знала, что красива, но не умела этим пользоваться, играть, обольщать. Слишком броская внешность скрывала то, что происходило в ее голове. До Грина доходили лишь слабые отголоски той титанической борьбы, которая велась глубоко внутри.
Позади нее, в бассейне, среди пальмовых деревьев, надменно возвышавшихся над гостиничными бунгало, плескались дети. Через несколько сот метров простиралось побережье Тихого океана. На столах лежали белые льняные скатерти, к минеральной воде «Пеллигрино» подавали оливки, дольки лимона, орешки. Наблюдавшему за ними официанту хватало одного лишь взгляда для безупречного обслуживания.
Куря сигареты одну за другой, она рассказала, что родилась в Энн-Арбор, штате Мичиган. По линии матери в ней текла голландская кровь, что объясняло ее слабость к сыру, деревянным башмакам и тюльпанам. В университете она получила профессию кинооператора, твердо решив стать в будущем редактором или режиссером. Ее поиски себя продолжались почти десять лет. Покинув Мичиган, она бралась за любую работу, чтобы выжить, при этом не прекращая думать о кинокарьере. Она продавала нижнее белье, расхваливала по телефону энциклопедические справочники, подавала обеды в ресторанах, сбывала на улицах страховки, убирала постели в гостиницах и после бесчисленных интервью на телевидении и с кинопродюсерами в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе прошла специализированный курс бухгалтерского учета в казино. В конце концов ей надоела роль проститутки, чья профессия, впрочем, считалась в Лас-Вегасе довольно прибыльной – обронила она вскользь, без зазрения совести, – и тогда она приняла решение, которое принимали до нее тысячи других, мечтающих о карьере в кино (в том числе и Грин), – написать сценарий и попытаться его продать.
