Если бы это было кино, то в первом кадре мы увидели бы, как по Уитли-авеню пыхтит старенький светло-бежевый «олдсмобил», пытаясь взобраться на вершину Уитли-Хейтс. Он дымит и гудит, мучая мотор на крутом подъеме. Пальмы, обветшалые жилые дома, четкие контуры, создаваемые заходящим, почти касающимся крыш жгучим калифорнийским солнцем. Вечер.

Следующий кадр: кабина «олдса», где сидят трое мужчин.

Двое из них уже в летах – мужчине на заднем сиденье явно за шестьдесят, пассажиру впереди – семьдесят. Самый молодой – за рулем. Ему около сорока. Они молчат, каждый по-своему, в кабине такого же кремового цвета, как и барочный кузов, – образец американской безвкусицы.

Старший, массивный мужчина на переднем сиденье, пытается включить кондиционер, нажимая все кнопки подряд. У него седые вьющиеся волосы и невинные карие глаза. Крепкий подбородок закрывает шею, а руки – трогательно маленькие, пухлые и мягкие, как у ребенка.

Он может задать вопрос наподобие: «Так достаточно прохладно?» У него колючий голос чревовещателя (слова выходят как будто из кишок), хорошо поставленный, как у профессионала.

Шестидесятилетний пассажир на заднем сиденье тщательно следит за собой. Он гордится своими густыми рыжими волосами (слишком яркими, будто крашеными) и целыми зубами (он чистит их после каждого приема пищи). Демонстративно он вытирает со лба пот. У него зелено-голубые глаза, скуластое лицо, сильные челюсти – идеальная внешность на роль главврача в какой-нибудь мыльной опере.

– Я здесь задыхаюсь, – говорит он. У него тоже глубокий, но хрипловатый, гортанный голос, непредсказуемо вибрирующий в результате тысяч выкуренных сигарет и бесчисленных ночей, проведенных в компании с виски со льдом.

– К сожалению, холоднее не получается, – робко отвечает толстый мужчина.

– Концентрация, – взывает водитель к своим спутникам.

Поскольку он сидит за рулем и очевидно пользуется авторитетом, чтобы делать подобные замечания, у зрителей должно создаться впечатление, что он главный герой. Именно его тайны должны раскрыться в ходе фильма.

Трое мужчин смотрят в одном и том же направлении, слева от машины – что-то привлекло их внимание. «Олдс» тормозит.

Следующий кадр: улица, на которой остановился автомобиль. Вилла в стиле арт-деко, затейливая голливудская постройка, с белыми заштукатуренными стенами, вычурно кованными ставнями и украшениями времен старого Голливуда. Вокруг пальмы и тропические растения. Мужчины питают к этому дому неподдельный интерес.

Новый кадр: патрульная машина полиции Лос-Анджелеса, припаркованная возле «олдса». Около машины курит полицейский в униформе. Он машет пассажирам «олдса».

Снова в кадре трое мужчин, пристально следящих за домом и не обращающих внимания на полицейского.

– Пошли? – спрашивает водитель.

– Пошли, – отвечает толстяк.

– Да, – говорит потеющий мужчина.

В кадре «олдс». Они выходят из машины. Никакой спешки. На всех троих темные костюмы, белые рубашки, нейтрального цвета галстуки. Они не похожи на гангстеров, скорее на инспекторов полиции (и их приветствует полицейский в униформе) или частных детективов.

Один из них, тот, что потеет, кричит полицейскому:

– Перестань махать, Чарли. Мы пошли в дом, а ты карауль.

– Как скажете, шеф.

Явно полиция.

Несмотря на слегка сгорбленную под тяжестью лет спину, толстяк возвышается над своими спутниками. Грузная верхняя часть тела контрастирует с нижней; худые коленки и икры, словно палки, подпирают туловище. Фигура ходячей груши.

Они вытаскивают из багажника три чемодана и спокойно направляются по дорожке из розового булыжника, мимо гаражей, к заднему входу виллы.

Старший идет впереди. Очевидно, он знает дорогу. Он открывает железную декоративную ограду, проводит их через бассейн (камера сверху так, чтобы было видно дно, выложенное красной плиткой) и останавливается у окна.

Массивная тростниковая стена, на которую приклеились щупальца плюща и кустарника, отгораживает их от соседей. Никто их не видит.

В окне, разделенном на шесть частей, имеются пазы.

– Я вышибу стекло, – пыхтя, объявляет толстяк. Вообще-то возраст и плохая физическая форма не позволяют ему брать на себя лидерство. Хриплым голосом он продолжает: – Около кухни сигнализации нет. Но как только я войду на кухню, сигнализация заработает. За пять секунд я ее отключу. Поэтому не убегайте, шум является частью плана.

«Разве может полиция просто так вломиться в чужой дом?» – вероятно, подумают свидетели.

– Я умираю от страха, – говорит потеющий, – я на такое не рассчитывал.

– Отступать уже поздно, – предупреждает водитель.

Так же, как у старшего, у него большие карие глаза, которые, однако, нельзя назвать невинными, они полны грусти и меланхолии. Скорее всего, они всегда такие, даже в состоянии усталости или раздражения. У него странный обмен веществ – как только набирает один-два килограмма, лицо сразу отекает. Волосы начали редеть. У него черные брови и длинные женские ресницы. Будь он актером, он смог бы сыграть все, но, скорее всего, его взяли бы на роль бандита из Восточной Европы или опустившегося еврея.

Пожилой толстяк надевает грязные кожаные перчатки, кончики пальцев которых уже блестят от длительного пользования. Он выдавливает часть стекла в окне.

Звук разбивающего стекла утопает в гуле коптящего Голливудского шоссе к северу от виллы. (Чтобы показать источник шума, может быть, следует еще раньше вставить кадр с видом на шоссе из машины, когда «олдс» поднимается в гору?) Толстяк просовывает руку внутрь, открывает замок и распахивает окно.

Ему необходима помощь, когда он перелезает через подоконник. Все-таки это пожилой тучный человек с негнущимися конечностями, и, возможно, где-то ему следует проявить слабость, свидетельствующую о каком-то серьезном заболевании.

Камера (как бы глазами водителя) сопровождает толстяка, подходящего к кухонной двери.

Сразу же раздается пронзительный вой сирены. Потеющий с ужасом смотрит по сторонам, ошеломленный диким визгом, а водитель делает успокаивающий жест.