Наконец отозвались остальные сейнера рыбколхоза. Все три сразу. Гусаров уже был с рыбой. Этот на лову сродни Малыгину. Кстати, через открытую дверь радиорубки Погожеву был виден приближающийся к рефрижератору сейнер Платона Васильевича.

За весь их разговор по рации Селенин и Торбущенко ни словом — ни полсловом не обмолвились о соревновании с бригадой Малыгина. Погожев начинал нервничать. Неужели и вправду Торбущенко спасовал перед авторитетом малыгинской бригады? Хотя от Селенина никаких тревожных сигналов по этому поводу не было. «Тогда чего же они мудрят?» — терялся в догадках Погожев. Но спросить об этом открыто было не с руки — договорились, что вызов на соревнование будет исходить от самого Торбущенко и его бригады. В ответ на все намеки Погожева Селенин упорно твердил:

— Все в порядке!.. Все в порядке... Находимся в поиске в районе мыса Калиакра...

И это все. Понимай, как хочешь. Голоса у Торбущенко и Селенина были злые. Они единственные из всех бригад рыбколхоза, не поймавшие и не сдавшие ни килограмма скумбрии. Гусаров — с рыбой. Сербин стоял в замете. Торбущенко и Селенин, конечно, все это слышали по рации. «В их положении вылезть сейчас в эфир с вызовом бригады Малыгина на соревнование не так-то просто. Могут на смех поднять», — подумал Погожев.

С Малыгиным Погожев столкнулся на рефрижераторе, в дверях магазинчика. Поздоровались, купили сигареты и вместе вышли на палубу. Закурили.

— Как вам рыбалится, товарищ партийный секретарь? — спросил Малыгин, ощупывая Погожева испытующим взглядом. Лицо у него было красное, глаза воспаленные и узкие, как щелочки, от привычки щуриться на ярком свету. На нем были синие выцветшие хлопчатобумажные брюки, рубаха-распашонка с короткими рукавами и старые разбитые босоножки.

— Как видишь, Платон Васильевич, — сказал Погожев, чувствуя, что тут дело не в его рыбальстве. Но, как всегда, Малыгин с ходу карты не раскрывал, а прощупывал, искал слабое место для удара. И этот его наигранный переход на «вы» Погожеву тоже был хорошо знаком.

— Значит, сразу после путины покидаете нас? — помолчав, припомнил он Погожеву ночной разговор у берегов Болгарии. — А может, передумали, товарищ секретарь?

— Угадал, Платон Васильевич, передумал, — ответил Погожев. И добавил: — Не темни, товарищ Малыгин, выкладывай, что там у тебя?

— У меня что, у меня все в порядке. А вот у некоторых... — И он крутнул указательным пальцем у виска седеющей головы.

— Не понял, — сказал Погожев.

— Так я тебе и поверил, — недобро усмехнулся Платон Васильевич, резко переходя на «ты». Он достал из кармана свернутый вчетверо лист бумаги и протянул Погожеву. — Твоя работа, Погожев? — И Малыгин раздраженно ткнул своим толстым заскорузлым пальцем в текст радиограммы.

— По-моему, тут подпись ясная: «кэпбриг Торбущенко».

— Хм... Умнее ничего не могли придумать?

— А чем это глупо? Твою бригаду другая бригада вызывает на соревнование.

— Кто вызывает-то! — воскликнул Малыгин, вскинув голову и подавшись вперед, словно кто-то ударил его в поясницу. Одутловатое лицо Малыгина густо покраснело. — Да я его так исколошмачу в этом соревновании, проситься будет!

— Соревнование — это не только «колошматить», но и помогать друг другу.

— Я не нянька. Хватит, одного бухаря взял на поруки.

— И повсюду звонишь об этом: вот, мол, какой я хороший, из пьяницы человека делаю. Не слишком ли часто ты напоминаешь об этом?

Они оба все больше распалялись. Голоса их звучали все резче.

— Ты вот что, Погожев, — говорил Малыгин, словно печатая каждое слово. — Ты без году неделя на море и уже собираешься тикать. А я был, есть и буду в рыбаках. До самой смерти! Разных председателей видел-перевидел на своем веку. И партийных секретарей тоже.

— Верю. Только какое это отношение имеет к соревнованию? Ты давай по сути дела. Если отказываешься принять вызов Торбущенко, так и ответь людям.

— И откажусь! — рубанул рукой воздух Малыгин. — Мне рыбу ловить надо, а не нянчиться с разными... — Оборвав фразу, он глубоко затянулся и выбросил окурок за борт. — Да пойми ты, голова, — вдруг перешел он на полупримирительный тон, — что подумают рыбаки, когда узнают, что я соревнуюсь с этим... партизаном? Нашел, мол, себе соперника. По кисляку тут, пожалуй, он возьмет первенство. В этом я староват с ним тягаться.

— Не утрируй, Платон Васильевич, — сказал Погожев. — Ты лучше меня знаешь, что Торбущенко неплохой рыбак...

— Был, — перебил его Малыгин, — да весь вышел! Словом, нечего тут попусту масал травить — вопрос ясен.

— Ну, что ж, предположим, — сказал Погожев, чувствуя, как внутри его бурно нарастала жгучая злость на этого самолюбивого человека. — А не подумают те же рыбаки, перед которыми ты так печешься о своем авторитете, что ты струсил соревноваться с Торбущенко?

Мясистое, помятое лицо кэпбрига побледнело и дернулось, как от тика. Суженные глаза налились кровяной мутью. Но он тут же овладел собой и, деланно хохотнув, произнес:

— Хо-о! Только дурак может подумать это.

— Тебе видней, — сказал Погожев сухо. — Что ж, счастливой рыбалки, Платон Васильевич. — И, круто повернувшись, он пошел к себе на сейнер.

На сейнере, закрывшись в каюте, он долго лежал на койке, стараясь собраться с мыслями. Но это никак не получалось — вместо толковых мыслей в голову лезли дурацкие обиды на Малыгина.

Когда Погожев вышел из каюты на палубу, уже не было видно ни Змеиного, ни рефрижератора. Вокруг лежала одна лишь синь: и в небесах, и на море. Да сейнера, попыхивающие дымком. Позади сейнеров на кильватерных дорожках подпрыгивали баркасы. Баркасы были пустые, без шлюпочных, на длинных тросах — фалинях. Значит, никто сыпать невод не собирался.

Вторые сутки как рация на сейнере была постоянно настроена на рыбацкую волну и подключена к репродуктору на ходовом мостике. Репродуктор кричал на полную мощь, так что каждый рыбак хорошо слышал, что делалось на путине. Несколько сейнеров стояли в замете по Днестровскому лиману. Поближе к ним переходил из-под Одессы рефрижератор «Полярный». Танкер «Запорожец» дал координаты своего местонахождения: сейнера могут забункероваться пресной водой и соляркой. И снова сообщение о замете на скумбрию. На этот раз позади их, южнее Змеиного. Это сообщала авиаразведка.

— Может, повезет и Торбущенко, — сказал Погожев Осееву. — Это где-то как раз в том районе.

Тот молча кивнул, не отрывая от глаз бинокля.

Вышел в эфир штаб путины. Все рации рыболовецких судов сразу умолкли. Так положено по закону. Штаб руководил моррыбразведкой, координировал места лова, вел учет сданной рыбе государству. В ведении штаба путины были суда приемки, заправщики, спасатели. Находился штаб путины на буксире «Гордый». В штабе уже были взяты на учет первые сотни тонн выловленной рыбы, выявлены передовые бригады. В числе передовых была бригада Красикова.

— Везет же человеку, — с нескрываемой завистью сказал Кацев, почесывая волосатую грудь.

— Сам не впряжешься, не жди, никто за тебя не повезет, — заметил сухо Погожев.

Настроение у него было подавленным — никак не выходил из головы разговор с Малыгиным. Осеев воспринял его настроение по-своему и, ободряюще подмигнув Погожеву, сказал:

— Что, секретарь, нос повесил? На путине еще не вечер, будут и у нас полновесные квитанции, — И вдруг насторожился, вскинул к глазам бинокль и тут же поспешно принялся крутить штурвал.

Все, кто был на спардеке, устремили взгляд в море: с сейнера, в каких-нибудь полмили от них, сыпали сеть на рыбу.

Этот день для Осеева был как заколдованный. Дважды другие «уводили» у него рыбу чуть ли не из-под самого носа. Осеев делал вид, что все в порядке, что, мол, рыба эта была не наша, раз «открылась» раньше нас другим. Но в душе скребли кошки. Догадаться об этом было не трудно — только стоило приглядеться к его напряженному, то и дело меняющемуся выражению лица.