— Вот и хорошо! — перебил Жору Погожев. — Одновременно и поубавим ему спеси. Не принять вызова Торбущенко он не посмеет — рыбаки затюкают. Скажут, «королем» лова себя величает, а бригады Торбущенко испугался.

Селенин улыбнулся, то ли заранее представляя во всех подробностях, как будет проходить заключение этого договора, то ли вспоминая историю с возведением Малыгиным самого себя в «короли» лова.

Было это в позапрошлом году. Хамсовая путина подходила к концу. Уже все знали, что первенство на лову завоевала бригада Малыгина. Так как в море свирепствовал жесточайший норд-ост и нельзя было ни рыбачить, ни возвращаться домой — Платон Васильевич решил вспрыснуть с земляками свое первенство и премию. Завалились компанией в свой излюбленный ресторанчик, прозванный рыбаками «Утюгом» за внешнюю схожесть с этим предметом, сдвинули вместе пару столов, разместились за ними и заказали, что требуется. Малыгин, прижимистый на лову, в подобных случаях разворачивался на полную катушку. Подходили рыбаки из-за других столов, чокались с именинником, хвалили его как рыбака, прославляли как бригадира, откровенно завидовали его удачливости. И вот тут-то, разгоряченный вином и опьяненный похвалами окружающих, Платон Малыгин изрек: «Я с детства удачливый на море, ребята. Я, можно сказать, «король» лова. Так и прилипло это «король» к Платону Васильевичу крепко и надолго...

— Вызов на соцсоревнование бригады Малыгина делайте официально, радиограммой, — посоветовал Погожеву Селенин. — А перед этим короткое бригадное собрание проведите. Тоже честь по чести, с протоколом.

— Добро, Погожев, постараюсь. А если не получится — не ругай. — И, махнув Погожеву на прощание чемоданчиком, Жора удивительно легко для своей комплекции перескочил через фальшборт на палубу торбущенского сейнера.

И суда разошлись, поблескивая в вечерних сумерках ходовыми огнями.

Погожев всю ночь спал как убитый. Ему снились летящий за корму металлический трос невода и сам невод, с белым пунктиром пробок, и веселые лица товарищей. Снилась рыба — большая и очень красивая, с голубоватой спинкой, испещренной многочисленными поперечными волнообразными полосами и с перламутрово-золотистым брюхом. И еще снился тот самый морской кот, иглой которого он завладел. Кот медленно уходил в глубь моря, уже безхвостый, выброшенный шлюпочными с баркаса. И теперь, уже во сне, Погожев еще раз удивлялся его живучести.

Проснувшись и распахнув дверь каюты, Погожев зажмурился от яркого солнца. Хронометр показывал начало седьмого. «Ну и храпанул же я на славу!» — удовлетворенно подумал Погожев и сладко зевнул и потянулся. Побаливали поясница и мышцы рук. Но это нисколько не влияло на его настроение.

Проснулся Погожев как раз вовремя. Слева, по носу сейнера, вырисовывался средневековым замком остров Змеиный. Прямо по ходу судна — утюжок рефрижератора. И несколько сейнеров. Но в замете — ни одного. Все бегали в поисках рыбы.

Около камбуза, на деревянной чурке, Леха колол дрова. Делал он это умело и легко. Можно сказать, артистически. На планшире перед распахнутыми дверями машинного отделения, дымя сигаретой, сидел стармех Ухов. Погожев кивнул Фомичу и каким-то восторженным и необычно звонким для него голосом сказал:

— Денек-то какой намечается! Живыми зажарит на этой сковородке.

— Что и говорить, — согласился стармех. — Надо быстрей разделываться с рыбой, пока не заработало солнце на полную мощь. А то как бы того...

Рефрижератор-утюжок превратился в двухмачтовое судно с белой надстройкой на корме и крупной надписью на борту «Зима». На «Зиме» матросы разгуливали в одних майках и трусах, не боясь подорвать авторитет названия своего судна.

Погожев сел рядом с Фомичом и закурил. Утренние лучи так и липли к его пегой от неровного загара и местами облезлой от солнечных ожогов голой спине. Шрамы военных лет на его теле уже не так бросались в глаза, как раньше. На море стояла такая тишь и гладь, что рефрижератор казался впаянным в эти синие просторы.

В машинном зазвонил телеграф. Стармех, отбросив сигарету, заспешил к дизелям.

Сейнер подвалил к приемке, точно детеныш под бок матери. Борт рефрижератора нависал над сейнером высокой свежепокрашенной стеной. Задрав головы, рыбаки смотрели, как там крепили поданные ими концы, обменивались замечаниями.

— Видать, рыбы приняли нэ густо, — заключил Кацев, кивнув на маячащую у них перед глазами ватерлинию рефрижератора.

По случаю первой сдачи Кацев был в чистой рубахе, с подкатанными выше локтей рукавами. Сдача рыбы — дело помощника капитана. Когда спустят веревочный трап, Сеня поднимется на борт рефрижератора, прихватив с собой кого-нибудь из рыбаков в помощники.

Желающего пойти на рефрижератор, как всегда, долго искать не приходится. Во-первых, не такая уж там тяжелая работа — кое-где придержать, подправить и перекидать пустые ящики на подъемник, чтоб вернуть их на сейнер для загрузки. А остальное дело техники. Во-вторых, первым узнаешь от матросов рефрижератора различные рыбацкие новости, те, которые не услышишь по рации.

Зато на сейнере приходится попотеть. Работы хватало всем: одни наполняли ящики рыбой, другие переносили и устанавливали их на подъемник под нависшей стрелой, а затем уже — «вира» и скумбрия плыла вверх, на борт рефрижератора.

И все равно сдавать рыбу было приятно. Сдача рыбы — что-то вроде праздника. И любая тяжесть не в тяжесть. Все делалось с шуточкой-прибауточкой. И завтракали тоже как бы играючи — по два-три человека, ныряя на ют, где Лехой уже были расставлены миски с тушеной рыбой и кружки с кофе.

Погожев с Климовым наспех запивали завтрак горьковатым кофе, поглядывая на часы, — стрелки приближались к восьми, скоро выходить на связь с бригадирами. Особенно беспокоили Погожева бригады, оставшиеся в Тендре. Да и торбущенская тоже не давала покоя. «Если вчера вечером там провели бригадное собрание, то радиограмма Малыгину передана, — подумал Погожев. — Кстати, сейнер Малыгина должен быть где-то на подходе к Змеиному».

Платон Васильевич вышел на связь первым. Так и есть, он был на подходе к рефрижератору. Он сообщил, что у него на борту рыба. Но о радиограмме Торбущенко — ни слова. Даже ни малейшего намека. «Вдруг Торбущенко струсил? Откуда я взял, что он должен обязательно согласиться? Ну, пусть он злой, пусть действительно руки у него чешутся по большой рыбе. А у кого из рыбаков они не чешутся? А сумей взять ее! И столько, чтоб не оказаться в хвосте, если не в числе передовых. Тут любой бригадир призадумается, прежде чем бросить вызов на соревнование одной из лучших бригад. Не зря ли все это затеял с Торбущенко и Малыгиным? Как бы не получилось, что я Костю выставляю на посмешище всего бассейна. Кто такой Малыгин, знают не только у нас в колхозе. Словом, «король» лова. Но и Торбущенко не салага в этом деле. Когда-то выводил свою бригаду в передовые по колхозу... Вот именно «когда-то», — невесело усмехнулся Погожев. — А потом один срыв за другим. Невыход в море».

Погожев с нетерпением ждал, когда отзовется рация Торбущенко. Но вместо Торбущенко на связь с ним вышел Никола Янчев. Погожев был рад его голосу, словно неожиданной встрече. Янчев поздравил бригаду с первым заметом и поинтересовался промысловой обстановкой в районе Змеиного:

— Понял тебя, Никола! Хорошо понял! — кричал в микрофон Погожев. — Спасибо! Спасибо за поздравление!.. Промысловая обстановка слабая. В замете сейнеров не наблюдается. В замете не наблюдается...

В их разговор вклинилось жалобное попискивание морзянки и голос на непонятном чужом языке. Володя чуть заметным поворотом регулятора старался отсеять ненужные звуки.

И тут Погожев впервые заметил, какие длинные музыкальные пальцы у радиста. Только едва ли когда-нибудь они касались клавишей пианино. Его клавиши — ключ аппарата Морзе. Ладони у Володи были твердые, мозолистые, как и у остальных рыбаков, а на «музыкальных» пальцах — следы от порезов шворкой.