— Порядок, батя, — поднявшись на сейнер, заверил он старика. — Катайте на здоровье своих отдыхающих. Горючего я вам в бачок под самую завязку налил.

Старик с девочкой уехали.

Почему-то им всем троим стало грустно от этой встречи. Казалось бы, кто он им, этот старик? Они даже его фамилию не знали. И едва ли узнают когда-нибудь...

В это утро до них доходит первая весть о замете на скумбрию. Замет этот сделал Никола Янчев. И совсем недалеко от родного причала.

— Мы ее ждем здэсь, а она вон гдэ открылась! — вознегодовал даже невозмутимый Кацев и зло сплюнул за борт.

— Значит, проморгали мы ее где-то. А может, ночью или глубью мимо нас проскочила, — сказал Селенин.

— Мимо Янчева нэ проскочила. Только вышел и уже в замете. Скумбрия словно ждала его.

Весть о замете мгновенно преображает рыбаков. Сразу все взбодрились, навострили зрение. Осеев тут же развернул сейнер на сто восемьдесят градусов и полным ходом пошел в район замета. Туда же бежали болгарские суда. И Малыгин с Торбущенко. Хотя осеевцы их не видели, но знали об этом наверняка. Такая уж рыбацкая психология, где появилась рыба — спеши. Может, и тебе перепадет. На хамсовой путине такую беготню сейнеров друг за другом рыбаки метко окрестили «собачьей свадьбой».

К стоящему в замете сейнеру Янчева Осеев близко не подошел. Вокруг него и своих, болгарских, судов хоть отбавляй. Они метались то бережнее Янчева, то мористее, искали рыбу, но чтобы еще кто-нибудь сыпал невод — не было видно.

— Или косяк маленький был, или остальная успела уйти, — сказал Осеев о рыбе. Он одной рукой крутил штурвал, а другой держал бинокль, наблюдая за морем.

На ходовом мостике — теснота. Радист включил репродуктор, и он шипел, потрескивал, выбрасывая на спардек то русскую, то болгарскую речь. Это Климов старался держать в поле зрения сразу две волны, то и дело переходя с одной на другую.

За кормой сейнера подпрыгивал на взбитой винтом волне уже спущенный на воду баркас. Появись рыба, шлюпочные мгновенно будут в нем.

Погожев и раньше, еще работая в порту, иногда выходил с осеевской бригадой на лов рыбы. С первого же увиданного им замета навсегда запечатлелся в его памяти тот, оглушающий своей стремительностью момент, когда со свистом летит вдоль правого борта сейнера стальной трос нижней подборы невода, стуча, выпрыгивают из деревянного лотка тяжелые кольца-грузила и стремительным потоком скользит сеть за корму, оставляя на поверхности моря пунктир из белых пробок. Иногда этот момент ему снился по ночам. И он просыпался утром бодрым и жизнерадостным.

Но за последние две недели замет ни разу ему не приснился. Может, потому, что все это время он жаждал увидеть его наяву.

На ходовом мостике — ни шума, ни разговоров. Даже забыли о куреве. Так всегда бурное оживление, приходящее на сейнер с известием о рыбе, сменялось настороженностью и сосредоточенностью. Ни одно скопление чаек, ни одна мелкая рябь и светотень на море не оставалась без внимания рыбаков.

Полдень. Слева по борту виднелся округлый, поросший кустарниками мыс Емине. Справа — огромный красный сухогруз, идущий в Бургасский залив. А впереди и позади — рыболовецкие суда и суденышки.

В другое время рыбаки обязательно бы обсудили этот сухогруз: прикинули тоннаж, определили порт приписки и даже погадали бы, чем нагружены его трюмы. Но сейчас им было не до пустопорожней болтовни. Где-то в душе каждому рыбаку хотелось увидеть скумбрию первым.

— А шо, если на этом замете опять вся рыба кончится, — произнес кто-то из рыбаков за спиной у Погожева. Андрея и самого мучили эти мысли, как ни старался он заглушить их в себе. Самое странное, что он чувствовал гнетущую вину за это безрыбье, хотя прекрасно понимал, что отсутствие скумбрии уж никак от него не зависит.

«Неужели так ни с чем и вернемся? — думал Погожев, озирая море. — Вот это будет номер».

И тут, в каких-нибудь ста метрах позади сейнера, вода начала вскипать и пузыриться, словно от невидимого дождя.

— Рыба!..

Увидели ее все одновременно. Косяк скумбрии только-только поднимался, и поэтому «кипение» моря в этом месте заметно нарастало.

— Готовьсь! — скомандовал кэпбриг, отчаянно накручивая штурвал.

Крутой разворот сейнера, и они устремились на полосу фонтанчиков, над которой появились и первые чайки. Рыбакам было видно, как чайки стремглав падали вниз, хватали рыбу и на лету глотали ее, смешно дергая головками.

На спардеке уже ни Зотыча, ни Кацева, ни Фомича: всех словно ветром сдуло. Последним мелькнул на трапе стриженый затылок Селенина. За кормой, в баркасе — сидели два рыбака. Рука стармеха лежала на пусковом рычаге промысловой лебедки. Фомич, повернув голову в сторону спардека, не спускал глаз с Осеева, ожидая команды.

А тот в свою очередь не спускал глаз со скумбрийного косяка. Обычно широко распахнутые глаза Виктора были напряженно прищурены. На скулах проступили желваки. Да и весь он был словно туго натянутая тетива. Наступал самый ответственный момент — замет невода, который целиком и полностью зависел от кэпбрига, от его опыта, изворотливости и сноровки. И Погожеву, глядя на все это, пришла на ум рыбацкая присказка о кэпбриге: его дело — обловить рыбу, а тянуть сетку — наша обязанность. Трудно даже представить, сколько мыслей в этот момент в голове у кэпбрига: надо определить, в какую сторону движется косяк, прикинуть его размеры и скорость движения, решить, с какой стороны лучше подойти к нему и обсыпать так, чтобы рыба угодила прямо в кошель невода. Делать надо все одновременно — и принимать решения, и исполнять их. Не то скумбрия может «нырнуть на покой», то есть уйти в глубь моря. А там уже не достанешь.

Осеев на мгновение оторвался от косяка, чтобы окинуть взглядом сейнер, убедиться, все ли на местах. И тут же его левая рука взлетела вверх и застыла над головой. Погожев не уверен, что произошло раньше — взмах руки и прозвучала команда «отдавай!» или свистнул стальной трос, загрохотали кольца и бурый поток невода хлынул с площадки за борт? Видимо, произошло все это одновременно.

Баркас с двумя шлюпочными тут же оторвался от сейнера. В руках у шлюпочных был длинный трос от одного из крыльев невода. Когда сейнер обежит вокруг косяка и замкнет скумбрию в кольцо — рыбаки с сейнера примут трос у шлюпочных и начнут равномерно подтягивать невод к судну сразу за оба конца. А пока крылья невода не сведены вместе и концы нижней подборы с кольцами-грузилами не подняты на борт, на сейнере столпотворение: крики, стук, летели за борт специально припасенные для этого камни.

Погожев опускал в глубь моря и вновь вытягивал наверх привязанную к линю рыбу-пугало — деревянную болванку, обтесанную и покрашенную под крупную пеламиду и начиненную для тяжести свинцом. Все это для того, чтобы скумбрия не ушла под сейнер.

«Упустить мы ее не должны, — думал Погожев о рыбе. — Еще несколько минут работы — и она уже, считай, наша. Хотя и будет еще за бортом сейнера. И чтобы выбрать ее на палубу — не один час понадобится». И он который раз подряд с каким-то охватившим его рвением, издав хекающий звук, вновь и вновь запускал пугало в темно-зеленую толщу вод.

На ходовом мостике — ни души. Голос кэпбрига слышался то на корме, то на баке. Движения у него были резкие и быстрые. Он должен был успеть повсюду.

Погожев с инженером Селениным тоже включились в работу. Дело это нелегкое — изо всех сил тянуть наверх нижнюю часть невода. Это называется «сушить дель». Тянуть ее надо всем корпусом, не сгибаясь. Иначе завтра не разогнешь поясницу. Погожев уже знал это — ученый.

От жары и работы пот струился по спине и груди рыбаков, застилал глаза. Погожев то и дело встряхивал головой, стараясь сбить пот с лица, так как руки были заняты сетью.