— Крепкий мужик, рыбацкой закваски, ни годы, ни партизанское лихо не сломили, — говорил о Богомиле Тасеве кэпбриг Осеев. И, обращаясь к Погожеву, добавал: — А с тебя, Погожев, причитается.

— С чего бы это? — спросил Погожев.

— Ну-у, еще спрашивает. За такую встречу...

— Это точно, Георгич, — подхватил Селенин. — Я и то прямо обалдел от этой вашей встречи. Особенно с Янчевым...

Но тут внимание рыбаков привлекла уткнувшаяся носом в заросли осоки лодка.

— Это же тот самый старик с девочкой, — сказал Погожев, заслонив ладонью глаза от солнца. — Ну, конечно! Она еще махала нам букетом.

— Что-то у них случилось. А ну, подрули‑ка, Фомич, — скомандовал Осеев.

Лодка старика была привязана к коряге, чтоб не снесло течением в море. Подвесной моторчик запрокинут в лодку и гребной винт смотрел в небо. Видимо, старик возился с мотором давно. Это можно было угадать по его устало-отчаявшемуся лицу. Девочка с безразлично-сморенным видом дремала в носу лодки. Букет, которым она махала рыбакам утром, веником сухой травы валялся у ее голых ног.

— В чем дело, отец?

Тот недоуменно пожал своими острыми стариковскими плечами.

— Мотор вот... — произнес он глухим, надтреснутым голосом.

— Взгляни-ка, Фомич, — попросил Осеев.

Вначале никто из них не задумался, откуда этот старый лодочник с Ропотамо знает русский язык: так все были озабочены его мотором. Даже Леха и тот сунулся к мотору, хотя ничего не смыслил в этом деле.

— Ну, что там? — спросил Фомича Осеев.

— В общем-то, ерунда, — ответил стармех, вытирая руки листьями кувшинки, сорванными за бортом лодки. — Но у него с собой никаких инструментов.

— А у тебя?

— Да и у меня не лучше. Если бы на сейнере — за пять минут все сделали.

Осеев поискал взглядом остальные баркасы. Но те уже были на выходе в море.

— Ну что, отец, проскочим до сейнера? — предложил он.

Тот опять пожал плечами. Девчонка смотрела на рыбаков широко раскрытыми глазами. От ее безразлично-сморенного вида не осталось и следа.

— Возьмем на буксир и вмиг там будем...

И они, прихватив лодку, продолжили путь в сторону моря.

— Старик-то не хуже нас разговаривает по-русски, — удивился Климов. — Интересно, где это он научился?

— А правда, где? — подхватил Селенин.

— Неужели был у нас на учебе? — гадал радист.

— Ты что, в такие-то годы! — фыркнул Селенин. — Ему запросто все семьдесят...

На сейнере их ждали с нетерпением. Интересно ведь, где они были, что видели, с кем встречались, чем их угощали? И что это за старик и девочка? А узнав, в чем дело, засуетились. Особенно Витюня.

— Это мы мигом. Где ваш мотор? Подавайте сюда.

Старик полез было обратно в лодку, но Погожев остановил его:

— Ну что вы, отец. Вон какие у нас орлы, для них мотор словно перышко.

Старик улыбнулся, обнажив ряд вставных металлических зубов.

— Это верно, — согласился он, морщинистой ладонью поглаживая по голове девочку, — молодость, она всегда молодость.

— Леха, покормить бы гостей надо! — крикнул Сеня.

Помощник капитана, по пояс голый, не спеша разгуливал по палубе. Его казавшиеся негнущимися штаны из чертовой кожи с пузырями на коленках были подвязаны скрученной в жгут рыбацкой сеткой. На загорелом теле поигрывали мускулы. Наверно, так вот в старину выглядели пиратские атаманы.

Леха еще не пришел в себя от поездки. И на дверях камбуза висел замок. Леха не любил, чтоб кто-нибудь без него хозяйничал на камбузе. И когда уходил даже в кубрик — на двери вешал замок.

Фомич спустился в машинное, готовился к отходу. Осеев с инженером в капитанской каюте шуршали промысловыми картами...

— А вам сколько лет, отец? — спросил старика Погожев.

— Мно-ого, — ответил тот нараспев и как-то безнадежно махнул рукой. — Да и не в годах дело. Смотря как они прожиты.

— Русский язык вы знаете не хуже русского. Как это вам удалось? — как бы между прочим спросил Погожев, принимая от Витюни подвесной мотор и искоса наблюдая за стариком.

Погожев уловил взглядом, как по лицу старика пробежала легкая тень заминки и перешла в грустную усмешку.

— Я и есть самый настоящий русский, — сказал старик, прижимая к себе девочку, словно кто-то собирался отнять ее у него. — Был русским, — как-то торопливо поправился он. — Родом из Крыма. За сорок с лишним лет на чужбине позабудешь, какой ты есть нации.

Климов с Погожевым удивленно переглянулись. Витюня даже присвистнул: вот, мол, это встреча.

— Выходит, землячок, — крякнув и почесав в затылке, произнес поммех. — Это что же, папаша, во время революции драпанули? Буржуем, значит, были?

И опять печальная улыбка скользнула по сухим губам старика.

— Таким же буржуем, как сейчас... Семнадцать лет мне было, когда силком призвал на войну барон Врангель. Только песенка его была спета. Красные взяли Перекоп, и белые кинулись за море. И меня по каким-то причинам прихватили. Да разве только меня. Видно, надеялись еще вернуться и повоевать. Да где уж... — И старик махнул костлявой рукой. — Вначале я у одного полковника вроде за денщика был. Таскал его чемоданы. Пока они у него были. Не стало чемоданов, и я не нужен стал. Чуть ли не христорадничал на чужбине. Сколько слез пролил... Сначала я в Туретчине был. А затем, вместе с дружком — таким же бедолагой, как и я, в Болгарию перебрались. Болгары все же ближе нам, русским...

— Надо было вернуться домой. Зашли бы в Советское посольство и все рассказали, — сказал Климов.

— Откуда нам было знать о посольствах. Мы люди малограмотные. Куда ни сунемся, везде большевиками стращают. Мол, тех, кто был у Врангеля, большевики в Сибирь ссылают, на вечные каторжные работы. А то и расстреливают. Об этом здесь во всех газетах писали.

— Ну, а потом, после второй мировой войны, когда Болгария социалистической стала? — спросил Погожев. — Разве не тянет на Родину?

— Как вам сказать, брат у меня в Евпатории. В позапрошлом году в гости к нему ездил. Брат уговаривал переехать насовсем. Но дети у меня тут. И внуки вот. — И старик снова погладил по голове девочку.

Рыбаки некоторое время молчали, не зная, что сказать старику. Да и что скажешь человеку утешительного, в чем его осудишь? За свою ошибку он давным-давно расплатился с лихвой.

Первым нарушил молчание Витюня. Он зло стукнул молотком по крышке люка и так рявкнул, что все вздрогнули:

— Леха! — И когда тот с поварешкой в руках выскочил из камбуза, закричал: — Тебе, паразит, сколько раз повторять, что гостей кормить надо! Разве тебя на берегу так встречали?

Леха, не сказав ни слова, тут же скрылся на камбузе.

Витюня удовлетворенно протянул:

— Сейчас будет все в ажуре. Повара — народ известный, пока хорошего подсоса не дашь, не заведутся... Точно как мотор у нас на баркасе.

Старику неудобно было, что из-за него влетело коку, и он начал уверять рыбаков, что они только что поели.

— Ничего, батя, подкрепись с внучкой, — покровительственно подбадривал старика поммех. — Это здоровью не повредит. А я тем временем так ваш мотор подлатаю, что лучше нового будет.

Гостей кормили на юте, за общим столом. Кормили по всем морским правилам — обедом из трех блюд.

Погожев вспомнил, что перед отходом на путину ему дома сунули в баульчик коробку ассорти. Тогда он еще возмущался: зачем, мол, ему конфеты? А теперь рад. Есть что подарить девочке. Витюня с Климовым к его коробке присоединили две банки сгущенного молока.

Старик что-то сказал девочке по-болгарски. Девочка смутилась, покраснела и неуверенно произнесла по-русски:

— Спа-асиба...

— Она у меня молодец, — сказал старик, одаривая внучку ласковым взглядом. — Она язык своего деда учит в школе. Только стесняется еще...

Мотор отремонтировали и установили на лодке. Витюня самолично испробовал его, пару раз «обежав» вокруг сейнера, то давая полный газ, то идя на малых оборотах.