— Еще как пересчитаны. По косточкам. Особенно у нас, в Черном море, — отозвался Зотыч. Он занял Витюнино место на комингсе и все это время, молча потягивая свои «гвоздики», слушал, что говорили остальные.

— Сейчас Зотыч начнет нам расписывать, сколько рыбы водилось при царе Горохе, — откинувшись на спинку дивана и широко разбросав свои толстые ноги, слово за словом вытягивал из себя Селенин. — А ты подумал, Зотыч, о растущем спросе населения?

— «Подумал», — угрюмо передразнил его Зотыч. — Мне умирать скоро. Ты думай. На то тебя и учили, чтоб думать. — И маленькое сморщенное лицо старого рыбака стало строгим и недосягаемым.

Жора, не ожидая такой отповеди от тихого Зотыча, нахмурился и покраснел. Будь это в другое время, он пропустил бы слова Зотыча мимо ушей. Но сейчас, когда все происходило в присутствии Янчева, Селенину казались слова Зотыча чуть ли не подрывом авторитета. Может, даже оскорблением. Но отчитывать Зотыча он не решился. Зотыч есть Зотыч, хотя и тихоня, но за словом в карман не полезет. Погожева от всей этой картины разбирал смех. И на губах Янчева появилась улыбка, которую он старательно сдерживал.

Только Осеев не видел в этом ничего смешного. Казалось, он даже не замечал этой маленькой размолвки между инженером и Зотычем. Он говорил, что в данном случае дело не в растущем спросе, а в хозяйском отношении к рыбным запасам.

— Но и растущую потребность народа тоже нельзя сбрасывать со счетов, — с каким-то бычьим упорством стоял на своем Селенин. Вначале о растущих потребностях он сболтнул больше для красного словца и для Янчева, как иностранца, чем для Зотыча, которому адресовал это.

— Если мы вернемся домой ни с чем — вот тебе и все растущие потребности побоку, — произнес Осеев с расстановкой, словно вбивая каждое слово. И уже веселее добавил: — Да и родные жены нас из дому повыгоняют, как тунеядцев.

— А океан? Надо выходить и нам в мировой океан. А то мы больше говорим, чем действуем. Скажи, Виктор Иванович, сколько лет говорим о выходе колхозных судов в океан? Лет пять, если не больше.

Осеев пожал плечами.

— Говорить мы, действительно, научились. Ничего не поделаешь, — согласился Янчев. Но и в океанах запасы рыбы не безграничны. И это ты не хуже нас знаешь, Георгий Иванович. И знаешь то, что, несмотря на бурный рост рыболовецкого флота, за последние годы мировые уловы пошли на снижение. Не пора ли и там бить тревогу?

— Рваться нам в океан, думаю, незачем, — сказал Осеев. — Туда ходит государственный флот. А колхозному и тут работы по горло. Нужно по-хозяйски относиться к морю. Есть такая поговорка у наших северных поморов: море — нива наша. А всякая нива, как известно, требует хозяйского глаза...

Давно за полночь. Рыбаки разбрелись по кубрикам. Только в капитанской каюте никто не думал об отдыхе. Разговор перескакивал с одной темы на другую: война, годы учебы, удачи и промахи на путинах. Даже не забыли вспомнить о былых любовных похождениях. Ведь Никола и Виктор женаты на подругах. На Гале и Вале.

— Ты правильно сделал, Андрей, что пошел в рыбаки, — сказал Янчев. — Одобряю и приветствую.

— Какой я рыбак, — усмехнулся Погожев и покосился в сторону Зотыча, свидетеля его вчерашней размолвки с Малыгиным. Но Зотыч даже и глазом не повел, продолжая посасывать свой «Норд». — И парторг из меня никудышный. На фактах убеждаюсь. — И он, грустно улыбнувшись, развел руками.

— Э-э, не скажи, дорогой Георгич, — возразил Янчев. — Что же ты тогда вместе с рыбаками в море болтаешься? Не из-за простого же любопытства. Знаю по собственному опыту, хорошим парторгом быть не так-то просто, как думают некоторые. Сложнейшее это дело, потому что основной рабочий материал твой — люди. Пока его не изучишь, не поймешь, пока люди в тебя не поверят — не жди удачи. Особенно сложна эта работа в рыбацком коллективе: люди часто в отрыве от дома, разрознены на бригады и раскиданы по всему морю... Даю тебе, Андрей, честное слово, что не заскучаешь с нашим братом — рыбаками. Так ведь, Виктор?

— Он и раньше не особо скучал с нашим братом. Когда еще работал диспетчером в порту, — отозвался Осеев, намекая на погожевские стычки с кэпбригами из-за причалов.

— То совсем другое дело, — махнул рукой Янчев. — А сейчас у нас одна боевая задача. Именно боевая! Потому что порой и тут приходится драться, как на фронте. И за план, и за сохранность рыбы. К сожалению, головотяпы и карьеристы не перевелись на белом свете.

— План и сохранность, как говорят в Одессе, две больших разницы, — буркнул Зотыч.

— О, наконец-то мы слышим голос ходячей рыбацкой энциклопедии! — воскликнул Осеев. — Но в этом вопросе твои данные, энциклопедия, устарели. Чтоб не было этих «двух больших разниц», Министерство рыбной промышленности специально переименовано в Министерство рыбного хозяйства. Чтоб не только промышляло, но и заботилось о завтрашнем дне наших рыбных запасов. Правильно я разъясняю, товарищ секретарь? И, хитровато блеснув цыганскими глазами, добавил: — Не забудь, Погожев, занести это в анналы агитационно-пропагандистской работы на путине. Конечно, на мой счет.

— Обязательно, — в тон Осееву отозвался Погожев.

Он слушал то Янчева, то Осеева, перекидывался словами с Зотычем и Селениным, смотрел в их лица, удивлялся их внешней несхожести и общности в главном — рыбацком деле. Казалось, ничего особенного не происходило — встретились друзья и разговорились, вспомнили прошлое, прикинули планы на будущее. И в то же время Погожев чувствовал, как что-то перевертывалось в его душе и сознании, в новом свете представала перед ним вся его еще недолгая работа в рыбколхозе. Он мысленно соглашался с Янчевым, что сделал правильный выбор, придя работать к рыбакам, что за плодородие и чистоту «нашей нивы» и он вступает в бой, плечо к плечу с Осеевым, Янчевым, Зотычем и многими знакомыми ему и незнакомыми рыбаками...

В дверях каюты появился Леха с опухшим от сна лицом. Он некоторое время, переминаясь с ноги на ногу, силился понять, в чем же тут дело.

— Це шо, с такого ранку вже нарада? — удивился кок.

Они, не менее Лехи удивленные, переглянулись: о какой он говорит «нараде»? А потом долго смеялись. Оказывается, уже было утро. Виктор выключил в каюте свет, и они, разминая суставы, вышли на палубу.

Солнца еще не было, но небо посветлело. На нем, как искорки, догорали последние звездочки да висел матовый ломтик ущербного месяца. Маленькая бухточка парила легким утренним туманом, сквозь который неясно вырисовывался деревянный причалик и устье речки Ропотамо. По ту и другую сторону речки виднелись невысокие лесистые горы. Вершины их побурели и вот-вот должны окраситься первыми лучами солнца.

Леха приготовил крепкий кофе, и они, стоя на корме и наблюдая за просыпающимся берегом, маленькими глотками тянули из кружек душистый напиток...

С первыми лучами солнца к причалику подвалил переполненный народом теплоходик. Причальчик тут же стал ярким и пестрым, точно цветник. Люди пересаживались с теплоходика в моторные лодки и уплывали вверх по Ропотамо.

— Курортники. Интуристы, — сказал Янчев о народе на причалике.

— Видел бы ты, Андрей, что тут делается по воскресеньям! — подхватил Осеев.

— На Ропотамо каждый день воскресенье. Ропотамо — это наш праздник. И я надеюсь, вы сегодня в этом убедитесь. — Янчев выплеснул из кружки за борт кофейую гущу, поблагодарил Леху за кофе и, помолчав, добавил: — Вы потихоньку собирайтесь, передайте мое приглашение бригадам Торбущенко и Малыгина, а мы с Андреем на час-полтора отлучимся.

— Секреты? — обронил Селенин не то с завистью, не то с обидой и скривил рот в улыбке.

Янчев сделал вид, что не расслышал. А может, и вправду не расслышал, так как уже спрыгнул на катер и что-то говорил мотористу.

Катерок быстро бежал вдоль живописного лесистого берега моря, огибая мыски и камни. Погожев смотрел на все это, старался хоть что-то припомнить из прошлого, но не мог. Все казалось ему внове, никогда не виданным. Хотя, как он догадывался, все происходило именно здесь.