— Ну-у, за тобой не угонишься. Ты у нас полиглот, — вяло тянул Селенин.

Казалось, только одного кэпбрига не брала жарища. Который час подряд сидел он под прямыми лучами солнца, за штурвалом в одних шортах и хоть бы что. Его смуглая кожа стала совсем коричневой и на крупных подвижных лопатках задубенела, как голенища старых сапог.

— Не пойму, Виктор Иванович, из какого такого материала тебя твои предки клепали. Из огнеупорного, что ли? — спросил Селенин, упершись взглядом разморенного человека в спину кэпбрига.

Вдали появился островок ряби. Осеев сразу направил туда свой взор. Убедившись, что это не рыба, кэпбриг опустил бинокль и скосил глаза в сторону Селенина.

— А ты думал, что мои родители такие же бракоделы, как твои, — сказал он. — Они у меня были что надо. Любое дело клепали на совесть.

Как ни храбрился Виктор, глаза у него были воспаленные и усталые. Безрезультатная «беготня» по морю утомляла кэпбрига больше, чем работа.

Леха уже второй раз «шумел» насчет обеда. Но разве в такую жарищу что-нибудь полезет в горло. Ни кэпбриг, ни Селенин, ни Погожев даже не спустились со спардека. Витюня выпил кружку компота и тут же вновь поднялся на ходовой мостик.

На трапе показался Леха. Лицо у него было потное и разобиженное.

— Шо мне, весь обед за борт выбрасывать? — разозлился Леха.

— Не вздумай и вправду выбрасывать! Сам знаешь, кумань на исходе. А потом лапу сосать будем? — донесся снизу окрик Зотыча. Старый рыбак зорко стоял на страже общественного продовольствия, потому что забота о «кумани» была вверена бригадой ему.

— Ничего, Леха, — успокаивал кока Витюня, — спадет жара, все полопаем... Может, и гости будут. Так ведь, кэп?..

Витюня словно в воду глядел, говоря о гостях. Вечером не успели стать на якорь в знакомой уже им бухточке, как со стороны Созопола стал быстро приближаться к ним огонек катера. На сейнере сразу догадались, что это Никола Янчев.

На катере сбавили ход.

— Посигналь! — приказал кэпбриг вахтенному.

Тот три раза моргнул кормовым плафоном. Катерок тут же мягко подвалил под борт осеевского сейнера. Рыбаки не успели закрепить брошенные с катера швартовы, а человек в шляпе и в светлом шерстяном костюме легким прыжком перемахнул на палубу сейнера.

— Здорово, другари! — голос у него был хрипловатый, как у большинства рыбаков, не год и не два побродивших по морю.

Вначале Погожев подумал, что это кто-то другой, а не Янчев. Он представлял его высоким крепышом, с массивным мужественным лицом. По крайней мере, таким сложился он в воображении Погожева по рассказам Осеева. А может, сбили Погожева с толку шляпа и светлый костюм гостя, под которым виднелись белая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей и с приспущенным галстуком. Но, увидав, как они с Осеевым тискали друг друга в объятиях — больше не сомневался: это и есть Никола Янчев — друг кэпбрига, прославленный рыбак, депутат Великого собрания Болгарии.

Янчев был среднего роста, худощав. Черты лица тонкие, подвижные. Глаза серые, ясные. Взгляд прямой, быстрый. Лоб высокий, прорезанный глубокими морщинами. Ладони большие и жесткие — ладони рабочего человека.

В каюте кэпбрига Янчев снял пиджак и галстук, еще шире распахнул ворот рубашки и облегченно опустился в кресло.

— Я к вам сюда прямо из Софии, — сказал он, окидывая рыбаков своим быстрым взглядом. — И домой еще не заходил. Петко встретил меня и сказал, что вы здесь...

Янчев говорил по-русски чисто, без акцента. Но дело даже не в том, как говорил он — с акцентом или без акцента: Янчев сразу подкупил Погожева своей неподдельной искренностью, какой-то всеобъемлющей простотой и спокойной деловитостью. Погожев даже не заметил, как они с ним перешли на «ты». Как-то само собой получилось. На какой-то миг Погожеву показалось, что они где-то и когда-то встречались. Но он тут же отогнал эту мысль, как невероятную.

В разговоре выяснилось, что Погожев с Янчевым одногодки.

— Когда же ты успел так поседеть? — спросил Погожев удивленно, кивая на его совершенно белую шевелюру.

— Успел, браток, — сказал Янчев с чуть уловимой грустью в голосе. — Первая седина появилась в пятнадцать. Когда на моих глазах гестаповцы расстреляли отца.

И тут же сменил тему разговора. Он рассказал о старинном обычае болгарских моряков — в бурю откупаться от моря вещами и грузами.

— Так что не удивляйтесь, если к вам в кошелек вместе с рыбой попадет бочонок с вином, — заключил он, улыбаясь.

— О, то, что надо — выпивка и закуска! — подхватил Осеев.

И удивительно, Погожева нисколько не смутило, когда разговор коснулся вчерашнего случая с бутылью вина. Он только рассмеялся и сказал Янчеву:

— Ага, уже наябедничали, значит?

— Доложили. Мол, партийное начальство тут у вас на сейнере строгое. Так что бутыль пришлось убрать. — И, помолчав, добавил: — И правильно. Партия коммунистов любит порядок... Ты с какого года в партии?

Погожев ответил.

— Оказывается, и коммунистами мы с одного года. На фронте вступал? И я — тоже. Когда был в партизанах.

— Где это ты так хорошо русский выучил? — поинтересовался Погожев. — В техникуме?

— Бери намного раньше, — ответил Янчев. — В партизанах. У нас в отряде было несколько человек русских, бежавших из немецкого плена. Я жил с ними в одной землянке, вместе ходили на боевые задания.

«В партизанах? Значит, он может знать тех трех болгар, что они тогда высадили с катера где-то в этих местах», — мелькнуло в голове Погожева. Он уже хотел спросить об этом Янчева, но его опередил Осеев.

— Андрей в Болгарии тоже бывал. Еще в сорок первом, — сказал он о Погожеве, разливая по кружкам принесенный Лехой кофе. — Едва ноги унес отсюда.

— Где это было? — спросил Янчев и пристально посмотрел в лицо Погожеву.

— Где-то в этих местах, — ответил Погожев. — Думаешь, я что-нибудь помню? Называется побывал: всего несколько часов и то ночью.

— Постой, постой, постой?! — губы Янчева нервно дернулись, и он прерывающимся голосом произнес: — Вот это встреча. А я ломаю голову, что-то знакомое? А что? Время, время... Значит, ты и есть тот матросик с катера? Ну, знаешь... — И по-мужицки крепко и неловко стиснул Погожева руками. — Жив! Молодец! Ну молодец! — И он еще раз, уже накоротке притиснул Погожева к себе. — А мы-то с Линой тогда думали... Лина мне все рассказала...

В каюте замешательство, и сам Погожев ничего не понимал толком. И только когда Янчев упомянул имя Лины, — промелькнуло: море, скалы, лес, ночная стрельба и...

— Неужели... — все еще неуверенно прошептал Погожев, — тот парень с пистолетом?

— Точно! Но, как видишь... — И он провел ладонью по седой голове и снова повторил: — Да‑а, время, время... — И тут же воспрянул: — Едем! Немедленно едем к дяде Богомилу. Ты не представляешь, как обрадуется Богомил Тасев! Мечта его жизни — встретиться с теми советскими моряками, что вернули его на родину для борьбы с фашизмом. — Он тут же укротил себя и, загадочно улыбнувшись, решительно заявил: — Нет! Пусть это будет ему подарком к шестидесятилетию.

Двое мужчин старались быть сдержанными и не могли с собой совладать. Они еще и еще говорили, кричали даже, перебивая друг друга, воскрешая в памяти события той давней военной поры:

— Когда взорвалась граната и стрельба оборвалась, мы с Линой подумали...

— Убит! — сказал Янчев. — Верно, пришлось мне тогда плохо. И сам не знаю, как удалось уйти.

— А как остальные? Спаслись? — И, обращаясь к кэпбригу, воскликнул: — Витя, видел?! Вот это встреча!

Осеев был удивлен не меньше Погожева и Янчева. Два его лучших друга, которых он давно мечтал свести, оказались не только старыми знакомыми, но и побывали вместе в такой переделке, какая и в войну случалась не часто.

Неуемный Витюня на этот раз словно прирос к комингсу, тараща удивленные глаза на Янчева и Погожева да то и дело от волнения облизывая потрескавшиеся губы. Позади него стоял Зотыч, задумчиво рассматривая кончик погасшей папиросы. Селенин сидел все в той же позе, откинувшись на спинку дивана, и лишь взгляд его широко расставленных глаз недоуменно перелетал с Янчева на Погожева и обратно.