– Я не ненужный.

Ровный, бесцветный тон. Утверждение, в которое сам не веришь, но продолжаешь повторять и ждешь, что это вдруг станет правдой. Как знакомо.

– Внизу ты нужен только чайкам. Хороший бы вышел обед…

– Сауле.

Она знала Даню меньше двух часов, но уже привыкла к его мягкому голосу. Сейчас в нем звучала сталь.

Как сомнамбула, Ромчик неуверенно сел. Безнадежно порванная рубашка сползла, обнажая бледную кожу. Мраморную, если бы не полосы шрамов, розовевших поверх. Будто кто-то решил вырезать имя на стволе березы. Опомнившись, Ромчик вяло попытался прикрыться.

– Держи.

Не задумываясь, Сауле стянула толстовку. Ромчик принял ее с коротким кивком и сразу надел.

– Я передумал. Там, уже когда летел. А потом на песок приземлился, – Ромчик смотрел вниз, на пальцы с разодранными заусенцами, и тут поднял взгляд. Он был штормом, заточенным в стакан, – Я же не умер, правда?

– Нет!

Выпалила Сауле. Даня, вместо ответа, прижал мальчишку к себе. Ромчик обмяк в объятиях.

– Я вообще в туалете была, не умерла же я в туалете?

Ромчик фыркнул. Похоже, стал приходить в себя, парашютист хренов.

– Это было бы тупо, – Ромчик выдержал паузу, – Для тебя в самый раз.

Сауле расхохоталась. Она чувствовала, как вновь подступают слезы, но сдержалась. Еще Даня обниматься полезет. Кстати, о нем.

– А ты у нас как “не умер”?

– М? – Даню, похоже, вопрос застал врасплох. – Я же рассказывал…

– Как ты упал с реки на велосипеде? В четыре утра? – подключился Ромчик. Глаза у него были закрыты, и он не мог видеть, как Даня сжимает свободную руку в кулак, как вытягиваются в жесткую линию его губы. Все его тело цеплялось за спокойствие.

– В четыре так в четыре! – хлопнула в ладоши Сауле прежде, чем попытаться встать. – Я бегать и раньше выходила.

Беззвучно Даня прошептал: “Спасибо.”

– Думаете, мы правда ему не нужны? Нашему миру?

Ромчик вывернулся из объятий и стал поправлять волосы, как потревоженный кот.

– Дело не в этом, – Даня размял затекшее плечо, – Мне кажется, мы сами попросили его отпустить нас. Я вот просил.

“Пусть забирают”, ага.

– А как попросить вернуться обратно?

Теория Дани успокаивала, но имела как минимум несколько дыр: почему мир отдал именно их и почему, в конце концов, в Ратту попадали и вещи тоже. Они-то попросить не могли.

– Это и предстоит узнать. Давайте, поднимайтесь. Рынок не ждет!

Встать без опоры оказалось сложно, и у Дани появился шанс, чтобы кинуться на помощь. Сауле, в порядке исключения, приняла его руку.

Прежде, чем начать спуск, она в последний раз вгляделась в проеденные ржавчиной бока “Вечного”. Сломанный и ненужный, ему было самое место на кладбище кораблей, но вот, по воле случая, нашлось последнее пристанище с вполне себе сносным видом на море. Но все же, это море было чужим.

“Выпади шанс, ты бы хотел вернуться обратно?”

– А ты?

Сауле понадобилось время, чтобы понять суть вопроса. Оказалось, Рома в порыве щедрости выудил из своего баула 0,5 негазированной воды и протягивал ей. Стараниями мальчишек бутылка уже опустела наполовину.

– Так хочешь,или что?

– Да.

Перед тем, как приложиться к горлышку, Сауле тщательно обтерла его о футболку. Они с попутчиками хоть и связаны общей бедой, делиться еще и слюнями пока не хотелось.

Добраться до рынка оказалось не просто. Мостов в Ратте было, что в Москве дорог – одни нитями паутин тянулись над пропастью, а другие врастали в дно реки подпорками из древесных стволов и были достаточно широкими, чтобы по ним ездили груженные телеги.

С центрального острова за остальными высокомерно следил дворец – своды скального белого камня, обработанного с небывалыми размахом. Крыша сверкала составленными ромбиками из цветной керамики, обожженной до стекольного блеска. Солнце танцевало за клочками облаков, и ромбики мигали будто развернутый диско-шар. Остров-дворец казался пустынным – в садах с искусственными ручьями не было ни души.

Нет, одна все же была.

Посреди пруда, выдолбленного в скале и потому в белых лучах казавшегося хрустальным, стояла девушка.

– Тоже не местная, – предположила Сауле. Издалека лица не разглядеть, зато водопад рыжих, почти рябиновых волос пятном выделялся на белом. А еще она была, без сомнений, голая.

Чего Сауле от Дани не ожидала так это того, что он будет без зазрения совести пялиться на незнакомую девушку. А, нет. Все-таки она в нем ошиблась: как только он заметил офигевший взгляд Сауле, тут же со стыдом отвернулся.

– Просто… Это, конечно, очень странно прозвучит.

Сауле и Рома одарили его красноречивым взглядом, подразумевающим язвительное “да ну?”, и тот поспешно принялся пояснять.

– Я ее, кажется, уже видел, – больше смотреть на пруд с девушкой Даня не решался, довольствуясь быстро запечатленным образом в голове.

– И где же? – начала издеваться Сауле, – На страницах глянца?

Даня вздохнул, явно мучаясь выбором между тем, что видели его глаза, и здравым смыслом. Не получив ни от нее, ни от Ромы никакой поддержки, он махнул рукой и прошептал:

– Померещилось.

Сауле дернулась от свежих воспоминаний о поющей девушке, которая “померещилась” ей так, что выбросило в иной мир. Но Сауле уже ничего не сказала. Это могло быть и совпадение, в конце концов, Рома не признался в похожем видении и никак не среагировал на замечание Дани.

Рыжеволосая иностранка осталась позади.

Остров-дворец единственный в Ратте не имел ни одного моста, и потому для них троих не представлял никакой пользы.

А в самом низу, где острова уже напоминали каменную крошку, сушу оцепил порт с кораблями-лебедями, лодками-рыбками и желтой площадью рынка. Даже сюда ветер приносил крикливый гомон моряков и торговцев, которых нагло перебивали суетящиеся чайки. Ратта была бурлящим котлом, радушно принимающим в себя и богатство местных властителей и многоликую бедность простого народа.

Портовой рынок начинался задолго до желтой площади – он просочился далеко вглубь улиц. Люди жили прямо здесь, разбивая прилавки у стен своих жилищ. Иные умудрялись торговать прямо из окон. Сауле едва успевала вертеть головой, разглядывая невиданные фрукты, аккуратные пирамидки круп, глазастых рыбин, ткани всех оттенков голубого и синего. Блеклые монеты перетекали из рук в руки, еда уютно укладывалась в соломенные корзинки, а мотки шерсти заворачивались в мятый, но чистый лен и перевязывались бечевкой. Жгли костры, над которыми рассерженно кипело варево. Сизый дым полупрозрачной взвесью наполнял и без того тесные трущобы торговых рядов.

– Д-давайте ускоримся, у моря будет полегче, – Даня прибавил шагу.

Запах, тем временем, только усилился. Он был таким же маслянистым, как на входе в город, только помноженный на сто. Его источали керамические сосуды, куда молчаливые старики вливали тягучую бесцветную жидкость и затем запирали пробками из сжатого сена. Девушки-завлекалы, распевая на разные лады, совали прохожим смоченные в жиже тряпицы. Пробники, решила Сауле.

Кроме торговцев маслами, на рынке было, кажется, сотни и сотни лавок. К кому подходить и, самое главное, что вообще спрашивать, было решительным образом не ясно.

– Нужны неместные, – предложил Ромчик. Он окончательно оправился, и его лицо снова выражало неизмеримое презрение ко всему живому, – Такие, как Варма.

А неместных здесь было прилично, от группы рыжебородых дядек, не по погоде одетых в шерсть, до смуглых восточных ребят, золота на которых было столько, что издали слепило глаза. Сауле даже заметила человека, по описанию пастушка походящего на кшана.

И никого в кроссовках, джинсах или с телефоном в руке.

– Лучше с торговцами поболтать. Они здесь каждый день сидят.

– А толку? Спорим, из всей Ратты только Варма что-то на русском сможет прочесть? Пастушки не могли.

– Ну еще им, типа, лет по шесть? Да, с тобой разницы года два, но я в их возрасте тоже с трудом читала.