И тут телевещание полностью заглушили выкрики из толпы и аплодисменты.

— Миле! Миле! Миле! — восхищенно скандировали протестующие, потому что в этот момент несправедливо обвиненный ветеран, растрепанный и изможденный, но улыбающийся, появился в дверях полицейского участка. Две монахини со свечами принялись осенять себя крестным знамением, благодаря небеса за счастливый исход, а сержант, перед входом подняв руки, триумфально шлепал ладонью о ладони мужчин в тренировочных костюмах.

— Уважаемые телезрители, как вы можете видеть за моей спиной, сержант Скрачич только что отпущен из участка! — возбужденно вещал репортер, стараясь перекричать толпу. — Попытаемся пробиться к нему и узнать, что он может сказать об этой истории… Господин Скрачич, — обратился к взводному журналист, — силы полиции почти двадцать четыре часа продержали вас на допросе. Общественность задает вопрос: почему?

— Так это и я у себя спрашиваю, — ответил Миле разгневанно. — Сказать могу только одно: уходя на войну осенью девяносто первого, я не мог даже и представить, что государство, за которое я сражался и был ранен, однажды станет преследовать меня, будто я ему лютый враг. Меня арестовали ни за что в ходе грязной кампании, цель которой — демонизировать святую жертву всех нас, тех, кто встал на защиту своей родины. К счастью, рядом со мной были мои верные боевые товарищи…

— Миле! Миле! Миле! — снова начали скандировать собравшиеся.

— …Мои верные боевые товарищи, люди, с которыми я на передовой делил и добро, и зло, — продолжал сержант, — и они восстали против несправедливости по отношению ко мне. И сказать я могу только одно: спасибо им!

— И все-таки я должен вас спросить. Невеста начальника полиции Капулицы исчезла, а вы решительно отвергаете обвинения, что имеете к этому какое-то отношение?

— Именно так, — сказал Миле. — И я повторял это все время, покуда они меня держали. Я не знаю, почему меня связывают с этим гнусным актом, и, надо сказать, меня оскорбляет, когда я такое слышу. Если позволите, в связи с этим я хотел бы сказать только одно.

— Прошу вас.

— Будь я девушкой Горана Капулицы, я бы тоже от него сбежал.

— Господин Скрачич, большое вам спасибо.

— Спасибо и вам.

Стараясь не привлекать к себе внимания, близнецы в стороне переждали, пока сержант обнимется со всеми друзьями, поблагодарит священника и монашек, пожмет руки представителям политических партий. И только когда народ перед полицейским участком почти разошелся, а сержант направился к своему мотоциклу на полицейской парковке, они осмелились подойти к нему.

— Алло, Миле! — вполголоса окликнул его Звонимир.

Миле вздрогнул и пристально посмотрел на него.

— Все в порядке, мы свои, — успокоил его Звоне. — Мы братья Крешо Поскока.

— Кого?

— Крешимира Поскока.

— Я, парень, не знаю ни о ком это ты говоришь, ни что тебе от меня надо, — резко ответил сержант, усаживаясь на свой черный БМВ.

— Крешо Поскок, вы вместе служили, в одной части, — сказал Бранимир.

— Может быть, не помню. Через нашу часть много народу прошло, — ответил Скрачич равнодушно и движением ноги завел мотор.

— Крешо нам рассказывал про тебя, когда приезжал на побывку. Мы тогда были еще детьми и не могли дождаться его появления, чтобы услышать, как там дела. Мы всех вас, из вашей части, знаем от него. Мы ему обычно чистили автомат, а он нам рассказывал. У него был румынский калашников и пистолет, чешский, «Чешска зброевка», девять миллиметров, а еще он всегда носил с собой две ручные гранаты, «кашикары».

— А ты всегда носил, — продолжал Звонимир, — М76, полуавтоматическую винтовку с оптическим прицелом калибра семь целых и девять десятых миллиметра, а за поясом «смит-вессон Магнум 44» и «Боуи», нож американских коммандос с нержавеющим лезвием, шесть целых семьдесят пять десятых инчей.

Сержант выключил мотор и дружелюбно посмотрел на них.

— Так бы сразу и сказали. И что вы оба здесь делаете?

— Приехали спасать брата.

— Да не нужно его спасать, дурачье. Крешо… — начал было Миле и тут же умолк, заметив Капулицу, который, прищурившись, с подозрением смотрел на них из окна кабинета. — Сейчас, здесь, я говорить не могу, — продолжил он шепотом. — Приезжайте на Фируле. Встречаемся через час возле теннисного корта номер три, на Фируле.

открывает обсуждение тезиса Шопенгауэра о том, что воля сильнее разума, а позже на одной бензозаправке происходит оживленная дискуссия о превосходстве белой расы

За ограждением из металлической сетки какой-то амбициозный отец разъяренно кричал на маленькую девочку, лет пяти, которая, запыхавшись, на своих слабых ножках безуспешно пыталась перехватить мяч, летевший по диагонали от тренера:

— Ну а чего ты хотела, мать твою? А когда папа говорит: «Откажись от мороженого, Мирела», ты его слушаешься? Посмотри на себя, растолстела, как свинка!

Бранимир и Звонимир нервно озирались по сторонам: с тех пор как они возле полиции расстались с сержантом, прошло уже два часа.

— Ты посмотри, какая у тебя попа! С такой попой в теннис играть невозможно! Нет, нет и нет, моя дорогая! Для того, кто хочет попасть на Уимблдон, не существует ни пиццы, ни мороженого! «Флашинг Медоуз» не завоюешь в «Макдоналдсе», — неистовствовал маньяк-отец, и близнецы уже подумывали, не подойти ли и не влепить ли ему пару оплеух, чтобы заткнулся, как вдруг наконец появился Миле, причем с той стороны, откуда они его не ждали. Он вдруг подошел к ним сзади и осторожно шепнул:

— Эй, вот и я! Вы проверили, за вами не следили?

Поскоки и не подумали об этом. Оглянулись по сторонам, чувствуя вину за свою неосторожность. На Фируле в душный летний полдень людей было немного: тот самый отец с девочкой, здешний работник, который из резинового шланга поливал соседний корт, и еще пара пожилых мужчин в другом конце клуба. Никто из них не был похож на тех, кто тайком следит за добропорядочными гражданами. Миле повел Поскоков к ближайшему кафе под соснами.

— Здесь все здорово изменилось, — произнес сержант, смущенно оглядывая террасу с низкими белыми диванчиками, на которых, развалившись, сидело несколько явно невоспитанных молодых посетителей, потягивавших через соломинки из высоких стаканов загадочные жидкости ярких цветов.

— Так что ты сказал, где Крешо? — не выдержав напряжения, спросил Бранимир, как только они уселись на диванчики.

— Да он домой поехал.

— Домой? — растерялся Звоне.

— Они с женой уехали вчера пополудни…

— С женой? — теперь изумился Бране.

— А-а, так вы оба не в курсе? — понял Миле, прикуривая сигарету от зажигалки «Зиппо». — Крешо нашел себе жену, увел ее из-под венца у одного типа и…

— Что вам подать? — спросил официант, появившийся в этот момент рядом с их столиком.

— Возьмем каждому по гемишту? — предложил сержант и, не дожидаясь ответа, повернулся к официанту.

— Гемишта, господа, у нас нет, — успел сказать тот, прежде чем Миле закрыл рот.

— Как это нет гемишта?

— Здесь у нас лаунж-бар.

— Что?

— Лаунж-бар.

— Ну ладно. А пиво есть?

Официант покачал головой в том смысле, что нет и пива.

— Мне очень жаль, но пива мы тоже не держим.

— А что тогда держите?

— Коктейли.

— Неси тогда три коктейля.

— Какие?

— Да все равно какие, мать твою, лишь бы были холодные, — уже грубо отреагировал Миле.

Официант повернулся и ушел, и пока он не исчез за стойкой, Миле с недоумением следил за ним и, казалось, не мог прийти в себя оттого, каковы теперь обычаи.

— Хорошо, а вы-то оба что здесь делаете? — спросил он у Звонимира и Бранимира, когда они снова остались одни.

— Увидели по телевизору, что дело дрянь, и приехали помочь чем можем.

— Уже не дрянь, уже все в порядке, — успокоил их Миле. — Сейчас выпьем, а потом отправляйтесь домой. Здесь вам делать нечего. Эх, это ж надо, мать твою, — вздохнул он весело, — только отделаешься от одного Поскока, а на тебя из-за угла выскакивают еще двое.