— Крешимир! — крикнула она, подбегая к окну.

Но он уже притаился возле живой изгороди за деревянным сараем.

— Крешо! — позвала она еще раз и умолкла, решив, что все это ей почудилось, да и чем еще могло быть, как не миражом, — увидеть из окна спальни на втором этаже Крешимира Поскока, притаившегося на дереве напротив окна. Такое даже никому не расскажешь. Решат, что ты свихнулась.

Честно говоря, за последние пятнадцать лет у Ловорки были и более дикие видения, связанные с этим мужчиной. Она замечала его повсюду: в переполненном городском автобусе, в толпе на рынке, в очереди в банке, на лесах строящегося дома — в желтой защитной каске, он улыбался ей с разных плакатов. Желание увидеть Крешо бесчисленное количество раз материализовалось в проезжавших мимо автомобилях. Ловорку опалила безумная ревность, когда она приняла за него одного мужчину, который гулял с ребенком на Бачвицах, но самое удивительное было как-то раз, когда она случайно увидела его в телевизоре, в желтой спортивной форме, он бежал по левому краю и поднятой рукой давал знак полузащитнику послать ему мяч. Даже самые опытные болельщики, делавшие ставки в кофейне «Зебра», не могли заставить ее поверить, что в клубе «Интер» из Запрешича нет ни одного игрока по имени Крешимир Поскок.

Она закрыла окно и исчезла где-то в глубине квартиры, а Крешо внизу, за живой изгородью, проклинал себя за глупость и трусость. После такого детского поступка ему было неловко звонить в дверь ее квартиры, но он понимал, что должен сделать это, чтобы не жалеть потом всю жизнь. Он хотел уже встать, когда услышал у себя за спиной шуршание листьев. В тот же миг кто-то закрыл ему рот ладонью и чем-то сильно ударил по темени.

Оглушенный, Крешимир попытался вырваться, но вдруг стало темно, как будто на него набросили плотную ткань. Что-то твердое еще раз хрястнуло его по голове, и он потерял сознание.

Он пришел в себя в полном мраке, в тесном пространстве, видимо в багажнике какого-то автомобиля. Воняло бензином и гнилой картошкой. В голове пульсировала боль, Крешимир чувствовал, что из носа теплой струйкой течет кровь. Снаружи сначала слышался шум городского движения, но вскоре он стих, казалось, остался где-то вдали. Потом под колесами заскрипела щебенка, значит, машина свернула на второстепенную дорогу. Вскоре она остановилась, и кто-то вышел, хлопнув дверцей. Потом еще кто-то, видимо с другой стороны. Мгновение спустя поблизости остановился еще один автомобиль.

Кто-то открыл багажник и схватил Крешо, который принялся пинаться вслепую, так как на голову и плечи был натянут мешок. Руками двигать он тоже не мог.

— Цыц, мать твою! — выругался кто-то и два раза треснул его палкой по плечу.

Крешимир закричал, извиваясь от боли, а злоумышленники схватили его, вытащили из багажника, поставили на ноги и сдернули мешок. Они были на каком-то пустом пляже: Крешо и еще трое. Двое, в полицейской форме, держали его за руки, а третий, в штатском, встал перед ним и зловеще улыбнулся.

— Крешимир Поскок, — сказал он и изо всех сил ударил его по лицу. — Я знал, что ты явишься, — продолжил он, и Крешо посмотрел на него более внимательно.

За прошедшие годы этот тип изменился: потолстел, полностью облысел и заметно постарел, но его светло-голубые водянистые глаза остались такими, как были. По ним Крешо безошибочно узнал настырного полицейского, маньяка, который в тот дождливый вечер пятнадцать лет назад, сидя в углу, нервно постукивал ногой. Так, значит, Горан Капулица теперь начальник жупанийского полицейского управления. Когда официант в кофейне «Зебра» произнес его имя, Крешимир и не подумал, что речь идет о том самом говнюке.

— Я знал, что ты появишься, и ждал тебя, — презрительно продолжал Капулица. — Поэтому всегда держал рядом с ее квартирой двух человек, они тебя поджидали. Может, кто-то на моем месте и не стал бы, но я знал, нутром чуял, что однажды ты пожалуешь.

И тут Крешимир неожиданно оттолкнул державших его полицейских, левым локтем врезал по физиономии тому, что слева, а правым хрястнул их начальнику прямым ударом в нос. Капулица пошатнулся, отступил на несколько шагов, из его ноздрей фонтаном ударила кровь. Но полицейские уже опомнились. Тот, что был справа, ударил Крешо дубинкой по ногам, и тот рухнул на колени. Тогда подошел Капулица, схватил его за волосы, закинул голову назад и заглянул в лицо:

— Не сдаешься, да? Это я уважаю. Приятно видеть человека с такой силой воли. Только, знаешь, напрасно, ничего у тебя не выйдет!

— Мартышка! — беспомощно сказал Крешо, просто чтобы не молчать.

Капулица усмехнулся и продолжил:

— Ничего не выйдет, парень! Теперь она моя. В субботу обвенчаемся, и все будет кончено…

— Не будет кончено. Никогда не будет.

Капулица, продолжая улыбаться, подло ударил его ногой в живот, Крешо вскрикнул и согнулся от боли.

— Будет. В субботу она скажет мне «да», и это будет ее окончательным ответом, как в той игре «Кто хочет стать миллионером». Назад хода нет! Ты не знаешь Ловорку. В церкви, дав клятву перед Богом, она будет считать, что дело сделано. Как говорится, приняла Маре обет, обет она не нарушит. Ловорка будет только моей, как я того и заслуживаю. Я пятнадцать лет ждал ее, говнюк вонючий. Пятнадцать лет она только о тебе и говорила, ждала тебя, а я ее заклинал и упрашивал, ласкался, лгал, обещал, покупал подарки… И наконец, полгода назад, сломал ее. Теперь она выйдет за меня, а ты, мой дорогой Крешимир, отправляйся-ка с песнями домой. — И тут начальник полиции действительно запел, насмешливо глядя на Крешимира, сначала тихо и хрипловато, а потом все громче, самозабвеннее:

— Ну-ка, ребята! — обернулся Капулица к подчиненным, и все трио громко запело, обращаясь к Крешо:

Они пели так красиво, что Крешимир зажмурился и от восхищения поднял руки, но с окончанием припева трепет прошел, потому что на него со всех сторон посыпались удары. Они ногами и руками били его по голове, груди, животу и бедрам до тех пор, пока он снова не потерял сознание.

рассказывает о достойном сожаления отношении хорватской общественности к ветеранам войны, а потом одна стрелка часов совпадет с другой и появится апостольский нунций с бородкой

Кричали голуби, волны разбивались о скалы. Солнце обжигало царапины на его лице. Потом вдали раздался гудок судна, и он вроде бы услышал какие-то голоса. Ему казалось, что он уже много дней пролежал на пляже Жнян в разодранной одежде, окровавленный и избитый, до того как почувствовал на лице чье-то теплое дыхание. Он открыл глаза и совсем рядом увидел мокрую собачью морду, а над ней человеческое лицо. Вроде бы знакомое.

— Поскок, — строго сказал хозяин лица. — Что это за поведение?

— Сержант, — с трудом прошептал Крешимир и снова закрыл глаза.

Крешимир то приходил в себя, то терял сознание, но все же запомнил, как сержант Миле с трудом поставил его на ноги, а он снова беспомощно рухнул. Потом опять открыл глаза и обнаружил, что тот на плечах несет его в гору, а позже произнес с переднего сиденья: «Потерпи чуть-чуть, больница уже близко!», и Крешо ему ответил: «Не надо, не хочу в больницу!» И кто его знает, что он сказал еще и как вообще вспомнил название улицы и номер дома, но вскоре, когда Миле втащил его в квартиру, послышался крик тети. Его положили и долго переворачивали, раздевая, а он хотел только, чтобы его оставили в покое и дали поспать. Потом он взвыл, когда тетя Роса принялась промывать его раны ракией. Дальше последовали беспокойная ночь и ужасный сон, в котором Горан Капулица пел песни Миши Ковача, а Ловорка в белом подвенечном платье, с развевающейся на ветру фатой стояла на каком-то утесе над морем и, смеясь, махала ему рукой.