VI Еще три дня, и их глазам Предстал, как первобытный храм, Скалистый и крутой отвес, Поросший редкою сосной, Вершиной вставший до небес, Упершийся в дремучий лес Своею каменной пятой. То был совсем особый мир: Чернели сотни круглых дыр, Соединяясь меж собой Одною узкою тропой; И как балконы, здесь и там Площадки с глиной по краям Висели, и из всех бойниц Торчали сотни страшных лиц. Я, и ложась навеки в гроб, Осмелился бы утверждать, Что это был ни дать ни взять Американский небоскреб. В восторге крикнул павиан, Что это город обезьян. По каменистому хребту Они взошли на высоту; Мик тихо хныкал, он устал, Луи же голову ломал, Как пред собой он соберет На сходку ветреный народ. Но павиан решил вопрос: Обезьяненка он принес И начал хвост ему щипать, А тот — визжать и верещать; Таков обычай был, и вмиг Все стадо собралось на крик. И начал старый павиан: «О племя вольных обезьян, Из плена к вам вернулся я, Со мной пришли мои друзья, Освободители мои, Чтоб тот, кого мы изберем, Стал обезьяньим королем... Давайте изберем Луи». Он, кончив, важно замолчал, Луи привстал, и Мик привстал, Кругом разлился страшный рев, Гул многих сотен голосов: «Мы своего хотим царем!» «Нет, лучше Мика изберем!» — «Луи!» — «Нет, Мика!» — «Нет, Луи!» Все, зубы белые свои Оскалив, злятся... Наконец Решил какой-то молодец: «Луи с ружьем, он — чародей... К тому ж он белый и смешней». Луи тотчас же повели На холмик высохшей земли, Надев на голову ему Из трав сплетенную чалму И в руки дав слоновый клык, Знак отличительный владык. И, мир преображая в сад Алеющий и золотой, Горел и искрился закат За белокурой головой. Как ангел мил, как демон горд, Луи стоял один средь морд Клыкастых и мохнатых рук, К нему протянутых вокруг. Для счастья полного его Недоставало одного: Чтобы сестра, отец и мать Его могли здесь увидать, Хоть силою волшебных чар, И в «Вокруг света» обо всем Поведал мальчикам потом Его любимый Буссенар. VII Луи суровым был царем. Он не заботился о том, Что есть, где пить, как лучше спать, А всё сбирался воевать; Хотел идти, собрав отряд, Отнять у злобной львицы львят Иль крокодила из реки Загнать в густые тростники, Но ни за что его народ Не соглашался на поход, И огорченный властелин Бродил, печален и один. Спускался он на дно пещер, Где сумрак ядовит и сер И где увидеть вы могли б В воде озер безглазых рыб. Он поднимался на утес, Собой венчавший весь откос, И там следил, как облака Ваяет Божия рука. Но лишь тогда бывал он рад, Когда смотрел на водопад, Столбами пены ледяной Дробящийся над крутизной. К нему тропа, где вечно мгла, В колючих зарослях вела, И мальчик знал, что неспроста Там тишина и темнота И даже птицы не поют, Чтоб оживить глухой приют. Там раз в столетие трава, Шурша, вскрывается, как дверь. С рогами серны, с мордой льва Приходит пить какой-то зверь. Кто знает, где он был сто лет И почему так стонет он И заметает лапой след, Хоть только ночь со всех сторон Да, только ночь, черна как смол И страх, и буйная вода, И в стонах раненого боль, Не гаснущая никогда... Но всё наскучило Луи — Откос, шумящие струи, Забавы резвых обезьян И даже Мик и павиан. Сдружился он теперь с одной Гиеной старой и хромой, Что кралась по ночам на скат, Чтоб воровать обезьянят. Глазами хитрыми змеи Она смотрела на Луи И заводила каждый раз Лукавый, льстивый свой рассказ: Он, верно, слышал, что внизу, В большом тропическом лесу, Живут пантеры? Вот к кому Спуститься надо бы ему! Они могучи и смелы, Бросаются быстрей стрелы, И так красив их пестрый мех, Что им простится всякий грех. Напрасно друга Мик молил, Глухим предчувствием томим, Чтоб он навек остался с ним И никуда не уходил. Луи, решителен и быстр, Сказал: «Ты только мой министр! Тебе я власть передаю, И скипетр, и чалму мою, И мой просторный царский дом, А сам я буду королем Не этих нищенских пещер, А леопардов и пантер». Ушел, и огорчился стан Всегда веселых обезьян. Они влезали на карниз, Внимательно смотрели вниз. Оттуда доносился рев Им незнакомых голосов, И горько плакали они, Минувшие припомнив дни И грустно думая о том, Что сталось с гневным их царем. |
