При жизни не публиковалось. Печ. по: ПС 1923.

ПС 1922 (без загл.), ПС 1923, СС II, СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, ОС 1989, Кап 1991, СС (Р-т) II, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Изб (XX век), ВБП, МП, Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925, Душа любви, Посвящается Ахматовой: Стихи разных поэтов, посвященные Ахматовой. Tenafly, New Jersey, 1991; Родник (Рига). 1988. № 10; Лен. правда. 8 июля 1988.

Дат.: апрель 1911 г. — по данным В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 125).

В ахматовских «Заметках о Николае Гумилеве» это ст-ние становится в один ряд с лирикой «парижского» периода 1906–1908 гг., героиня которой «двоится», «но всегда чужая», соединенная с героем лишь «вечной борьбой» (см.: Новый мир. 1990. № 5. С. 219). «Нужно признать возможность “портретных” пейзажей, — писал Э. Ф. Голлербах, — и не следует ли понимать пейзаж Аддис-Абебы как фон к портрету Ахматовой? Поэту, так любившему слово и так верившему в его чудотворную силу, достаточно было назвать имя, чтобы вызвать образ. Все остальное — только фон. На этом фоне, в садах высоких сикомор и сумрачных платанов, среди душных красных роз, вырисовывается образ Ахматовой» (Образ Ахматовой: Антология. Л., 1925. С. 9–10).

Ст. 1. — Адис (Аддис)-Абеба (в переводе с амхарского — «новый цветок») — столица Абиссинии. Ст. 3. — Див — сказочное существо, бытующее как в иранской, так и в славянской мифологиях; общее значение — «бог ясного неба». В восточнославянской мифологии — существо демонического характера, осуществляющее связь неба с землей, в иранской мифологии — демон-богоборец; позже, в мифах востока, — демон, вступающий в активные отношения с людьми, то помогающий им, то губящий их. Среди прочего имеются сюжеты о похищении дивами (дэвами) земных красавиц (см.: Мифологический словарь. С. 202–203). Ст. 5. — Армидин сад — реминисценция из поэмы Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим»; крестоносец Ринальдо был унесен влюбленной в него волшебницей Армидой на далекий остров и там, в волшебных садах, забыл о своем предназначении. Ст. 9–10. — Возможно, здесь имеется перекличка с древним преданием о том, что Абиссиния является родиной птицы Феникс. Ст. 11. — Сикомора (сикомор) — субтропическое южное плодовое дерево, так наз. библейская смоковница.

При жизни не публиковалось. Печ. по: ПС 1923.

ПС 1922, посв. ошибочно набрано как загл., ПС 1923, СС II, загл., СП (Тб), загл., СП (ТБ) 2, загл., Ст (Пол), вар. авт., БП, вар. авт., Изб (Кр), загл., Ст ПРП (ЗК), загл., Ст ПРП, загл., ОС 1989, неправ. печать, объедин. вар., опеч., Кап 1991, вар. авт., СС (Р-т) II, загл., Соч I, вар. авт., СПП, вар. авт., СП (Ир), загл., ВБП, вар. авт., МП, вар. авт.

Автограф 1 с вар., без посв. — в собрании П. Л. Вакселя (РНБ. Ф. 124. Оп. 11. № 1398. Л. 1). Копия автографа 2 — Стружки.

Дат.: весна 1911 г. — по датировке Ахматовой на экз. ПС из собрания М. С. Лесмана (БП. С. 594) и по смыслу ст-ния (возвращение из путешествия 1910–1911 гг.).

О. Н. Арбенина — Гильдебрант Ольга Николаевна (сценический псевд. — Арбенина; 1897–1980), актриса и художница, близкая знакомая поэта в 1916–1920 гг. (см. ее воспоминания о «дарении» Гумилевым стихов весной 1916 г. — Исследования и материалы. С. 429–430). Ст. 9. — Нерей — в греческой мифологии морское божество, ненавидящее ложь и обладающее духом предвидения; для получения от него помощи его необходимо покорить.

ЧН.

ЧН 1936, СС 1947 II, Изб 1959, СС I, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Кап 1991, СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, Ст (Яр), Изб (XX век), Русский путь, ЧН 1995, Изб 1997, ВБП, Ст (Куйбышев), опеч.

Дат.: не позднее 4 или 13 апреля 1911 г. — по воспоминаниям Ахматовой (Наше наследие. 1989. № 3. С. 82) и дате заседания Общества ревнителей художественного слова, на котором поэма была прочитана (см. ниже).

Поэма «Блудный сын» имеет стойкую репутацию «первого акмеистического произведения» (см.: Русские писатели. 1800–1917: Биографический словарь. Т. 2. М., 1992. С. 55). 13 апреля 1911 г. на заседании Общества ревнителей художественного слова «Н. С. Гумилев произнес циклическое произведение “Блудный сын”, вызвавшее оживленные прения о пределах той свободы, с которой поэт может обрабатывать традиционные темы» (Русская художественная летопись. 1911. № 9. С. 142). Во время «оживленных прений» состоялось выступление Вяч. И. Иванова, носившее, по свидетельству очевидцев, исключительно резкий и оскорбительный для Гумилева характер. «Разнос, учиненный вождем символизма в стенах Общества ревнителей художественного слова, побудил Гумилева основать собственное литературное объединение. Он нашел союзника в лице Сергея Городецкого, тоже находившегося в ту пору в состоянии затяжного недовольства Вяч. Ивановым. В основанном ими Цехе поэтов они в феврале-марте 1912 г. сформулировали антисимволистские положения будущей программы акмеизма» (Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 46. 1987. № 1. С. 66; а также: Жизнь поэта. С. 114; Мандельштам Н. Я. Воспоминания. Вторая книга. Paris, 1972. С. 46–47). Конфликт Гумилева и Вяч. Иванова, поводом к которому послужила полемика вокруг «Блудного сына», неоднократно оказывался в поле зрения историков литературы. М. Баскер полагает, что «Иванов усмотрел в своеобразной переделке евангельской притчи намеренный вызов со стороны своего недавнего протеже, направленный против теории мифа и мифотворчества, составляющей неотъемлемую часть того “реалистического символизма”, который он проповедовал. Согласно Иванову, “реалистический символизм” по мере приближения к своей цели “наиболее полного раскрытия действительности”, становится именно мифотворчеством, резко отличаясь в этом от “идеалистического символизма” или “принципа верности не вещам, а постулатам личного эстетического мировосприятия”. Созданные древними канонические мифы представляют собой образец и хранилище незыблемой, “мифотворческой” правды, и любое “идеалистическое” их перетолкование <...> неизбежно ведет лишь к тривиальному искажению, “мертвому слепку” или “призрачному отражению” истинных сущностей. Таким образом, гумилевская переделка мифа о блудном сыне могла считаться крайне враждебным, чуть ли не кощунственным выпадом против основ ивановского “реалистического символизма”» (Basker M. Gumilyov’s «Akteon»: A Forgotten Manifesto of Acmeism // Slavonic and East European Review. 1985. Vol. 63. P. 502–503). В общем солидаризуясь с мнением М. Баскера относительно существа конфликта двух поэтов («инцидент с “Блудным сыном” имел касательство к теме мифотворчества <...> не допускалось жертвование мифологией во имя психологии или каких бы то ни было художественных приемов, тогда как именно эти черты характерны для гумилевского “Блудного сына” <...>. Если у Иванова миф универсальный и метафизический, то у Гумилева — эстетический и индивидуальный»), В. Блинов полагает, что здесь имела место «неудачная попытка акмеистов заимствования <...> и приспособления к своим целям символистского учения о мифотворчестве», а не сознательный «вызов» символизму (см.: Блинов В. Вячеслав Иванов и возникновение акмеизма // Записки факультета литературы и философии Павийского университета. Т. 45. Культура и память. Третий международный симпозиум, посвященный Вячеславу Иванову. Доклады на русском языке. Firenze, 1988. С. 21–22). По мнению Дж. Доэрти, с первого взгляда теперь далеко не понятно, почему эта поэма вызвала такую резкую реакцию со стороны Иванова. «Сюжетные связи между каждым эпизодом не эксплицитны, но они ясны по названию произведений и по предмету повествования, а также по гумилевской композиции: точно воспроизведены контуры библейской притчи. Язык, хотя и разговорный, но далеко не новаторский <...>. Иванов, вероятно, считал, что Гумилев зашел слишком далеко в своем исключении присущего теме духовного значения в интересах создания конкретной словесной действительности... Или же Иванов, может быть, чувствовал, что стихотворение имеет личный подтекст, кодирующий историю отношений Гумилева с его собственными символистскими “отцами”» (Doherty J. The Acmeist Movement in Russian Poetry: Culture and the Word. Oxford, 1995. P. 70). Относительно собственно-«акмеистического» характера поэмы мнения критиков разделились. Так, В. Нарбут полагал, что в поэме отразились порочные тенденции акмеизма, связанные с требованием «вещной описательности»; по мнению Нарбута, «подлинный» акмеизм иллюстрирует не «мертворожденный» «Блудный сын», а поэма «Открытие Америки» (Новая жизнь. 1912. № 9. С. 265–266). Положительно оценивали «новаторский» характер поэмы Ю. И. Айхенвальд (см.: Айхенвальд Ю. И. Поэты и поэтессы. М., 1922. С. 33) и Ю. Н. Верховский (Верховский. С. 111). О. Ильинский указывал на «биографическую» обусловленность «акмеистического» характера произведений Гумилева: «Эта бьющая через край динамическая живописность, словно с полотен Тьеполо, эта воля к жизни, это приятие мира — естественны <...> В момент ухода от отца Блудный сын живет предчувствием красоты, которая ему откроется в мире <...> Притча превращена в романтическую новеллу. Может быть, это рискованно, но таков художественный мир двадцатичетырехлетнего поэта» (Ильинский О. Основные принципы поэзии Гумилева. К столетию со дня рождения Гумилева // Записки русской академической группы в США. 1986. № 19. С. 387). Об «автобиографическом» начале в поэме писал и А. И. Павловский: «...маленькая поэма “Блудный сын” <...> в сущности, характеризует самого автора. В ней речь идет о всевластии призвания, которое в поэме синонимично судьбе, или, точнее сказать, року» (БП. С. 47). В последнее время появляются работы, конкретизирующие понятие «акмеистичности» в приложении к тексту поэмы 1911 г. В работе О. Клинг «Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм» (Вопросы лит-ры. 1995. № 5) содержится анализ поэтических средств, обусловивших «акмеистическую вещность» описания «внешнего мира», «сведение на нет авторской, не мотивированной ситуацией, в которую попадает герой, иронии, сознательное умаление «фантастического»... начала и «мерцающего», символического смысла» (С. 122). И. Делич обращает внимание на содержательные новации, внесенные Гумилевым в евангельский сюжет, сделав вывод о «гностическом» основании гумилевской версии: «Урок, полученный поэтом, — это, в сущности, не столько урок греха, милосердия и искупления, сколько вывод, что полнота бытия должна быть обретена в отчей обители, что земная действительность, будь то разгул или труд, или страдание, — это только “мечта”» (История русской литературы XX века. М., 1995. С. 494).